Первые заморозки не обошли стороной и бухту. Стоило солнцу нырнуть за горизонт, как из темноты ночи выползали они, всё вокруг сковывали и серебрили, а лишь забрезжит рассвет, сразу прятались в погреба, где пуще прежнего холодили запасы копчёного окорока. 

Местный народ традиции чтил: каждое начало осени стабильно закалывали свинью, да пожирнее, чтобы следующий год был столь же урожайным; каждую весну разбрасывали чечевицу по полям; и каждые первые заморозки встречали зиму турниром бесхвостой птички и котлом ароматного, густого, наваристого супа, что готовился всеми и всеми же тут же съедался. 

– И что это за удовольствие такое – за курицей бегать? – пожала плечами Арлина, поправив за спиной мягкую подушку.

– Удовольствие и правда сомнительное, – согласился Эйгон. – Грязи много, перья в рот лезут, песок на зубах скрипит, но народ веселится и потом целый год вспоминает с теплом в сердце.

– Но ради курицы… тащить меня с собой… Я думала, что-то серьёзное.

Карету тряхнуло, а Эйгон вопрошающе посмотрел на девушку.

– Я никого не тащил. Меня убедили, что ты сама изъявила волю поехать со мной? 

Настала очередь Арлины удивляться.

– Я? Да кто вам такую чушь сморозил?

Тайернак нахмурил лоб.

– Тот же, кто убедил тебя, что я настаиваю на твоей компании.

– Так, значит, не настаивали? – насупилась Арлина и вцепилась руками в бархатное сидение.

– И не думал, – равнодушно бросил Эйгон и отвернулся.

– Ну, Грибо… Разворачивайте карету!

– И не подумаю.

– Мне нужно заниматься эликсиром, а не тратить время на общипывание курей и петухов.

– Может, с курицами у тебя получится лучше, – хмыкнул Тайернак.

– У меня и с зельем всё получится. Не будь я Арлина де…

– Тайернак, – перебил Эйгон. – Арлина Тайернак.

– Это ненадолго, – ответила та и тоже отвернулась.

В маленькой деревеньке, после которой начиналась извилистая дорога на родовой замок Лавиндеров, было суетливо и шумно. Из дома старосты – центрального и самого большого – доносилось громкоголосое пение, а из трубы валил густой дым. Топили большую печь, на которой жарились индюшачьи потроха и томился к ним сливовый соус. В других домах тоже не дремали: кто наспех чинил покосившийся плетень, кто загонял ленивых свиней в хлев, а кто очерчивал большой круг на огромной поляне, где ни цветов, ни травы давно не росло. А очертив, воткнул в центр две толстые палки на расстоянии около пяти футов друг от друга и давай таскать из поленницы дрова посуше и помельче и складывать их крест-накрест. После чего подсыпал хворосту и сухой щепки и пошёл к горластой бабе за огнём. 

Вороные кони промчались мимо домов, подняли клубы пыли и остановились, как вкопанные, неподалёку от занимающегося костра. Громко фыркнули и начали переминаться с ноги на ногу, чуть не пустившись опять во всю прыть, но сидевший верхом Максимилиан Лавиндер подался вперёд, заботливо потрепал своего по морде, ловко спрыгнул на землю и привязал обоих рысаков к уходившему ветвями в небо дубу. Прищурившись, посмотрел вдаль и растянул губы в довольной улыбке, разглядев на замёрзшей дороге знакомый экипаж. 

Обмен приветствиями – будто не виделись сто лет, дежурное похлопывание по плечу, шутки, понятные только им одним, и расспросы вылезших из домов деревенских жителей об урожае, засухе и количестве украденных лисами кур… Эйгон не умолкал, совсем позабыв об Арлине, которая, стоило ей выйти из кареты, удостоилась лишь еле заметного кивка от Максимилиана в свою сторону и теперь растерянно стояла у экипажа, озиралась по сторонам и не знала, что делать. А дальше совсем странно: отвязав обоих вороных, Лавиндер протянул одни поводья Тайернаку, попридержал другие, а затем ловко вскочил на своего коня и пришпорил.

– Вы оставите меня здесь одну? – одумалась Арлина и бросилась к Эйгону, когда тот был уже в седле и готовился сорваться с места вслед за другом.

– Мы вернёмся к ночи, – холодно бросил тот. – Прямо к началу празднований.

– Но я… здесь… никого не знаю, – отчаяние брало верх.

– Я тебя с собой не звал, – равнодушно пожал плечами Эйгон, свысока взирая на побледневшую девушку. 

Его конь, недовольно раздувавший ноздри, рванул вперёд, перепрыгнул через огромную канаву и исчез среди чёрных деревьев, за которыми ранее скрылся Максимилиан.

Арлина осталась одна. Пнула носком башмака крупный камень, но промахнулась и подняла облако песчаной пыли. В носу сразу неприятно защекотало, и девушка еле сдержалась, чтобы не чихнуть. Зато непрекращающимся чихом зашёлся босой мальчишка, выпрыгнувший из того самого большого дома, из окон которого вкусно пахло мясом, и бросившийся наутёк от грузной и краснощёкой женщины, с полотенцем в руке вывалившей на улицу. 

– Уж я доберусь до тебя! – громко ругалась женщина, неуклюже пытаясь догнать пацанёнка.

Тот ловко увернулся и спрятался за спину Арлины.

– Не выдавайте, тётенька, – пискнул он и затаил дыхание.

Девушка подтолкнула мальчугана внутрь кареты, а тот забился в угол сидения и сидел неподвижно, даже не дышал.

– Ну и куда ты подевался, окаянный? – вопила женщина, но тут же осеклась, увидев Арлину. – Миледи, – выдохнула она и одёрнула передник.

– Он побежал туда, – Арлина махнула рукой в противоположную сторону. – Что-то украл?

– Что вы, – отмахнулась краснощёкая. – Племянник мой… чего ему здесь красть-то?

– Тогда почему ты за ним гонишься?

– А чтобы урок ему преподать, – женщина грозно потрясла в воздухе полотенцем, – и уши надрать. Я вчера весь день и всю ночь последних потрошеных курей вываривала, а этот шалопай забыл чан в погреб снести. И вот на тебе... лисы чан перевернули, всё мясо и кости поели и бульон разлили. Что же теперь будет? – причитала она, заливаясь слезами. 

– А чем тот бульон так важен?

– Традиция такая: на первые заморозки наваристый суп варить. Не будет супа – не будет тёплой зимы. Да и не только в этом дело. Мужиков у нас много. А чем прикажешь их всех в праздник кормить? Потрохами да варёной картошкой? Этого им на один зуб. Все ждут суп, а он, вон, на земле да в пузе лисицы хорош. 

Женщина ткнула пальцем в валявшийся у вёдер с колодезной водой котёл и расстроилась пуще прежнего. 

– Всех накормить, значит...

Арлина подошла к опрокинутому чану, перевернула его, протёрла изнутри листом жёлтого лопуха, плеснула колодезной воды, сполоснула и налила воды почти доверху. 

– Зови-ка мужиков, – кинула она краснощёкой стряпухе. – Одна я до костра не дотащу. 

– Что вы задумали, миледи, – всполошилась та и вытерла слёзы передником. 

– Мой отец, бывало, и не такую ораву грузчиков кормил в дни, когда денег за товар ещё не поступило, а из всего съестного лишь лук да чечевица были. И все были сыты, и довольны.  Чечевица, кстати, есть?

Женщина кивнула. 

– Доставай из амбара. Неси красный лук, с дюжину помидор и морковь. Курицу хоть одну бы заколоть, – протянула Арлина, провожая взглядом переполошенную рябую, уносившую ноги подальше от девушки, будто почуявшую подвох. 

– Рады бы, да несушки ещё пригодятся. А те, что не несутся, малы ещё да тощи. 

– А кролика случаем нет?

– Завалялась в погребе одна лапа ещё с прошлого года. Но толку от неё?

– Всё же мясо. Не комаров же в бульон кидать.

– Комаров наши мужики не поймут, – согласилась вмиг приободрившаяся женщина и даже выползшему из кареты мальчугану подзатыльник не отвесила, а лишь пригрозила пальцем.

Болтовне среди деревенских жителей не место. Особенно, если день к вечеру клонится, в животах урчит, а вместо супа в котле едва-едва вода закипает. Но стоило той забулькать, стоило ей помутнеть и загустеть, а чечевице разбухнуть и развариться, как в чан полетела нарезанная морковь, лук кольцами, а после и помидоры. Оплошавший мальчишка помогал во всём: овощи чистил, в холодной воде мыл, кусочками крошил – Арлина только командовала и время от времени большим черпаком помешивала суп, в какой-то момент поймав себя на мысли, что уж что-что, а мешать варево в чугунном чане она научилась отлично.