Женщины прошли мимо Глеба, и блондинка с улыбкой, которую она принесла с улицы, вдруг внятно произнесла, обращаясь к нему:

– Ça va? – и рассмеялась.

Девушки принесли с собой запах дождя, ветра и знакомого чем-то парфюма.

И все сложилось: пролился дождь – и пролились волосы. Засветилось розовое окно – и капли пролитого «Мерло» были тоже розовые. И пусть незнакомая блондинка была ему хорошо, слишком хорошо знакома. И теплая и тоскливая, немного забытая волна охватила его всего, и жизнь показалась вдруг такой короткой и таинственной… Он сидел, словно придавленный этим забытым чувством – печальный и счастливый одновременно.

Ça va?

Сумерки подползали к Питеру медленно и поздно – в этом смысле юг не шел с Питером ни в какое сравнение. Когда южная темнота еще была полна криков, шепота, смеха, северная – усыпляла, обездвиживала город и окраины его становились их – молодых волков – владениями. Им так казалось – молодым волкам, таковыми волками они себя ощущали.

Закир сидел на спинке скамейки в парке, расставив ноги и наклонившись вперед, брезгливо курил, сплевывая длинную, пузырящуюся слюну между модными черными штиблетами.

Гончаренко еще издали заприметил его фигуру, но приветствовать друг друга окриками радости не значилось в кодексе чести молодых волков.

Когда они были уже ближе расстояния вытянутой руки, Закир щелчком выкинул бычок и протянул Глеб вялую руку:

– Здоров… – Глеб поймал Закирово пожатие и как бы несколько устало ответил тем же.

Помолчав, Закир задал ожидаемый Глебом и тем парнем, что был с Гончаренко, вопрос:

– А это чо за пацанчик?

– Влад, – в пацанчике было крепко за метр восемьдесят.

– Влад-акробат? – равнодушно зарифмовал Закир.

Он ловко прокатил колесико зажигалки по бедру и жестом фокусника прикурил еще одну сигарету, озарив вспышкой лицо.

Потом, словно приняв какое-то решение, мягко спрыгнул со скамейки, оказавшись на голову ниже Влада. Распрямил спину, хрустнув позвонками.

– Ну пойдем…

– Куда? – неумно спросил Влад.

– Прогуляемся, – издевательски хохотнул Закир.

В парке совсем стемнело, и хаотичная пестрота листвы была видна только в местах, отобранных фонарями у темноты.

Молодые волки вышли на охоту.

Познакомились волки в начале осени. Общежитие, куда заселили Глеба и Влада при зачислении в институт, находилось рядом с тем, где обитал Закир. Закиру было уже лет тридцать. Общежитие Закира было общежитием медицинского института, как муравейник, набитое почему-то жителями Дагестана. Будущие врачи Дагестана, вместо того чтобы ходить на учебу, все больше сидели на подоконниках в коридорах и с отсутствующим видом дымили дерущую горло шмаль, не пробуждавшую в них веселости.

Конкретно Закир занимал комнату в общаге уже пятый или шестой год, до сих пор называя «пером» обычный медицинский скальпель.

Глеб же с Владом, оба из южного портового Туапсе, обреченно закончив Туапсинский метеорологический техникум, без усилий, экзаменов и особого желания «вплыли» в Гидрометеорологический институт юными специалистами.

В первый петербургский месяц этого года, не до конца обживший свою новую камеру, не до конца отрезвевший от большого города и бесконечных посиделок, Глеб познакомился с Закиром.

Как-то во время одной из гулянок дверь в комнату, где происходило застолье, медленно распахнулась. В помещение ворвался сквозняк. Все обернулись. На пороге стоял Закир и, молча оглядывая сидевших, медленно перебирал в руке деревянные шарики четок.

Закир молчал, как бы принюхиваясь. Нагло оглядел нескольких пьяненьких девушек, пристрастно задерживая снисходительные, липнувшие, как мухи, взгляды на ногах одной, груди другой…

При этом никто из компании не смог произнести ни слова.

– Здорово, брателло… – медлил Закир, и было непонятно, в каком числе он употребляет выброшенное слово.

– Здоров… – наконец-то решился Глеб. Ему показалось, что, если он не поприветствует кавказца, этого уже не сделает никто.

Закир легко шагнул в комнату и придвинул ногой одинокий стул. Сел на него верхом.

Потом лениво оглядел яства.

– Ну угощайся, что ли… – Глеб понимал, почему приутихло веселье с появлением этого загадочного человека.

– Покурим? – так и не представившись, Закир разложил на столе небольшой пакетик, свернутый из газеты, и стал набивать из него папиросу, роняя на пол драгоценные крошки. На его указательном пальце тускло сиял перстень, и почему-то именно он так приковывал взгляды присутствующих. Перстень двигался то туда, то сюда – набирая травы в папиросу и уплотняя ее внутри.

Одна из девушек встала и демонстративно вышла из комнаты.

– Хе-ге… – вдруг осклабился кавказец, и на его верхней губе явно обозначился шрам. – Че, телка испугалась?

– Не надо так, – осторожно заступился за девушку Глеб.

– Да ладно, – миролюбиво согласился Закир, сунул трубочку папиросы в губы и несколько раз провел туда-сюда, увлажняя папиросу слюной.

Потом ароматно поджег длинную «пушку», глубоко глотнул дыма и передал папиросу пацану слева.

Тот, все еще косясь на Закира, переадресовал угощение Глебу.

Преодолевая отвращение – слюна Закира все еще мерещилась ему на подсохшей папиросе, – Глеб тоже сделал затяжку, отметив отменное качество закировой «дури».

Через несколько минут мир тепло, как и всегда после травы, закачался.

Когда ополовиненная еще парой пацанов папироса вернулась к Закиру, он уже не казался таким страшным, тем более что не курившие немного осмелели и громкость застолья постепенно прибавлялась.

И вот уже Глеб, каким-то образом очутившись рядом с Закиром, слушал его, пытаясь удержать в себе рвущийся от шмали наружу смех.

– Питерцы – лохи, понимаешь, Гончар? – с южно-русским, таким же, как у Глеба, «г» да еще и с легким кавказским акцентом вкрадчиво говорил Закир, наклонившись к лицу Глеба так, что тот слышал запах сена и гнилых зубов дагестанца. – Тут по-легкому можно жить. И телок иметь, и бабки…

Гончаренко как-то вскользь представил себе маленького кривоногого Закира в окружении обнаженных питерских телок.

– Питерские телки – такие давалки… Я тебя чувствую, – продолжал Закир. – Видишь, какая у меня шмаль?

Глеб кивнул. Шмаль – да, была отменная.

– Вот надо немного поработать, – он криво усмехнулся и отвел глаза, – и у тебя будет такая шмаль. Можно и «черным» обзавестись. Телки… – повторял он это слово, как заклинание.

– И что делать надо? – Гончаренко потеребил бородку, выращенную им как раз перед приездом в Питер. Мягкая черная бородка была чеченско-дагестанского типа, густо закрывавшая только подбородок.

– Лохов разводить на бабки.

– Ну это как? – Глеб, примерно уже зная ответ, хотел уточнений.

Закир сворачивал вторую папиросу.

– Много не будет? – засомневался Глеб.

Дагестанец криво и загадочно усмехнулся.

Потом они еще о чем-то много и сбивчиво говорили. А потом… Закир исчез. Так же незаметно, как и появился. Исчез вместе со сквозняком.

А Гончаренко долго и тоскливо рвало в туалете от выкуренного и выпитого. Ночью заботливый сосед (комнаты-камеры были рассчитаны на двоих) поставил рядом с его кроватью постыдный, как ночное судно, эмалированный таз.

Прошло два дня, а Закир все не появлялся. Глеб начал было надеяться, что информация, долетевшая до него со сквозняком, имеющим привкус конопли, так и останется пустой, брошенной на ветер болтовней. Когда на третий день Закир, негромко постучавшись, нарисовался на пороге комнаты Гончаренко, у Глеба внутри неприятно заныло. В Петербурге он стал вдруг забывать, что у молодых волков юга не принято сорить словами.

– Хэ-ге… Здоров! – ухмыльнулся Закир, поигрывая четками.

– Здоров, – хмуро отозвался Глеб со своей койки.

– Ну, ты как? – задал Закир вопрос, и у вопроса, как у чемодана контрабандиста, было второе, скрытое дно.