— Да! — я делаю глаза огромными и нетерпеливыми. — Я над этим подумаю!

Нет.

— Он спрашивал о тебе, — говорит она, просовывая лицо за дверь до того, как я успеваю её закрыть.

Я хмуро сдвигаю брови.

— Кто?

— Новенький.

Сердце глухо ударяется, и не в хорошем смысле. Любая нормальная девушка, живущая одна, никогда не захотела бы услышать, что о ней расспрашивает новый сосед.

— Это… пугает.

Она пожимает плечами.

— Ты передумаешь, когда увидишь его. Ну, одну половину, во всяком случае. Одна часть лица у него по-голливудски потрясающа, а вторая… ну, с ним что-то стряслось. Но без осуждения. Мне кажется это сексуальным. На тот случай, если бы мне нравились мужчины. Но…

— Постой, — сердце зашлось в безудержной скорости. — Подожди секундочку. Вторая часть его лица в шрамах?

— Полностью, — она подняла три пальца, имитируя удар когтями. — Грешные шрамы. Сексуально порочные.

Не говоря ни слова, я захлопываю дверь прямо у неё перед носом. Грубо? Да. Необходимо? Ещё как. Потому что мне кажется, будто меня вот-вот вывернет наизнанку.

— Эй! — вопит она через дверь. — Не говори ему, что я рассказала тебе о нём. Он просил меня не говорить!

Я закрываю глаза и валюсь на пол, прислонившись затылком к двери, пока пытаюсь собраться с мыслями.

Пол здесь. Нет, Пол живёт здесь. В моём доме.

Вопрос: что я чувствую по этому поводу?

Удивление? Галочка. Ликование? Возможно. Лёгкую злость за то, что не поднял трубку и для начала не позвонил? О да.

Но ничего из этого не имеет значения, ведь пока мой мозг принимает все эти реакции, сердце цепляется только за одну: настороженность.

Понимаете, не так давно я была истинным романтиком. Верила в настоящую любовь и счастливый конец.

А потом я выросла.

Поцеловала лучшего друга своего парня, после чего пошла и попыталась отбить бывшего парня у его новой девушки.

Затем мне взбрело в голову, что я смогу искупить вину за всё, исправив какого-то бедного дурачка, который вовсе и не хотел, чтобы его исправляли.

Я испортила всё без посторонней помощи.

Иными словами, романтика? Оставьте её Диснею и романтическим комедиям. Если она вообще существует.

Самосохранение — чувство безмерно безопаснее. Самосохранение не позволит вам пересечь коридор и броситься в руки парню, которого вы любите больше всего на свете.

Самосохранение знает, что, оставаясь с собой, ты не дашь кое-кому шанс оттолкнуть тебя и сказать, что ты недостойна.

С самосохранением тебе не придётся переживать о том, когда ты неизбежно причинишь ему боль.

Нет. Нет. Я не стану этого делать. Я не пойду по тропе обругивания себя за то, что натворила в прошлом.

Но…

Я не пойду навстречу ему.

Неторопливо вскарабкиваюсь на ноги, утирая слёзы.

Пол Лэнгдон приехал, похоже, планируя какой-то грандиозный финал, и он его получит. Но, думаю, не такой, как ожидает.

Наш конец будет тяжёлым и болезненным.

Таким, который, в конечном счёте, пойдёт на пользу нам обоим. 

Пол

На заметку: спросить у Оливии, почему она выбрала самое убогое здание на Манхэттене для своей первой квартиры.

Я достаю несколько свеженьких купюр, доставшихся мне из сберегательного счёта, который я только что опустошил, и протягиваю их двум моим грузчикам, похожим на бандитов. Никто из них не утруждает себя пересчётом купюр, что кажется мне глупым, но, эй, всё что угодно лишь бы они побыстрее убрались из моего дома.

Дома. Господи Боже.

Арендодатель заверил меня, что здесь самая большая планировка из доступных. «Роскошная, с двумя спальнями». Я допускаю, что технически может показаться, будто здесь две комнаты, в которые может поместиться кровать, но часть про «роскошь» от меня ускользает.

Роскошь в древнем холодильнике? В морозильнике, издающем дребезжащий шум? Нет, она наверняка в обтрёпанной душевой, в которой, быть может, у меня и получится постоять боком. С улицы доносится автомобильный гудок. Погодите-ка, нет — на улице ревёт с десяток автомобильных гудков.

Конечно, у меня уже практически выработался иммунитет. Я пробыл в городе всего несколько часов, но хватило одной поездки из аэропорта «Ла-Гуардия» в мой новый дом, чтобы гудки машин стали чем-то привычным. Теперь понятно, почему ньюйоркцы говорят, что со временем к шуму привыкаешь. К нему нужно привыкнуть, ведь в противном случае просто поедет крыша.

Я очень, очень далеко от Бар-Харбора.

Провожу рукой по лицу, оглядывая коробки, забивающие до смешного крошечное пространство. У меня не так много вещей. Основные кухонные принадлежности, вещи, и, да, больше книг, чем, наверное, целесообразно для квартиры в Нью-Йорке. Но даже моё минимальное имущество полностью заполняет это место.

Но мне наплевать. Плевать на мерзкую жидкость, разлитую по столешницам, на чересчур маленький холодильник или на оставленную арендодателем записку о том, где по дешёвке можно купить ловушки для крыс. Я здесь не из-за роскошного жилья.

Я здесь ради неё. Она моё всё.

В чём моя единственная проблема? Грандиозный план по её возвращению выглядит примерно так: переехать в здание, в котором она живёт, чтобы показать свою железную решимость, и… конец. То есть, это и есть конец моего грёбаного плана.

Я слишком боюсь об этом думать. Боюсь, что она скажет мне отвалить. Что она нашла себе кого-то другого — человека, который не ведёт себя как испуганный, легкомысленный маленький мальчик, прячущийся в своём замке одиночества из-за страха перед мнением других.

Потому что я понял: меня не волнует, кто что подумает. Мне потребовалась хренова туча времени, чтобы вырасти и всё осознать, но, честное слово, это правда.

Однако мне небезразличны другие люди. Линди. Мик. Папа. Кали.

Аманда и Лили.

Оливия.

Последние несколько недель без Оливии были худшими в моей жизни, и я буду счастлив провести всю оставшуюся жизнь цирковым уродцем, только бы она была рядом.

Но в этом-то и вся штука, так ведь? Мне нужно придумать, как вернуть её.

Вот почему я переехал в эту адскую дырень, когда мог позволить себе что-нибудь в три раза больше, не пахнущее Бангкоком.

Мне хочется быть ближе к ней. Мне это нужно. Даже если она не пожелает иметь со мной ничего общего, даже если мне придётся смотреть на другого парня, подходящего к её двери, я должен находиться рядом. Не важно где, я буду рядом с ней.

А она в Нью-Йорке. Как в моём худшем кошмаре, но он отлично ей подходит. Со всем этим лоском и мозгами, она предназначена для Манхэттенских высоток, а не оторванности в непонятной глуши. Я был полнейшим дерьмом, раз хотел этого для неё.

И именно поэтому я здесь. Потому что Оливии нужно быть здесь. А мне нужна Оливия вне зависимости от места, где я смогу с ней быть.

Без какого-либо энтузиазма, я принимаюсь распаковывать коробки в надежде, что к тому времени, как всё разберу, я придумаю, что сказать ей.

Но я в курсе, что это не так просто. Когда выбираешь полнейшее одиночество вместо девушки, которую любишь — да, любишь, — у тебя не получится просто пойти, постучаться к ней в дверь и сказать, что ты хочешь её вернуть. Тебе понадобятся цветы, публичные извинения или…

— Мне нравится, как ты тут всё устроил.

Сердце падает на пол вместе с кружкой, которую я только начал разворачивать.

Оливия.

Я закрываю глаза и сглатываю. Приказываю себе развернуться и встретиться с ней лицом к лицу, но, кажется, у меня отнялась способность двигаться.

— Тебе нужно закрывать двери, — говорит она. По тому, откуда звучит её голос, могу предположить, что она подошла ближе. — Здесь опасный район.

Где-то на задворках моего сознания начинают звенеть тревожные колокольчики от её чересчур небрежного тона. По моему мнению, лучшим сценарием было бы то, как она бросится ко мне в объятья. И мне казалось, что худший сценарий развернётся, если она отвесит мне пощёчину. Но я ошибался. Вот сценарий, хуже которого не бывает. Вот этот безразличный, как-будто-разговариваешь-с-незнакомцем тон гораздо хуже.