Конечно, ей комфортно. Она висит на руке парня, за которого ты думала выйти замуж…
Я отпихиваю стервозную мысль подальше. У меня ушёл не один месяц, чтобы, наконец, осознать — Итан не вернётся. Чёрт, да я сама настояла, чтобы его вместе с новой подружкой пригласили на вечеринку. Родители Итана были лучшими друзьями моих ещё с тех пор, как мы сидели в подгузниках. Я не позволю чему-то вроде предательства перевернуть всё верх дном.
— Ты в порядке, Лив? — тихо спрашивает Белла.
Мой взгляд отрывается от Стефани и Итана:
— Да. Дай мне минутку, хорошо? — я вручаю ей бокал своего шампанского. — И не позволяй им атаковать Стефани, — бормочу своей лучшей подруге.
Однако побег задача не их простых. Меня раз пять останавливали доброжелатели, желавшие сказать мне, что всегда знали, каким добрым сердцем я обладаю.
Ха.
Наконец, у меня появляется возможность налить себе в стакан малиновый чай со льдом. Я поворачиваюсь в сторону лестницы, чтобы на несколько минут заглянуть в свою спальню.
Моя мать хватает меня за руку.
— Куда ты идёшь?
Я указываю на свою обувь за шестьсот долларов от Джимми Чу:
— Мозоль. Просто хочу взять лейкопластырь.
Мамины глаза — те, которые по словам многих людей так похожи на мои, — сужаются, а хватка на руке ослабевает.
— Все так гордятся тобой, — произносит она с облегчением, выглядя восхищённой. — Холли Шевриц сказала, что не удивится, если когда-нибудь увидит, как тебе вручают Нобелевскую Премию.
Про себя я горько посмеиваюсь, но благодаря годам воспитания в социально адекватной среде, я просто поднимаю брови:
— Надеюсь, ты сказала ей, что это бред.
Мамина улыбка соскальзывает:
— Это не бред. То, что ты делаешь — удивительно. Переехать к чёрту на куличики ради того, чтобы помочь одному из наших травмированных ветеранов.
— Но ведь не к чёрту на куличики, верно? Всего час на самолёте, благодаря вашему с папой вмешательству.
Мама даже не утруждается принять виноватый вид.
— Оливия, милая. Ты бы и дня не продержалась в Сальвадоре или любом другом городе, где собиралась строить дома. Прямо здесь, в нашей стране, есть множество людей, нуждающихся в твоей помощи. И мы гордимся тем, что ты делаешь.
Я буравлю её взглядом.
— Угу. Так вот почему вы не разговаривали со мной целую неделю, после того как я впервые рассказала вам об этом?
— Мы были в шоке, — отвечает она невозмутимо. — Твой отец и я понятия не имели о том, что ты несчастна в своей бизнес-школе, и, конечно, мы всегда хотели, чтобы ты возглавила компанию…
В такие моменты я по-настоящему жалею, что мои родители представители денег второго-поколения, а вовсе не «старых» денег. Все мои друзья относятся к категории «один богаче другого», но бóльшая часть их семейного богатства происходит из какой-нибудь железной дороги 1800-ых годов или же некой промышленности, доход которой, в какой-то степени, до сих пор играет значимую роль. Но не в моём случае.
У моего деда был прямо какой-то развивающийся синдром американской мечты, из-за чего он преодолел свою судьбу Среднего Запада, основав весьма уважаемую рекламную фирму. Мой папа продвинулся только за счёт успеха своего отца, и бизнес, как ожидалось, остаётся полностью семейным делом.
А я единственный ребёнок в семье. Никакого давления.
— Я всё ещё могу взять на себя управление кампанией, мама. Мне просто нужно отвлечься от всего этого, понимаешь? Я оставляю Манхэттен либо ради поездки в Хэмптон летом, либо ради январских каникул в Сан-Тропе. Я имею в виду, ты всегда говорила, что хочешь, чтобы я была вроде тех девчонок...
Мама качает головой, прерывая меня:
— Я знаю. Поверь мне, я уже достаточно играю в эти общественные игры Нью-Йорка и действительно хочу, чтобы ты узнала большой мир, Оливия. Но ты уверена, что не хочешь остановиться где-нибудь поблизости от дома? Есть возможность в Квинсе, или же...
— Я уже переведена, мам, — перебиваю я мягко. — И Мистер Лэнгдон уже отправил чек, покрывающий все мои дорожные расходы, я дожидаюсь лишь следующей пятницы.
Мама вздыхает.
— Разве взрослый мужчина не может сам обеспечить уход за собой? Как-то странно, что его отец решил лично всё распланировать.
— Для начала, это ты свела меня с Лэнгдонами. Они подошли. Плюс, Пол — инвалид. То есть, если бы он сам мог позаботиться о себе, уход ему был бы не нужен, — объясняю максимально терпеливо. Тем самым я указываю маме, насколько она ничтожна, несмотря на все благие намерения. Она не знает никого, кто вернулся бы с войны даже с куда меньшими ранениями.
Всё далеко не так. Парк Авеню определённо не кишит американскими вооружёнными силами.
— Ну, — говорит мама, глубоко вздохнув и перекидывая прядь моих длинных волос мне за плечо, — нам повезло, что у него будет такая красивая девушка, как ты, способная о нём позаботиться.
Я блекло улыбаюсь. Эту песню крутят все, кому не лень, весь вечер, и она уже успела мне надоесть. Не только потому, что это снисхождение к бедному парню, но и потому, что я представлялась своего рода милой святошей.
Только два человека в этом доме знали настоящую правду обо мне. И моя мама не входила в их число.
— Поскорее возвращайся, — говорит мама. — Остины сказали мне, что у них так и не появился шанс переговорить с тобой.
Наверное, потому что я избегала их. Анна-Мария Остин — сплошной источник едких сплетен, которых я избегала как чуму последние месяцы, а Джефф Остин слишком долго пялится на мою грудь.
— Я быстро, — отзываюсь, прежде чем взбежать по винтовой лестнице за воображаемым лейкопластырем. Мои ноги давно привыкли к натиранию туфлями и волдырям. Что говорит о моём желании — необходимости — провести пять минут наедине с собой. Шанс побыть вдалеке от всеобщего неуместного заискивания и разрушающего давления в груди при каждом взгляде на Итана.
Но моя спальня оказывается не таким уединённым святилищем, каким я себе его воображала. Вовсе нет.
Подпрыгнув от удивления, я понимаю, что какая-то часть меня была вовсе не удивлена его появлением здесь. Его появлением — айсберга, разрушившего всю мою жизнь. До странного нормально, что он всё ещё окружал меня, наблюдая за тем, как я опускаюсь. Теперь в этом доме три человека, знающих правду обо мне.
— Майкл, — произношу я, стараясь удержать голос спокойным. Вежливым. Ведь я всегда вежлива.
— Лив.
Майкл Сент-Клер — один из тех симпатичных, хорошо выглядящих парней, которые привлекают друзей — и девочек — как магнит. Невероятная укладка волос, сделанная в салоне, стоит столько же, сколько укладка моих, а его слегка золотистая кожа — подарок многочисленных итальянских генов со стороны матери. Сколько я себя помню, он числился одним из моих лучших друзей.
Миддлтоны, Сент-Клеры и Прайсы на протяжении долгих двадцати лет занимали твёрдые позиции на вышке общества Нью-Йорка. Наши с Майклом матери были лучшими подругами ещё в колледже, а с матерью Итана они познакомились, уже обзаведясь маленькими детьми, на программе обучения детей-богачей дошкольного возраста. После чего последовал званый обед вместе с супругами, а к тому времени, как мне исполнилось восемь лет, мы проводили больше праздников в компании Сент-Клеров и Прайсов, чем с бабушкой и дедушкой.
Наши родители, поддерживая дружеские отношения, позаботились о том, чтобы Итан, Майкл и я попали в одну подготовительную школу, но, когда настала пора колледжа, наши жизни были так тесно переплетены между собой, что при подаче заявлений в Нью-йоркский университет, мы руководствовались уже собственным выбором. Что гарантировало, что мы останемся рядом не только друг с другом, но и вблизи дома.
Что же сейчас?
Сейчас мы даже не можем находиться в одном доме.
— Что ты здесь делаешь?
Майкл откладывает фотографию, на которой изображены мы трое на лодке родителей Итана после первого курса колледжа.
— А ты как думаешь? Я пришёл, чтобы узнать, какого хрена здесь происходит.
