Мы устанавливаем зрительный контакт, и между нами возникает странный момент женского взаимопонимания. Мы обе знаем, что он больше не заводит девушек.

— Я новая сиделка, — тихо произношу я. — Хотя это слово совершенно неподходящее.

— Да, Пол никогда не нуждался в уходе. По крайней мере, насколько я помню.

Я немного подаюсь вперёд, отчаянно пытаясь заставить её продолжить говорить, но не желая показаться назойливой.

— Вы с ним ни разу не виделись с тех пор, как он вернулся?

Она качает головой и без надобности наполняет мой бокал — хороший знак, она не пытается от меня избавиться.

— Не-а. Мои родные живут недалеко от него. Знаешь, Лэнгдоны раньше арендовали дом, в котором сейчас живут. Отец Пола купил его несколько лет назад, когда Полу понадобилось больше времени, эм, для уединения. Сейчас я живу поближе к городу, но, когда мы были детьми, я жила ради дня, когда Пол приедет на несколько летних недель.

Я спешно подавляю всплеск ревности. Ради Бога, они были всего лишь детьми. Друзьями. По крайней мере, я думаю, что они были всего лишь друзьями. И это не моё дело, было ли между ними нечто большее.

— Он знает, что ты здесь? — интересуется она небрежным тоном. Слишком небрежным. Я понимаю, что на самом деле она спрашивает: «Почему он не пришёл увидеться со мной?»

— Он, эм… он не очень общительный, — говорю я.

— Да, — бормочет она. — Я поняла это, когда он целый месяц после своего переезда не открывал мне двери.

Сердце сжалось от печали в её голосе.

Какого чёрта, Пол? Теперь ясно, что он одинок и не имеет друзей, так как сам этого хочет. А не потому, что все его остерегаются.

— Как он? — спрашивает она. — В смысле, все мы слышали разное, но ты же знаешь о сплетнях в маленьких городках. Вытянуть из них правду непросто.

— Наверное, он такой, как о нём говорят, — отвечаю я, выдерживая её взгляд. — Грубый, злой и в целом малоприятный.

— Ну что ж, — раздаётся низкий голос за моей спиной. — От такого у любого парня сердце удар пропустит.

Я замираю, услышав знакомый голос. Запоздало осознаю, что, не считая играющей музыки, воцарилась тишина. Я оборачиваюсь, понимая, что дело, наконец, дошло до ожидаемых мной неловких взглядов.

Вот только они глазеют не на меня.

Они глазеют на Пола.

Его глаза задерживаются на несколько мгновений на моих, большой палец поглаживает головку трости, прежде чем он поднимает взгляд поверх моего плеча, упирая его в девушку, стоящую за стойкой.

— Привет, Кали.

«Прошу, не отвергай его, — безмолвно взмолилась я. — Прошу, пойми, как важен для него этот момент».

Не знаю, услышала ли она мою невысказанную вслух мольбу, или Кали просто по-настоящему хороший человек, потому что она не швыряет ему в лицо пиво и не делает мерзких замечаний. Вместо этого, бросившись через бар, она забрасывает руки ему на шею. Обнимая. Ошеломлённое удовольствие, отразившееся на его лице, почти разбивает мне сердце.

Когда Кали отпускает его, Пол дарит ей почти застенчивую улыбку и собирается уже было занять стул по правую сторону от меня, но вдруг почему-то переходит к стулу по другую сторону.

Давление в груди усиливается, когда до меня доходит, что он только что сделал. Осознанно сел искалеченной стороной лица ко мне, повернувшись к остальным другой, целой частью.

Он доверяет мне.

Понимание этого порождает во мне дурацкое тепло.

— Что мне принести? — спрашивает Кали. — В последний раз, когда мы выпивали вместе, это была цитрусовая водка, тайком украденная из кабинета твоего отца.

Пол разражается смехом.

— С этим я покончил. Как насчёт виски с колой?

Кали ставит перед ним выпивку, а потом неохотно удаляется в бар, реагируя на оклик клиента.

Несколько человек перешёптывается, всё ещё пялясь в нашу сторону, но Пол, кажется, решает игнорировать их, и я следую его примеру.

— Значит, моё чили оказалось настолько плохим? — осведомляюсь я, отпивая глоток вина.

Он ударяет по льду палочкой для перемешивания.

— Я съел немного. Не так уж и ужасно.

— Оно получилось восхитительным, и ты это знаешь. Возьми назад свои слова о том, что я не умею готовить.

Уголок его рта слегка дёргается вверх.

— Я нашёл сэндвич в холодильнике. Так понимаю, ты сделала его на обед, но потом убрала из-за того, что я прятался, как маленькая сучка?

Я стучу себя по носу. Бинго.

Он расплывается в ухмылке.

— Ну, я откусил от него. На вкус совсем пресный.

— Там была индейка с сыром чеддер на хлебе. А какого чёрта ты ждал на ланч? Какое-нибудь суфле азиаго и салат эскариоль?

Пол фыркает:

— Нью-Йоркские замашки налицо.

В его словах есть смысл. Я давнишний завсегдатай дорогих винных баров и вычурных ресторанов. Суфле Азиаго — привычное составляющее обеда в среду. Пусть я в Мэне всего несколько недель, такое ощущение, будто с тех времён прошла целая вечность. Совершенно правильным кажется сидеть, взгромоздившись на истёртый кожаный стул в отделанном деревом баре, который выглядит старше меня, рядом с парнем — отчасти прекрасной тайной, отчасти непредсказуемым зверем.

— Можешь расслабиться, — тихо говорю я.— Все вернулись к своим делам.

— Только потому, что с такого ракурса они не видят шрамы. Если бы увидели, то тут же бросились бы к двери, либо их вывернуло бы луковыми кольцами.

— Я вижу их, но не мчусь к двери.

Его взгляд устремляется к моим глазам, и на мгновение между нами повисает этот момент.

А потом возвращается Кали, и всё исчезает. Я не злюсь на неё. Не сильно. Она олицетворяет собой нормальную сторону Пола, к которой у меня так и не появился доступ — каким он был до Афганистана. И её реакция на его новый облик не могла быть более идеальной.

Но это не значит, что мне должен нравиться его смех над всем, что она говорит, или то, как они раскидываются именами общих друзей, о которых я никогда не слышала. Ещё пять минут назад Кали казалась мне милой и симпатичной — определённо образец лучшего друга на веки вечные. Но теперь я ненавижу её симпатичность и милость. Я почти презираю то, с какой лёгкостью Пол улыбается рядом с ней. Он никогда не улыбается так со мной.

Соберись, Оливия. Именно этого я для него и хочу. Нормальной социальной жизни. Общения с людьми. Девушек, способных разглядеть его за шрамами.

И-и-и-и-и теперь ладонь Кали лежит на его руке. И он её не убирает. Круто. Я делаю огромный глоток вина, прежде чем наклоняюсь и прерываю их милую беседу.

— Эй, Кали, не подскажешь где дамская комната? — спрашиваю у неё.

Она обращает ко мне приветливую улыбку и убирает свою ладонь с руки Пола — умница, — чтобы показать мне дорогу.

— Прямо, а потом налево. Дамская комната в конце коридора справа.

Принимая во внимание, что туалеты находятся в противоположной от входа стороне, я прохожу через целую вереницу новых столиков, где понимаю: может, всё-таки я чуть-чуть поспешила с выводом о том, что умудрилась избежать наихудшего — людских взглядов, устремлённых на «новенькую». Пара мужчин в углу, то ли слишком тупые, то ли слишком пьяные, чтобы озаботиться тем, насколько это заметно, плотоядно оглядывают меня. Но мне пофиг. В Нью-Йорке у нас и не такое есть. Иду дальше.

За следующим столиком расположилась группа пожилых женщин, которые награждают меня оценивающим, хотя скорее «вот бы вновь стать молодой» взглядом. Это достаточно универсальный женский язык, поэтому я одариваю их дружелюбной улыбкой.

Последний столик перед уборной самый шумный. За ним сидит компания парней примерно моего возраста. Все они одеты в именные свитшоты, предоставленные колледжем, с логотипом на рукавах, который я не сумела разобрать, даже преодолев их столик (и несколько вульгарных свистков, могла бы я добавить). Может, гребля? Увы, со спортом у меня так и не получилось подружиться, впрочем, об этом я особо не задумывалась.