Все, что происходит до того, как мы выкурим Первую Трубку, серьезным делом не считается. Но после нее начинается приключение и назад дороги нет. Учитывая всю ответственность ритуала, так просто выкурить Первую Трубку невозможно. Для этого необходимы значительные обстоятельства, такие, чтобы Эмилю показалось – пора! Это решение, впрочем, как и приготовление Первой Трубки, остается за ним. Ритуал есть ритуал и, если что-то получится плохо, можно сразу возвращаться домой окучивать картошку. Зато окажись Первая Трубка отличной, – можно смело двигать в самую чащу Желтого Леса и брать полыньяков голыми руками.

Я развязала кисеты и разложила их перед Эмилем. Он расселся перед костром на плаще, нашарил на земле кусок бересты и неторопливо стал выкладывать на него табак и разные ароматные травы. Яблоневые почки, мяту, вишневый и смородиновый листья следовало слегка подсушить над огнем, но сам табак должен оставаться влажным. Время от времени Эмиль осторожно совал нос в табачную смесь, морщился и снова лез в кисеты. Хотелось задержать дыхание, дабы не нарушать тишину, воцарившуюся у костра. Лес молчал, только повсюду капала вода, и шелестело пламя костра. Наконец Эмиль затянул кисеты и просительным жестом обратился к брату:

– Трубочку-то передай!

Продули трубки. Эмиль тщательно набил каждую и вручил нам. Белая чаша коснулась руки гладким ласковым боком и привычно легла в кулак. Там, внутри, в крошечном деревянном очаге притаилось сухотравие, настоящее, ароматное, хранящее тайну полей.

«Пусть все будет, как суждено...» – произнес Эмиль.

«...и пусть Солнце и Малая Луна берегут нас в пути!» – закончили мы обычное заклинание. Эмиль вытащил из костра горящую ветку, стряхнул огонь и от тлеющей головешки раскурил почерневшую старую трубку дедушки.

Молчали долго.

– Славно, братишка! – нарушил тишину Эрик и затянулся покрепче. – Прям до души берет!

Эмиль запрокинул голову, выпустил на свет легкое облако дыма, а затем неторопливо произнес:

– Да вроде неплохо.

Трубка получилась превосходной: слегка терпкой и в меру сладкой. Можно было просидеть так вечно, смотреть друг на друга, молчать и вдыхать запахи лугов, полей и лесов. Запахи тишины, исполненные звездами и утренним ветром.

Клонило в сон, усталость подбиралась вслед за темнотой, трубка слегка пьянила. Я легла на спину и стала смотреть вверх. В черном небосводе, как в бездонном колодце, терялись верхушки елей. Прошло недолгое время и оттуда, из небесного потолка, медленно полетели на меня крупные, голубые хлопья. Я села, протирая глаза, но мне не почудилось – на поляну опускался снег.

– Снег пошел. – Констатировал Эрик. – Форменное безобразие!

– Это не снег, – Эмиль протянул руку, ловко поймал снежинку в воздухе и разжал кулак. – Листики какие-то.

Действительно, на его ладони вздрагивал малюсенький серебряный листочек, мягкий, словно завернутый в паутину. Еще один, точно такой же, пролетел, кружась, и упал на воротник малышке Ив, следующие два опустились прямо в костер, потом на чайник, а затем мы потеряли им счет. Листья пахли знакомо. Запах луга, полночного луга, на котором только вчера вечером скосили траву, она еще не превратилась в сено, и роса вбирает в себя ее свежий и крепкий сок. Я снова поглядела наверх. Небо молчало, не желая быть к этому причастным.

– Да это полынь. Самая обычная сон-трава. – Ив тоже разглядывала и нюхала листик. – Странно, падает с неба. Наверно волшебная.

– А ты что скажешь? – Эмиль стряхнул с моих волос несколько листочков. – Колдовство?

– Хвойный лес простой. Он не колдует. – Мне трудно было признаться своему парню, что я понятия не имею, откуда взялась полынь. – Попробую. Сидите тихо.

Я закрыла глаза и, стараясь ни о чем не думать, ушла в себя. Ничего. Только шептание елей и падающие с веток капли прошедшего дождя. Точно мой особенный слух утомился и уснул, задернув чувства плотным покрывалом. Я не чувствовала даже друзей, словно была одна-одинешенька на лесной поляне.

– Ничего не слышу, – открыв глаза, призналась я.

– Тихо, – Эмиль приложил палец к губам. – Зато я слышу. Это свирель. Кто-то играет.

Песня свирели, мягкая и протяжная, едва доносилась из глубины леса. Она звучала приятно, но тревога все же взяла меня за сердце. Вот уж, верно: заночуешь в лесу – жди неприятностей!

– Пастухи, – беспечно отозвался Эрик, который развалился на плаще, пристроив рюкзак под голову. – Кто же еще?

– Эр, не глупи. Поля пусты. Скот на зимовке. – Эмиль встал, прислушиваясь. – Нечего пастухам здесь делать, абсолютно нечего. Кто же это может быть?

Музыка играла все громче. Эмиль слушал внимательно. Он замер, сложив на груди руки, а значит ему нравилась песня свирели. Тревога нарастала.

– Ребята! – Я тоже поднялась, всматриваясь вглубь леса, туда, откуда звучала музыка. – Может, слиняем пока не поздно?

– Вот тебе и раз! Напугали темную деву дудочкой! – рассмеялся Эрик и закинул ногу на ногу. – Чего ты трусишь? Просто ветер гуляет. Пить охота! Передай-ка лучше флягу...

– Передай флягу?! – я дар речи потеряла от возмущения. – Ты специально меня злишь? Эрик Травинский, пора бы тебе усвоить одну простую штуку: я никогда не ошибаюсь в таких вещах! Вспомни как следует! Вспомни, как мы за секунду до обвала выбрались из песков. Благодаря кому? Или когда нас чуть не сожгли заживо в охотничьем доме, кто вас разбудил? И сейчас я говорю - надо линять отсюда быстро!

– Чего ты раскричалась-то? – поморщился Эрик и положил руки под голову. – Линять, так линять. Дай только музыку послушать. Классная мелодия, между прочим…

Я оглянулась на Эмиля, ища поддержки, но он и не смотрел в мою сторону. Только тер рукой подбородок да слушал музыку.

– Вы за два года безделья совсем нюх на опасность потеряли, – я махнула рукой и уселась обратно на плащ. – Делайте, что хотите!

Ив подвинулась ко мне, стряхнула с волос листья полыни и тихо сказала:

– Не бери в голову. Они упрямые дураки. Если чуешь опасность, давай соберем вещи сами. Надо только затушить костер, а то ветер разнесет угли и подожжет лес. Слышишь, как разошелся?

– Ветер?! – я замерла, прислушалась и тихо, уже совершенно ледяным голосом произнесла: – Я не слышу никакого ветра!

– Но как же? Смотри, верхушки елей гуляют, полынь кружит над поляной.

Я не видела. Для меня листья летели ровно с неба и вниз, опускались медленно, словно снег в безветренный январский день. Я не слышала ветра. Ни запаха, ни звука, ни дуновения. Ничего.

– Не может быть! – повторила я. – Ветер, которого я не чую? Мы пропали!

Я снова попыталась встать и закричать так громко, насколько могла.

– Вы! Да посмотрите же вы на меня. Быстро собираем вещи и сматываемся!

К моему удивлению, никто на меня не посмотрел. Я вдруг поняла, что вовсе не кричу, а еле шепчу, потому что сил говорить больше не оставалось. Да и встать у меня не получилось, я все еще сидела у костра. Теперь я все увидела, услышала и поняла: поздно!

– Ветер… – проговорила я, но свирель взвизгнула и перебила. – Ветер. Что ж вы? Он же ищет нас...

Мне не ответили. Свирель играла сама по себе, из ниоткуда. Свирель, и больше ничего, ни души. Она не переставала наигрывать и приближалась, вкрадчиво дразня, слащаво навязываясь, мешая думать. Мои друзья расслабились и обмякли, они слушали красивую музыку, погружаясь в ее дивный мотив. Я чувствовала – им лень пошевелиться.

«Поздно» – сердито ухнула сова, ели взмахнули лапами и ощетинились. Лес вздрогнул, стряхнул дождевую морось, и меня с ног до головы обдало его страхом.

Ветер был сладкий и легкий, как морской бриз, но, прежде чем он отыскал нас и ворвался на поляну, я почувствовала, как мороз идет по коже и опасность неотвратимо дышит в лицо.

Заворчал, забеспокоился костер, он угрожающе рыкнул и прижался к земле. Ребята точно оцепенели. Арбалеты бесполезно валялись на земле, и я уже ничего не могла поделать. Ветер завладел всем.

Тончайшим, ласковым шелком обдувал он наши лица, запутывался в волосах и принимался расчесывать их и гладить. Ив посмотрела на меня туманным взглядом, медленно притянула к себе рюкзак и положила ладошку под голову.