Что-то пошло не так. Совсем неправильно. Я хотел только припугнуть её, налетев большим уродливым зверем, а она наоборот ответила, будто мартовская кошка. Ответила так, словно хотела меня. Что, очевидно, было лишь частью её игры, но… всего на секунду я захотел, чтобы она желала меня.

Эта девушка отравляет. Я буду играть по правилам с любой сиделкой моего отца, но не с ней. С кем угодно, но не с ней. Я приму дряхлую леди, чопорного проповедника, даже капризного тирана, но я не хочу проводить каждый день с девушкой, которая служит мне напоминанием о том, чего я иметь не могу.

С девушкой, которую я не могу перестать представлять надо мной, подо мной…

Христос.

Мне показалось, что она полна соблазнов, ещё когда я получил лишь краткое представление о ней. Но познав её вблизи? Она ещё великолепнее, чем я думал. Впрочем, угроза куда серьёзнее. К тому же, она наглая, непочтительная и смелая. Эта комбинация даже более заманчива, чем широко распахнутые зелёные глаза и длинное стройное тело.

Сколько прошло с тех пор, как кто-то становился со мной нос к носу? Сколько прошло с тех пор, как кто-то отказывался потворствовать моему «состоянию»?

И тот момент, когда она рассматривала мои шрамы — действительно рассматривала их… если бы она посочувствовала или ужаснулась, я бы смог с этим справиться. Но такое открытое подтверждение? Прямолинейное признание, вроде «Да, у тебя уродливое лицо»? Это было странно и интригующе.

И я не мог справиться с этим.

Я хватаюсь за телефон. Мой отец снимает трубку на втором гудке.

— Найди новую, — говорю я вместо приветствия.

Он не делает вид, будто не понимает:

— Ты прошёл через всех «новеньких», Пол. Я уже говорил тебе, что запас людей, обученных ухаживать за инвалидами, ограничен.

Обычно меня бесит слово «инвалид», но в этот раз меня смущает не эта часть:

— Обученных? Ты серьёзно пытаешься сказать мне, что эта школьница, которую ты отправил сюда, обучена чему-то помимо маникюра?

Его молчание подсказывает мне, что я прав.

— Ладно, я не говорил, что она прошла обучение. Но она будет делать то, что тебе нужно.

— И что же, подтирать мне задницу?

— Составлять компанию, — рычит мой отец. — Сделает из тебя человека.

Моя голова чуть отклоняется назад на эти его слова. Он прав, конечно. Я не человек. Но услышать это от своего отца…

Я уже начинаю вешать трубку, но примирительный тяжёлый вздох моего отца останавливает меня.

— Ты же знаешь уговор, Пол.

— Ага. Трудно забыть, что мой собственный отец вышвыривает меня из дома.

— Тебе двадцать четыре. Перестань всё выставлять так, будто ты беззащитный ребёнок.

— Уровень твоей отеческой нежности зашкаливает. И я не отказываюсь от нашего уговора, а просто предлагаю тебе найти другую сиделку, — которая бы меня не возбуждала.

— Нет, — его лаконичный отказ — нехороший знак.

— Я не отказываюсь от уговора, — повторяю я, тщательно удерживая голос ровным. — Я всего лишь прошу поработать с кем-то, кто не напоминал бы мне о дополнительных занятиях после уроков.

— Оливия или никто.

Оливия. Знал ли я её имя до настоящего времени? Мы, разумеется, не представились в перерывах между теми жаркими взглядами, и если бы мой отец не упомянул её имя, вряд ли бы я удосужился обратить на него своё внимание. Это имя ей подходит.

Вопреки самому себе, мне интересна её история. Она занималась этим раньше? Помогала каким-нибудь другим жалким и ущербным неудачникам продолжать проживать свою незадавшуюся жизнь? В любом случае, это кажется бессмысленным. То, что такая девушка тратит своё время на отбросов общества.

— Разговор окончен, Пол, — отрезает папа. — Три месяца с ней, иначе сделка отменяется. Ты потерял право быть разборчивым где-то после шестого отправленного мною человека, сбежавшего от тебя.

Я опускаюсь в кресло за столом. Моя нога убивает меня, но это ничто по сравнению с давлением в груди, вызванным законченностью в голосе отца.

— Она же молодая, пап, — говорю я, ненавидя отчаяние, которое различаю в собственном голосе. — Моя ровесница.

— И?

Господи, неужели он настолько невежественный? Бессердечный?

— Просто она… Она слишком похожа на кого-то, с кем бы я зависал… раньше, — чёрт возьми, да она похожа на кого-то, с кем я бы встречался.

— Ну, может, это и хорошо, Пол, — его голос звучит устало. — Это послужит тебе хорошим напоминанием того, что, хоть ты и выглядишь и двигаешься иначе, но всё ещё остаёшься тем же самым человеком.

Определённо нет. Даже близко. Худшими шрамами являются не те, что я могу увидеть в зеркале, и мне всего лишь хочется, чтобы старый ублюдок хотя бы попытался это понять.

— Я не проведу с ней следующие три месяца. Ни за что.

— Отлично. Я скажу Линди и Мику начинать собирать твои чемоданы.

Я закрываю глаза и в лёгком отчаянии резко прислоняюсь к спинке кресла.

— Клянусь Богом, что радушно приму любого, кого ты отправишь следующим. Кого угодно, но не её.

Он молчит, и на какую-то обнадёживающую долю секунды мне кажется, что он уступил. А потом он повторяет:

— Либо она, либо никто.

— Чёрт побери! — взрываюсь я.

— Мне пора — я уже опаздываю на встречу с Советом.

Ну, конечно. Человек, который питается, дышит и гадит своей работой.

Думай о Лили. Думай об Аманде. Сделай это ради Алекса.

— Отлично, — бормочу я, ненавидя самого себя за то, что похожу на капризного ребёнка, однако притворяюсь, что меня не трогают его махинации.

— Я позвоню тебе в воскресенье, — произносит он.

Я уже собираюсь вешать трубку, но его голос останавливает меня:

— Пол?

Я не отвечаю, но и не отсоединяюсь.

— Всё будет хорошо, сынок. Вот увидишь.

Дерьмо это всё собачье.

Но он пропадает прежде, чем я успеваю сказать ему, что уже очень давно разочаровался во всей этой ерунде, связанной с «хорошо».

Оливия

Я выбредаю из жуткой депрессивной пещеры Пола с высоко поднятой головой, но как только дверь закрывается, поворачиваю за угол и сползаю по стене, пытаясь собраться с мыслями.

Я сразу же жалею о нехарактерном мне всплеске… ну, честно говоря, я понятия не имею, что это был за всплеск. Хотелось бы думать, что я повела себя храбро и благородно — выполнила свои обязательства или типа того.

Но правда в том, что всё в Поле Лэнгдоне выводит меня из себя, поэтому я потеряла самообладание. А ведь я даже не знала, что у меня есть темперамент.

Я нахожу путь обратно на кухню и обнаруживаю Линди по локти в муке.

— Что ты готовишь? — интересуюсь я, прежде чем она успевает спросить о моей катастрофической встрече с Полом.

Она бросает на меня любопытный взгляд:

— А на что это похоже?

Я оглядываю бежевую кляксу, которую она плюхает по гранитной столешнице.

— Тесто для пиццы? — предполагаю я. Её движения напоминают мне о парнях за прилавком Гримальди (прим. ред.: одна из лучших пиццерий в Нью-Йорке).

Линди улыбается мне крошечной полуулыбкой.

— Я могу приготовить и её. Но изначально задумывался всего лишь старый добрый хлеб.

— Оу, — выдаю я, чувствуя себя тупицей. Ну, конечно же, это хлеб. Этот же самый хлеб в доме Миддлтонов объясняет остановку в местной пекарне или же на Итальянском рынке в районе Флэтайрон. Я несколько минут наблюдаю за тем, как Линди месит тесто, и, хотя её движения ритмичные и умиротворяющие, они не оказывают никакого эффекта на мой без устали работающий мозг.

— Не хочешь поговорить об этом? — интересуется она, не поднимая взгляда.

— Даже не знаю с чего начать.

— Он, как правило, производит впечатление на людей. Они приходят с готовностью посочувствовать, а уходят с желанием придушить его.

— Это многое объясняет, — произношу я, проводя пальцем по покрытой мукой столешнице.