Всхлипывая ноздрёй, фотограф поплёлся на балкон.

Там он подтвердил сыщику-любителю, что во время перекура Иванов отлучался якобы в туалет, Петров – якобы звонить жене, а он – Сидоров – ходил на кухню, чтобы набрать из крана воды и запить таблетку от простуды, а то из носа так и течёт.

На вопрос, кто, по его мнению, заинтересован в смерти Небижчика, Дормидонт Ермолаевич ответил:

– Скажу по секрету: Небижчик имел тайную интимную связь с женой Петрова, с Зинаидой Орестовной. Илья Григорьевич сам мне проговорился во хмелю, как родственнику. Мы с ним кузены… были. Наши матери, царство им небесное, – родные сёстры. А Петров ужасно ревнивый. Всё время звонит жене, следит, проверяет. Если бы Петров узнал, что Зинаида ему наставляет рога с Небижчиком, то… Этот Петров – настоящий Отелло. Илья Григорьевич признался, что он Петрова боится. – Сидоров, зажав пальцем одну ноздрю, брызнул из другой ноздри с балкона носовой каплей, но уже не скупой, а щедрой. Брызнул метко – точно в проезжавший под балконом «Мерседес». – Нет, я не намекаю, будто Петров причастен к гибели Ильи Григорьевича, я просто констатирую факт.

– Жена Петрова – это такая щупленькая, остроносенькая, с такими волосами? Я их однажды вместе видел, – уточнял Нышпорка.

– Нет, то Люська, швея с фабрики «Красная шапка», а Зинаида Орестовна – она наоборот… У холостого Небижчика было две любовницы. Конечно, от каждой из них он скрывал наличие соперницы.

– Женщины тоже бывают очень ревнивыми и способны за измену… – задумчиво пробормотал дворник, поблагодарил фотографа за информацию, отпустил его и позвал Петрова.

На вопрос, кому, по его мнению, выгодна смерть Небижчика, Петров, мигая сквозь ус металлическим зубом, ответил:

– Ну, например, Иванову, да, этому. Иванов проиграл Небижчику в карты огромную сумму, и Илья Григорьевич всё ждал, когда же Вольфганг отдаст ему тот карточный долг. А раз Небижчик умер, значит, и карточный долг аннулирован; Вольфгангу, ну, Иванову уже некому отдавать проигранные деньги. Но это не значит, конечно, что именно Иванов виновен в смерти Ильи Григорьевича…

– Теперь мне нужно как следует обмозговать собранные факты, – сказал затем Солопий Охримович Нышпорка Захару Захаровичу Полуящикову. – Загадочное дело. Особенно этот странный шум, который слышали снаружи, но не слышали внутри… Пойду домой, поработаю мозговыми извилинами.

– Да-да! – обрадовался инспектор уголовного розыска, зная по опыту, что если уж этот дворник начнёт работать мозговыми извилинами, то обязательно доработает ими до разоблачения преступника. – А я к тебе завтра наведаюсь и сообщу результаты вскрытия трупа и лабораторного сравнения слюней.

Прежде чем покинуть квартиру натурщика, Нышпорка заглянул в ванную, чтобы попрощаться с милиционерами, собравшимися извлечь из жидкости скользкого голого мертвеца. «Без труда не выловишь и рыбку из пруда» – гласит народная мудрость. Это утверждение остаётся справедливым, даже если заменить слово «пруд» на слово «ванна», а слово «рыбка» на словосочетание «труп мужчины». Хорошо ещё, что покойник не был толстяком, а то бы пришлось прилагать ещё больше усилий.

Пожимая руки настроенным на сей труд Переплюньпаркану, Жужжалову, Зильберкукину и Достоевскому, Солопий Охримович произносил:

– До свидания… Всего хорошего… До новых встреч… Рад был встретиться… Желаю долгих лет жизни.

Пятая пожатая рука оказалась мокрой ногой покойника, которому дворник пожелал долгих лет жизни.

– Тьфу ты! Выставил! – ругнулся Нышпорка и вытер пальцы о штаны, нет, не свои, а соседа, висевшие на батарее.

После этого он покинул квартиру укокошенного натурщика и вознёсся посредством лифта на один этаж – к своим родным пенатам.

Переступая родной порог, сыщик-любитель чуть не раздавил подошвой тапка своего, так сказать, сожителя – домашнее животное. Животное было, по научному выражаясь, люмбрикусом; а, по-простонародному выражаясь, земляным червём, или, как ещё говорят, дождевым червяком. По кличке Робеспьер. Почуяв тапок хозяина, скользкий шнуркообразный Робеспьер радостно завилял своим организмом.

Из книг и фильмов Нышпорка знал, что некоторые известные сыщики держали дома домашних животных. Например, у лейтенанта Коломбо, из американского киносериала, был любимый пёсик… Равняясь на них, сыщик-любитель Нышпорка тоже заводил у себя разных зверьков. Будучи по природе индивидуумом оригинальным и даже несколько экстравагантным и эксцентричным, дворник игнорировал таких банальных существ, как кошечки, собачки, хомячки или аквариумные рыбки, а предпочитал держать кого-нибудь поэкзотичнее. Так, в разное время на жилплощади дворника обитали такие «братья меньшие»: блоха Христофор, носорог Пушок, слизень Людовик, горилла Аполлинарий Андреевич, солитёр Витька, верблюд Самокат и таракан Сумароков. Только животные оказывались всё какие-то неживучие и быстро подыхали. После того как подох таракан Сумароков (названный так в честь любимого поэта; кстати, именно мумия Сумарокова – таракана, а не поэта – работала теперь закладкой в книге «Влажная ноздря брюнетки»), Солопий Охримович завёл в доме дождевого червя (выкопав его из клумбы у дома), которого назвал Робеспьером в честь знаменитого французского революционера.

– Проголодался, Робеспьерушка? – Детектив ласково потрепал червячка носком тапка.

Робеспьер, как бы соглашаясь, ещё динамичнее завилял собой.

– Сесясь ми покольмим насего Лобеспьелюську, – засюсюкал умилительно Солопий Охримович, ухватил скользкого извивающегося питомца двумя пальцами и потопал на кухню, продолжая сюсюкать: – Сесясь ми дядим насему любимцу клясьной иколочки.

Нышпорка поднял неустойчивый холодильник, переведя его из горизонтального положения в вертикальное, подложил под его дно окаменелый батон, дабы зафиксировать агрегат в вертикальной позиции, открыл дверцу балансирующего холодильника, достал баночку красной икры, ляпнул сей деликатес на фарфоровое блюдце восемнадцатого века, поставил блюдце на линолеум пола и стал тыкать червя мордочкой в икру. Червь уворачивался.

– Да что ж и ты всё ничего не ешь! – огорчился Нышпорка, наблюдая, как любимец отползает от блюдца к салатнице из того же сервиза, также стоящей на полу, к салатнице, наполненной унавоженной землёй, в которой Робеспьер и проводил большую часть своей жизни.

Солопий Охримович сам поглотил икру, облизал блюдце и сказал:

– А теперь предамся размышлениям. О лира! Пробуди во мне идеи!

Из книг и фильмов Нышпорка знал также, что некоторые известные сыщики предавались размышлениям, музицируя на каком-нибудь инструменте. Например, Шерлок Холмс играл на… Ну, это общеизвестно. И однажды дворник решил последовать их примеру. Но в связи со своей оригинальностью, переходящей в экстравагантность, Солопий Охримович не захотел опускаться до таких банальных вариантов, как скрипка, или, скажем, фортепиано, а захотел играть на чём-то более редком.

– Вот, например, лира! – сказал себе Нышпорка.

Он помнил, что в школьные годы читал какое-то стихотворение, в котором какой-то поэт признавался, что с помощью лиры в ком-то что-то пробуждал.

Попытавшись приобрести лиру, дворник с радостью убедился, что не ошибся в выборе: это инструмент действительно редкий. Судя по тому, что никаких лир в продаже не было.

Это обстоятельство вдохновило его на сооружение лиры собственными конечностями. Но закавыка была в том, что Нышпорка не знал, как и из чего делаются лиры, никогда их не видел и вообще, кроме того, что кто-то в ком-то что-то лирой пробуждал, никакой информации об этом инструменте не имел.

– Но это не повод для отступления! – сказал себе детектив. – Нет информации – положусь на интуицию!

Не успел он как следует положиться на интуицию, а она уж подсказала ему, что лиры делаются из кирпичей, автопокрышек и пластилина. Весьма удивившись такой подсказке, Солопий Охримович, тем не менее, закатал рукава и приступил к деланию инструмента. Через два часа и двадцать три минуты после начала работы лира была готова!