Бесцветная масса одногруппников к концу сентября распалась наконец на индивидуумов.
Наверное, среди них не было волков, да! Но Глеб вдруг почувствовал, что не обязательно становиться волком там, где в основной массе присутствуют обычные, нормальные люди. Даже так – становиться волком было глупо. А главное – незачем!
И к концу сентября Глеб прекратил порыкивать на новых товарищей из-под поношенной шкуры и принял некоторые из правил нового коллектива.
И только после этого увидел вдруг, что коллектив вопреки написанным другими волками правилам повернут к Глебу почему-то лицом. Ему давали переписать конспекты. Курящие делились с ним сигаретами. Пару раз даже угощали пивом…
Глеб и еще двое его сокурсников сидели на скамеечке во дворах. Кленовые листья, похожие на отпечатки пятерни, украшали пространство. Они были везде – на деревьях и под ногами. Перелетное небо еще не поблекло и светилось солнечно-голубым.
– У нас все не так, – жмурился Глеб на солнце и вопросы товарищей.
– Что не так-то?
– Да все, – загадочно произносил он, в замешательстве ногтем обдирая этикетку с пивной бутылки.
– У нас все не так, – повторял он уже с каким-то вторым смыслом. – Все не так, по-другому!
Закир появился, как и всегда, неожиданно. Сперва картонная дверь пискнула от сквозняка, потом распахнулась, впуская в нору Глеба звуки и запахи коридора. Сам Глеб сновал между плиткой и раковиной, сливая сваренный рис. То, что в общаге придется более-менее регулярно питаться, в отличие от своих соседей он понял как-то сразу.
– Привет! – бросил Закир так, будто они расстались только вчера.
– Здорово, – вместо мокрой руки Глеб протянул Закиру запястье.
– Обедаешь? – нелогично спросил Закир. Все же был уже девятый час вечера.
Гончаренко кивнул. Потом помялся и предложил кавказцу:
– Будешь?
– Да не-э, – как бы даже немного брезгливо ответил тот. Потом сел на кровать отсутствующего соседа.
Молчание с Закиром всегда казалось Глебу отягощенным. Молчание в ожидании удара или подвоха…
– Хорошо живешь! – Закир кивнул на тарелку с рисом. Потом перевел глаза на сковородку, где в золотистой поджарке терялись из виду кусочки дешевой и малогабаритной сардельки.
– Так угощайся, – предложил второй раз Глеб, еще не понимая, куда клонит неудобный гость.
– Да не-э, – повторил тот и вдруг излишне заинтересованно уставился на сохнущие на веревке под потолком джинсы, выстиранные Глебом накануне.
– Оба-а, – прищелкнул он вдруг пальцами, да так неожиданно, что Глеб вздрогнул. – Да это «Стьюмен»…
Глеб хорошо знал, что на этикетке дешевых китайских или турецких штанов стоял неизвестный ему лейбл Stillmen. И не сразу понял восторгов Закира.
– Че, Глебка, хорошо живешь? – Гончаренко впервые услышал в свой адрес «Глебка», и в этом «Глебке» ему почудилось что-то презрительное. Он даже не осознал, вопрос ли это или констатация факта.
Но слегка позабытый в Петербурге кодекс чести настоящего мужчины не позволял Глебу ответить просто и честно: «Сарделька с рисом и китайские (или все-таки турецкие?) потертые джинсы – куда уж лучше». У настоящего мужчины должны быть деньги! И, уже немного понимая, к чему идет дело, Глеб все же ответил так, как подсказывал ему неизвестно кем и для кого изобретенный кодекс:
– Нормально!
– Слушай, Глебка, дружище, – кавказский коршун стал сужать круги над потенциальной добычей, – у меня тут день рождения было…
– Поздравляю, – уныло ответил Глеб, понимая, что попался.
– Мне бы баксов двести на недельку… Потратился! Я тебе в следующий понедельник занесу. Потом пойдем еще поработаем, и весь навар тебе пойдет – поднимешься немножко! С процентами отдам!
«Еще не взял, а уже отдает с процентами!» – подумал Глеб. От того, что двухсот баксов не было, легче почему-то не становилось. Он же не мог сказать Закиру, что у него совсем нет денег. На какие-то суммы он все же живет. Тем более что сам только что задекларировал свое существование как «нормальное».
– Таких сумм у меня нет, – осторожно пятился Глеб, подсчитывая, чем можно откупиться от полного грабежа.
– Давай сколько есть, – обреченно и чуть ли не печально ответил кавказец.
Глеб мысленно перебирал деньги в кошельке. В институтской столовой он покупал макароны с подливкой и чай. Сдача там – минимальная. Весь капитал Глеба помещался в тумбочке между страниц пухлой и аппетитной книги по истории России. Когда было необходимо, Глеб вытягивал из книги купюру и жил на нее, пытаясь растянуть на максимальный срок.
В общем, показывать Закиру эти купюры не следовало.
И было еще сто долларов – одной, хуже того, одной-единственной бумажкой! Бумажкой, которая в будущем должна была трансформироваться в зимнюю куртку и теплые ботинки. Пока не наступила зима, неконвертируемая пока в одежду и обувь, бумажка грела душу гораздо больше.
Эти деньги лежали отдельно.
Не будь рядом Закира, Глеб, наверное, придумал бы какой-нибудь третий вариант расставания с деньгами. Такой, чтобы данная в долг, а скорее всего навсегда, сумма не пробила критической бреши в бюджете. Однако для обдумывания вариантов требовалось время. Время, которого не было!
Глеб нагнулся к тумбочке, встал на корточки…
– Да ладно тебе мельтешить! Сказал же, отдам через неделю… – поторопил Закир и даже хохотнул при этом.
Мгновенная волна омерзения и стыда прокатилась по всему телу Глеба. Он промолчал.
Разогнувшись, он протянул Закиру сотку. Сложенная вчетверо, она выглядела так, будто Глеб достал ее из очень потайного кармашка.
– О, – оживился тот, – двести нету? – он говорил так, будто спрашивал горсть мелочи на сигареты.
– Все, что есть, – холодно ответил Глеб.
– Да ладно… – усмехнулся Закир. – Все равно спасибо! Я еще сотку у Шаха займу. Ты знаешь Шаха? Нет? Познакомлю!
Глеб молча давился рисом. Есть ему, естественно, расхотелось.
– Ладно, Глебка, пойду… Я на неделе зайду – там дело будет! – Закир поднялся, расправил спину. Покряхтел.
– Да чо ты грустишь, Гончар! – вдруг хлопнул он Глеба по плечу. – Будут лаве! Подожди немного, и все будет! – эти слова были произнесены с особым, усиленным кавказским акцентом. Так, будто акцент служил прикрытием обычной лжи, которая не имеет национальности.
Когда дверь за дагестанцем захлопнулась, Гончаренко отставил тарелку в сторону. Проглотив обиду, можно было уже не ужинать.
Глеб не смог бы ответить на вопрос, почему он повел себя именно так. Почему просто не сказал Закиру о том, что денег нету? Начались бы вопросы? Да! Но неужели ответы на эти вопросы не стоят ста единиц американской валюты? Конечно же, стоят! Может быть, он боялся, что Закир приведет, например, того же Шаха («Хочешь – познакомлю?») и они с Шахом изобьют Глеба и отберут все деньги? Снова нет. Закир осторожен, да и вообще эта мысль какая-то варварская… Просто Глеб боялся уронить свое достоинство в глазах кавказца. А когда достоинство в упадке, стоит ждать следующего шага – презрения.
В общем, чтобы откупиться от презрения плохо знакомого ему плохого человека, Глебу пришлось выложить немаленькую сумму и даже радоваться тому, что дешево – ну, не так дорого – отделался.
Занимательная математика.
Глеб сидел, ошарашенно теребя пойманную ниточку этого мудреного психологического клубка. Еще третьего дня он пил пиво за чужой счет только потому, что не мог выделить на эту статью расходов своих денег.
– Ты чего такой грустный? – деловито поинтересовался явившийся сосед. Большой и румяный, как выкупанный слон, сосед вернулся поздно с курсов водолазного дела.
«Интересно бы посмотреть на него в скафандре», – подумал Глеб, но вслух только невнятно выругался.
– Понятно, – не заметил агрессии тот.
Глеб взял сигарету и вышел в коридор. В сером его тоннеле было накурено и прохладно. За одной из дверей излишне громко голосил телевизор.
На неделе Закир к Глебу не заходил. Притом что, сам себе не признаваясь, Глеб пытался быть дома по вечерам. Минимальная надежда на благородство кавказца у Глеба все-таки сохранялась. Спустя же положенный срок, когда Закир не появился, Глебу вдруг полегчало. Может быть, за сто долларов Глеб просто откупился от назойливого и опасного кавказца, и, как ни странно, эта мысль не казалось Глебу такой уж глупой. Пошла вторая неделя, и с каждым днем надежда Глеба крепла и ширилась. Он стал замечать, что уже боится появления этого человека.
