Ее голос срывается, и она не знает, как ей продолжить дальше. Исход из этого всего был ясен — Лагранж кого-то убил, и именно в тот момент у Валерии закрались какие-то подозрения на его счет, но она просто гнала от себя плохие мысли, стараясь об этом не думать. Зря, видимо, не думала.

— Но я ощутила, что Алекс занервничал. После он весь вечер был недоступен, я не могла дозвониться, а потом напали на еще одну нашу подругу. Я… Я смогла связать это только сейчас. — тихо сказала Лера. — И… В общем, я думаю, что это может быть связано. Это очень страшно, я не знаю, что делать. Я не хочу вас пугать, просто сразу готовлю к тому, что будет тяжело. Будет очень тяжело, Антонина Петровна. Мы постараемся справится.

— Они, когда его забирали, как раз говорили про какие-то убийства, серию убийств, но я ничего толком не поняла… Господи… Ты не обязана, Лерочка. — тихо говорит женщина. Она ведь тоже видела, как девушке было тяжело. И она понимала, насколько серьезные и отвратительные вещи творил ее сын. У нее бежали мурашки по коже, когда она просто представляла то, что это может быть он, что это он убивал, делал стольких людей несчастными. Но он ведь ее сын.

— Я его люблю. Мы с ним ждем ребенка. Я знаю, что он сделал, я догадываюсь, но… Я не откажусь от него. Никогда. Я всегда была с ним счастлива. — тихо шепчет Лера, таким дрожащим голосом, словно она сама сейчас задрожит, как травинка на ветру. — Я не могу это объяснить, понимаете? Я просто его люблю. И все. Больше ничего не могу сказать.

— Что ты сказала? — шепчет женщина, недоуменно посмотрев на девушку и подходя к ней ближе, осторожно погладив кудрявую по плечу. — Вы ждете ребенка?

— Да. — на грани слышимости произнесла Валерия, — У нас будет ребенок. Дочка. Я думаю.

Сейчас это было так неважно, но почему-то она ляпнула это. Наверное, ей тоже хотелось поддержать их хоть как-то, что у них будет внук, у них всегда будет сама Лера и они никогда не останутся одни. Ни Лера, ни внук не смогут заменить им сына, но, может, это сможет хоть немножко приглушить их боль?

— Бедная моя девочка. — прошептала Антонина Петровна, прижимая к себе девчушку. Она же понимала сейчас то, что Алекс и по Царевой проехался буквально катком. Что в голове у ее сына, женщина сказать не может, но сейчас она просто поражается силе воли и духа, храбрости и самоотверженности этой девочки. — Он тебя не достоин.

— Перестаньте. — тихо говорит она, обнимая женщину в ответ и прижимаясь к ней, так доверчиво, как к матери. Таковой у Валерки не было, поэтому в свое время ее ей заменила именно мама Лекса. — Нам сейчас в первую очередь нужно подумать, что делать дальше. У меня крестный, он адвокат. Первоклассный адвокат. Я ему сейчас позвоню и попрошу помощи. Он мне не откажет.

Лера отстраняется от женщины и отходит от подоконника, устало присаживаясь на стул. Юрий Александрович, видимо, накачанный таблетками, немного задремал, мужчине нужно было это, чтобы его сердце не сдало окончательно. Антонина Петровна и вовсе замерла, смотрела в одну точку, словно время стоит на месте и никуда не двигается. А Царевой все еще казалось, что она просто в каком-то страшном сне. Этого не может происходить с ней и с Алексом. Просто не может.

До Германа Яновича Ронеса, своего крестного, она дозванивается очень быстро. Он достаточно известный адвокат, который редко проигрывает дела, у которого прекрасная статистика. Это мужчина лет сорока пяти, точно знающий, что и как сделать, поэтому кудрявая ему безоговорочно доверяла. Лерка звонит ему не часто, а если и звонит, то это значит только то, что она куда-то вляпалась, поэтому мужчина очень быстро взял трубку. Оно было и на руку, вот только Царева не объяснила ничего. Короткое «приезжай» и адрес убитым голосом. Это не телефонный разговор и все объяснять она будет ему уже здесь.

Ронес кидает все свои дела — откладывает встречи, документы, потому что он точно знает, что когда отец Лерки в командировке, он отвечает за нее головой. А тут, видимо, произошло что-то совсем из ряда вон выходящее, ибо такой он никогда не слышал свою крестницу. Ему требуется сорок минут, чтобы добраться, мужчина был на другом конце города, тут без пробок — не меньше четверти часа, а с пробками и вовсе как вышло.

— Что случилось?! — он сразу же обнимает свою крестницу, как только Лерка открывает ему дверь, и она виснет на шее у Германа, а после все-таки плачет.

Наконец, кудрявую просто пробивает на рыдания. Вот знаете, как будто бы очень-очень долго надувают шар, а потом он внезапно лопается, разлетаясь в разные стороны. Выдержка Валерии была сейчас, примерно, как этот самый шар. Она прижимается к мужчине, а он даже боится представить, что такого могло произойти, что вызвало подобный фонтан эмоций у жизнерадостной и никогда не унывающей Лерки.

Она тянет его за руку в квартиру, по дороге назад вытирая слезы и делая несколько глубоких вдохов. Она же обещала быть сильной. Значит, Царева обязательно будет таковой. Ронес же видел, как атмосфера сейчас накалена до предела в кухне.

— Что произошло? — требовательно спрашивает мужчина, расположив свой кейс с документами на кухонном столе и внимательно уставившись на Цареву.

— В общем, ты слышал о том, что в городе волна убийств прошла? Я не помню, сколько было жертв, семь или восемь… В общем… — она не в состоянии продолжить, потому что дыхание внезапно в горле просто спирает, а крестный смотрит на нее крайне рассерженно.

— Вот только не вздумай мне сейчас сказать о том, что…

— Да, я его люблю. Это мой Алекс, да, черт возьми, да, это он! — кричит она, тоже смотря на него, нахмурившись. — Это мой Алекс, его сегодня арестовали, и я понятия не имею, что мне делать и к кому обратиться, Гер, ты не понимаешь?

— Успокойся. — тихо говорит мужчина, погладив крестницу по руке и в то же мгновения понимая, что он немного переборщил с осуждением и непониманием. — Выдохни, ладно, сядь, Лер. Папа, как я понимаю, не в курсе?

Он отрицательно качает головой. У Царевой еще не было времени об этом сказать, да и она не знала, стоит ли вообще говорить. Он ведь разволнуется, прилетит, бросит работу. Волновать отца не хотелось.

— Я ему позвоню. — тихо обещает кудрявая, взглянув на крестного. — Просто… Я не знаю, как ему сказать. И про беременность тоже.

Герман Янович от подобных новостей был готов, на самом деле, просто сползти под стол. Он подозревал, что у него крестница особо одаренная на приключения, но чтобы настолько, он даже и не предполагал.

— Твою мать. — это единственное, на что хватает мужчину, и он приобнимает девушку, желая хоть как-то поддержать ее, но понимая, что этого чертовски мало. — Я возьмусь за это дело, Лер. И я тебе обещаю, что мы сделаем по максимуму все возможное для того, чтобы как-то смягчить или придумать хоть что-то, ладно? Сейчас давай, соберись, Лерочка. И расскажи мне все, что знаешь, что можешь предположить. Это сейчас очень важно. А потом я поеду к нему в изолятор, и мы будем решать уже там.

Валерии кажется, что к концу дня у нее на языке будет мозоль. Она старается пересказать все слово в слово, что сказала Антонине Петровне некоторое время назад, вспомнить еще какие-то подробности, а Ронес сидел и просто понимал то, что дело плохо. Очень и очень плохо. Наверняка в деле будут показания выжившей потерпевшей, свидетелей, возможно найдут какие-то вещественные доказательства, если хорошо поищут. А Лера читала по глазам мужчины, который явно не выражал особой радости, что гиблое дело, на самом деле. Но они ведь постараются, правда.

— Он болен. — внезапно выдает девушка, распрямившись на стуле и внимательно посмотрев на мужчину. — Гер, его надо лечить. Он болен, ему надо в клинику.

— Ты думаешь, можно попробовать признать его невменяемым? — мужчина хмурится, взглянув на крестницу. Если такие шансы есть, то они обязательно ими воспользуются. Просто обязательно. — Мы попробуем сделать хоть что-то. А я поехал тогда к нему. Александр Юрьевич Лагранж, я правильно помню? Надеюсь, он там не успел еще ничего натворить…