Где-то звонил телефон. Звякнули двери лифта. Звуки полицейской сирены за окном, приглушённые разговоры за перегородками полупустого офиса, чьи-то шаги по коридору — всё это осталось на периферии сознания. Мы всё ещё смотрели в глаза друг другу. Как же сильно в этот момент я надеялась, что…

Взгляд Джеймса скользнул мне за спину. Неожиданно он прищурился, а в следующее мгновение, схватив за плечи, притянул к себе. Мои губы оказались напротив его. Я не успела удивиться, как он меня поцеловал.

«Никогда не закрывай глаза, если тебя целует не тот парень».

Мои глаза оставались открыты, пока Джеймс исследовал мой рот. Он развернул нас — так, что теперь я стояла в коридоре. Я помнила, как он целуется. Такие знания просто так не уходят. Поэтому я заметила изменение: в его поцелуе появилось нетерпение и злость. Языком он разжал мои зубы, затем пару раз быстро вспорхнул вокруг, прежде чем вернуться к кончику моего языка и, как леденец, принялся его посасывать. При этом он издавал звуки, которые свидетельствовали о том, что ему нравится то, что он делает.

Теперь я очень отчётливо воспринимала то, что происходит вокруг меня. Я слышала звонки телефонов, шаги по офису, двери лифта нова закрылись, гудение включенного компьютера…

Мелодия из «Миссия невыполнима», что испокон веков стояла у меня на звонок от родителей, наконец, отвлекла Джеймса от меня.

— Прости, мне надо ответить.

— Ага. Хорошо.

— Нет, правда, я…

— Мне тоже пора. Был рад увидеть тебя, Элизабет. С рождеством.

— И тебя, Джеймс.

Телефон всё звонил, а я, замерев, смотрела, как стремительно Джеймс шагает по коридору. Вот он нетерпеливо постукивает ногой в ожидании лифта. Вот чуть ли не бегом оказывается внутри и уезжает…

Я отказывалась понимать смысл того, что сейчас произошло. На первый взгляд, складывалось впечатление, что Джеймс предпринял попытку извиниться. Он выглядел смущённым, немного растерянным и явно дал мне понять, что не хочет, чтобы я вспоминала его с горечью. Это понятно: рождество, общие воспоминания, «позвольте своему сердцу стать светлее»… Поцелуй в эту картину никак не вписывался. Как и поспешный уход. Но кто требует совершенства от того, кто долгое время считался главным козлом года?

Решив обязательно подумать об этом ещё раз, я вернулась к своей жизни.

Это чудо, что мне удалось вовремя завершить все дела. Вторым чудом стало такси, пойманное, как только я оказалась на краю тротуара. Водитель помог погрузить чемоданы, и в рекордное для загруженного предрождественского Нью-Йорка время довёз меня до аэропорта. По дороге я поговорила с мамой. Она была в восторге от гор, Аспена, дома, Элинор… Её громкую и, как мне показалось, немного пьяненькую тираду прервал звук входящего сообщения: «Абонент появился в сети». Странно. Как раз в это время Дэвид должен быть где-то над Пенсильванией.

Я постаралась как можно быстрее закруглить разговор с мамой и набрала его номер. Меня перебросило на голосовую почту. Раз за разом я пыталась до него дозвониться, но результат был тот же.

Оказавшись в Ла Гуардия, я первым делом нашла табло прилетов: самолёт из Торонто ожидался вовремя. Телефон Дэвида никак не мог быть в сети двадцать минут назад. Я ещё раз нажала на знакомый номер и неожиданно для себя услышала длинные гудки.

Дэвид ответил после девятого.

— Слава богу! — выдохнула я облегчённо. — Ты где?

— В Нью-Йорке.

Я опешила.

— Но твой самолёт ещё в небе!

— Я прилетел утренним рейсом.

— Знаешь, если ты решил таким образом устроить мне сюрприз, то он не очень удался.

— Отчего же? По мне, так очень.

— Это была ирония?

Дэвид не ответил. Что было для него нехарактерно.

Неожиданно кровь застучала в висках. Лоб покрылся испариной. Волна тревоги окатила меня с макушки до пальцев ног. Колени подогнулись, и я приземлилась на один из своих чемоданов.

— Не хочешь объяснить, что происходит? — спросила я упавшим голосом.

— Может, позже.

— Ну, хоть скажи: мы всё ещё летим в Денвер?

— Ты — да. — Он сделал паузу. — Возможно, я прилечу другим рейсом.

— Возможно?! — вскричала я. — «Возможно, другим» или «возможно, прилечу»?

— Возможно, прилечу.

— Для сведения: ты чертовски меня пугаешь! И я не понимаю почему ты это делаешь.

— Во сколько твой рейс? — спросил Дэвид.

— Мой — не знаю, а наш — в пять двадцать! — отчеканила я.

— Постараюсь успеть.

На этих словах он отключился.

Наши имена три раза звучали под сводами аэропорта. Три раза нас настойчиво просили пройти на посадку. Всё это время я сидела напротив ворот, через которые по телетрапу пассажиры проходили в самолёт.

Дэвид так и не появился.

Итак, судя по всему, это Рождество я встречала в аэропорту Ла Гуардия. Без планов, без подарков, которые улетели в Денвер, и — что было неожиданней всего — без бойфренда. И больше всего на свете мне хотелось бы знать: когда, где, а главное — чем я обидела этого жирного урода в красном колпаке и его свору блошистых, вонючих парнокопытных.

Говорят, пять стадий принятия неизбежности — это, скорее, предписание, нежели реальное описание того, что мы чувствуем на самом деле. И не обязательно они идут в том порядке, в каком были сформулированы изначально.

Я прошла их все за одно мгновение.

Отрицание: «Дэвид не мог меня бросить».

Злость: «Он что, издевается надо мной?!»

Торг: «Он просто полетит другим рейсом».

Депрессия: «Он не полетит другим рейсом».

Смирение: «Дэвид меня бросил».

Еще несколько минут ушло на то, чтобы найти для этого причину. И, найдя её, я пережила все пять стадий заново. Но уже в другом порядке: злость, отрицание, торг, смирение, депрессия.

А затем всё перепуталось. Злость сменялась виной, смирение — обидой. И над всем этим, грозя смыть собой остальные чувства, чёрной тучей висело разочарование. В первую очередь, собой.

По иронии судьбы моё перепутье оказалось не только метафорическим.

В освещённой яркими прожекторами зимней ночи взлетали и садились самолёты. Сотни людей улетали, возвращались; встречали, провожали… Я находилась на перекрёстке множества дорог — воздушных и жизненных. Куда я пойду или полечу, что скажу или сделаю — в данный момент как никогда важно было не ошибиться с направлением. И я чуть-чуть гордилась собой, поняв, что мне не хочется, как раньше, купить билет на ближайший рейс и улететь, оставив другим разбираться с устроенным мною бардаком. Но ведь никто не давал гарантии, что в другом месте он не повторится. Тем более, как оказалось, у меня хорошо получается наступать на те же грабли.

В стремлении взять контроль над своей жизнью, я не заметила, как допустила один существенный просчёт: я вовсе не примирилась с прошлым, а жила с оглядкой на него. Не я, а прошлое контролировало мою жизнь.

Через призму прошлого я смотрела в настоящее. И именно из-за него не видела будущего. Оно не позволяло мне двигаться дальше. Именно поэтому я испытала облегчение, когда Джеймс сделал попытку передо мной извиниться. Собственно, мне нечего было ему прощать — другой человек жил в моём сердце. Но, впервые с начала наших отношений я призналась самой себе, что всё время сравнивала их — Дэвида и Джеймса. В словах, в отношениях, а главное, в поступках они были разными, и, пусть лишь краешком сознания, но я всегда замечала эту разницу и трепетала перед ней. Любовь к Дэвиду стала антиподом любви к Джеймсу. Это была любовь-благодарность. Любовь-признательность. Как у подобранной собаки, которую бил предыдущий хозяин. И лёгкость, с которой я готова была пожелать Джеймсу счастья, стала тому доказательством. Не думаю, что мой теперешний мужчина ждал от меня именно такой любви.

При всех сложностях, с которыми начинались наши отношения, Дэвид не отказывал мне в доверии. Более того, зачастую он мог бы быть и похитрее, по сдержаннее, особенно в том, что касалось оценки действий Джеймса. Но, в отличии от меня, он был последовательным. Последовательным и понимающим. И всегда давал мне возможность маневрирования. Ну, или почти всегда. Незаметно, он стал неотъемлемой частью моей жизни. Поэтому я сразу запаниковала, услышав в трубке его холодный голос.