Утром он двигался в сторону автобусной остановки. Под летними туфлями хрустела схваченная первым морозом трава. Издалека, одинокого, заметил на остановке Влада. Влад учился на другом факультете, и виделись они нечасто.

– Здоров!

Глеб кивнул.

– Ты про Закира слышал?

Глеб насторожился и, еле сдерживая волнение, коротко ответил:

– Не…

– Ха, убили Закира, – было не очень понятно, чему радуется Влад, но его радость была как-то очень очевидна.

– В смысле?

– Да ты чо, Гончар! Проснись! Насмерть, понимаешь? Мне вчера Шах рассказал.

– Ты знаешь Шаха?

– Ну! – подтвердил Влад. – Еще бы! Такого шакала не знать! Короче, его вчера в парке нашли!

– Шакала? – все еще путался от неожиданности Глеб.

– Закира, тоже шакала, – подтвердил Влад. – В парке с проломленной башкой. Шах говорит – откуда-то из листьев выволокли, он уже закоченел весь!

– Он там был? – спросил Глеб так, будто хотел еще раз перепроверить все данные и получить подтверждение.

– Шах? Да вроде был…

– Ясно! – подтвердил Глеб и поймал себя на том, что произнес «ясно» для того, чтобы не сказать обычное в таких случаях другое – «жалко». Потому как не жалко.

– Да не расстраивайся ты, – продолжал Влад. – Тогда-то он нас практически кинул!

– Практически? – посмаковал слово Глеб и усмехнулся.

– Ну чо ты к словам цепляешься… Ты, кстати, помнишь, как он от нас тогда ушел?

– Как?

– Да к телке, говорит, пойду. Присунуть…

– Ну? – Глеб уже догадывался, о чем пойдет речь.

– Его потом видели в ихней общаге. Ни к какой телке он тогда не ходил!

– А-а… Я знаю. Ладно, вон автобус идет. Поехали…

Весь день Глеб ходил в непонятном, легком настроении. Не то чтобы он радовался чужой смерти, скорее на саму смерть ему было наплевать. Но он искренне радовался тому, что за распахнутой сквозняком картонной дверью теперь уж точно не окажется неслышного, хитрого кавказца.

Придя в этот вечер домой, он долго мылил пенкой для бритья чеченскую бородку. Потом, глядя в осколок зеркала над раковиной, скреб ее безопасной бритвой. Сбрызнув одеколоном, оглаживал ладонью голый подбородок.

Из осколка зеркала на него глядел молодой человек с брюнетовым ежом волос совсем обычной и ничем не примечательной внешности.

В начале ноября выпал первый снег. Пушистый и неожиданно холодный. На юге такой снег выпадает редко – на юге снег чаще всего встречается в морозильниках.

В институте все было по-прежнему, хотя знакомые со старших курсов все чаще страшили первокурсников предстоящей сессией, и эта перспектива испугала Глеба только сейчас. Он вдруг с каким-то тоскливым чувством подумал о том, как скорее всего сложится его судьба. Несданные экзамены, отчисление… Отъезд обратно домой и, наконец, закономерная армия.

Экзаменов Глеб ждал с ужасом. Он вообще не понимал, как можно сдать экзамен по высшей математике, например. Как можно ответить то, в чем ты не понимаешь вообще ничего. Немного в меньшей степени это касалось физики.

Когда от постоянного ощущения тревоги появлялась усталость, Глеб обреченно думал, что жить в Петербурге ему осталось месяца три. И с какой-то незнакомой ему доселе сентиментальностью возвращался вечерами к себе в комнату.

Озвучив однажды свои опасения Славке Корнееву, он почему-то еще больше уверился в неотвратимости отъезда.

С Корнеевым они сблизились вполне закономерно, хотя разговорились вроде бы случайно. Слишком долго наблюдали друг за другом с интересом, чтобы не разговориться.

Корнеев был слегка начитан. Его кругозор был немного более широк, чем у окружающего большинства. Он чуть-чуть выделялся среди других богатым словарным запасом и кроме того писал стихи, что странным образом не вызывало у Глеба отвращения…

Как-то раз, выпив пива, Корнеев читал Глебу свое творчество, и Глеб, с неохотой и стеснением согласившись послушать, вдруг обнаружил в себе странный интерес к корнеевской недопоэзии. Ловко, как в школьных учебниках, складывались слоги и рифмовались слова, на первый взгляд не похожие друг на друга.

Эта строчка вообще запомнилась. Тем более что была актуальна. Весь октябрь Глеб ухаживал за красивой, высокой соседкой по общежитию со второго этажа. Ухаживания не увенчались успехом, хотя он нередко оставался у нее ночевать. Такое случается. Умный Глеб сделал из всей этой истории интересный вывод, что секс – еще не конечная и не самая близкая стадия отношений. И этот вывод как-то сразу поднял его над многими и многими теми, кто хвастался в курилке своими половыми викториями.

Корнеев был хорош тем, что мог бесконечно и бесцельно шляться по городу. И неназойливо он втянул в свои шатания Глеба. Корнеев любил город больше, чем знал. Его знания были обрывочными и поверхностными – их плюс был в том, что их было много. Корнеев мог перепутать Лебяжью и Зимнюю канавки, но при этом наизусть помнить названия мостов по всей длине Фонтанки. Глеб, особенно первое время, когда он мог перепутать саму Фонтанку с Мойкой, старался не упускать возможность совместной прогулки.

– Меня, наверное, выгонят на… – матерно поясняя куда, жаловался Глеб, когда они бродили вдоль Крюкова канала, где собор и колокольня цвета уже забытого в ноябре перелетного сентябрьского неба бросали прозрачные тени на выпавший снег и, не замерзшая еще, чернела и дымилась вода в канале.

– Да ведь не ты один ничего не понимаешь… – вяло подбадривал Слава, хотя говорил правду. По тем результатам, что имел сам Корнеев на данный момент, можно было судить о том, что он-то далеко не последний студент в группе, однако и он не мог разобрать пространные лекции бородатого доцента.

– С практикой я тебе помогу, – продолжал он. Старая ведьма с крашеными прядями, ведущаяя практику, задавала домой длинные, как сороконожки, уравнения.

Глеб благодарно кивал, и они шли дальше – мимо дома, где умер Суворов, выходили к Фонтанке.

Когда уже в начале двенадцатого они подходили к метро, Корнеев подвел финальную черту:

– Ну, бодро пробежались…

– Только ноги вымокли… – глупо хохотнул Глеб и попытался пошевелить пальцами ног, обутых в те самые летние туфли.

Слава посмотрел на его обувь.

– Что, денег нет? – спросил он, все еще глядя вниз.

– Да… – неопределенно пробормотал Глеб.

– Я попробую у родителей спросить… – просто сказал Слава. Глеб промолчал, по опыту зная, как быстро забываются такие обещания.

В понедельник Корнеев разыскал Глеба перед первой парой.

– Слушай, денег сейчас нет… – ожидаемо произнес Корнеев.

– Да ладно… – «Я и не рассчитывал», – чуть не сказал Глеб.

– У тебя какой размер?

– Что?

– Обувь какого размера? – повторил Слава и принялся стаскивать с плеч объемный рюкзак.

– Сорок третьего…

– Ну на вот, померь, – Корнеев вытряхнул из рюкзака связанные шнурками новые ботинки. – Это кожа. Отец сказал тебе предложить…

Глеб сел на ступеньки лестницы. Снял многострадальную туфлю и примерил правый ботинок. За ним – второй. Встал, попрыгал… Ботинки хоть и были грубыми, рабочими, но были не только впору соскучившемуся по нормальной обуви Глебу, но и добавляли необходимой тяжеловесности его походке.

– Спасибо! С меня причитается…

Корнеев, крепче пива ничего не употреблявший, казалось бы, даже не понял последней фразы.

В тягостном ожидании последующих трагедий Глеб встречал Новый год. Даже подготовка к празднику напоминала Глебу пир во время чумы. Ну если не чумы, то какой-то менее страшной, но тоже опасной эпидемии. Всем студентам хотелось забыть о сессии хотя бы на два-три дня. Причем отличникам и хорошистам это с легкостью удавалось.

Общага сдвигала столы и переносила стулья. В чрезмерных количествах запасалась водкой. Доставала присланные из дому разноцветные соленья и варенья. Сентиментальный парнишка из города Алексина приволок на радость девичеству потрепанную, но пахнущую лесом и праздником елку, наряженную впоследствии всем тем, что подвернулось под руку: мандаринами на веревочках, фонариками из цветной бумаги и дождиком из бумаги туалетной…