— Нужда в книгах отпадет, когда твой народ сделает здесь то, зачем пришел, — хмуро проговорил Эремул. — Ты сам мне сказал, что в вашем священном походе не может быть никаких исключений.

Худощавое лицо Айзека, отличавшееся угловатыми чертами, несколько сменило выражение, похоже было, что он нахмурился. Покопавшись немного в обломках, он извлек из них человеческую бедренную кость. Она выглядел так, будто ее грызли, что показалось Эремулу странным и лишенным смысла. Судья отбросил кость в сторону и устремил взгляд на юг, где в гавань входило огромное судно, равных которому Полумаг не видывал за всю жизнь.

— Прибывает Савериан, — сообщил Айзек.

— Полагаю, тот ваш генерал, — с горечью произнес Эремул.

Внутри у него похолодело. Он понял, что означает это событие. Теперь начнется полномасштабный штурм Телассы.

Как только Город Башен падет, что случится наверняка, Сонливия в качестве базы для вторжения на континент фехдам больше не понадобится. От Серого города можно будет избавиться, и все здесь погибнет.

— Генерал, — подтвердил Айзек, но его музыкальный голос прозвучал напряженно, с фальшивинкой. — Ты отправишься со мной в гавань. Я хочу показать тебе кое–что. Причину, по которой в конце концов я решил: человечество на этом континенте должно быть уничтожено.

— Твоя сестра Мелиссан уже прояснила вопрос. Перед тем как вышибла мозги Тимерусу, а твоя другая сестра освободила маршала Брака и главного шпиона Реми от их должностей и, что еще более для них прискорбно, от голов. Отрава, так, полагаю, она нас называет. Отрава, которую следует вычистить.

— Ей нравится это выражение. — Боль, прозвучавшая в голосе Айзека, вызвала невольные слезы в глазах Эремула. — Преступления, совершенные лордом–магом Мариусом, ранили мою сестру больше, чем остальных среди нас. В своем горе она обвиняет себя в смерти Адуаны и Фериана.

Полумаг раздраженно вытер лицо рукавом.

— Тебе обязательно так делать? — гневно воскликнул он. — Держи свои чувства при себе.

— Эмоциональным излучением бывает трудно управлять, — ответил Айзек. — Кроме того, оплакивать такую трагедию не стыдно.

Тонкие губы Эремула изогнулись.

— Я не пролил и слезинки, когда у меня отняли ноги. Не плакал я, и когда ваши корабли уничтожили мой дом и мое дело.

Следующие слова он прохрипел, а вновь повлажневшие глаза едва не превратили их в ложь.

— Я не смог выдавить из себя ни слезы даже по женщине, которую любил.

Он не видел Монику и ничего не слышал о ней с того дня, когда по приказу Тимеруса его арестовали по фальшивому обвинению в измене. Великий Регент сказал ему, что Моника жива и находится в безопасности, и обещал освободить ее и снять с нее все обвинения, если Полумаг примет наказание. Намеревался ли Тимерус сдержать слово, Эремулу никогда не узнать: после того как сестры Айзека выпустили на собравшуюся толпу целую армию скрытых невольников, началось что–то невообразимое. Тимерус умер одним из первых, а вместе с ним — и правда о судьбе Моники.

«Этот ишарский змей мне лгал. Он велел ее убить. Либо она пала жертвой мятежей. Моя единственная настоящая возможность счастья — и меня лишили ее. Как ног. Как достоинства. Как, черт побери, почти всего, что я имел».

Айзек смотрел на Полумага странным взглядом. На его лице появилась едва заметная новая эмоция, и ее можно было бы принять за сострадание, не кажись подобная мысль столь абсурдной.

«Они ничего не чувствуют к человечеству. Мы — не что иное, как чума, которую нужно уничтожить».

— Нам следует отправиться в гавань, — сказал Судья. Поколебавшись, он добавил: Я могу помочь с твоим креслом. Как в старые времена.

— Я справлюсь, — выпалил Эремул. — Сюда я добрался сам.

Это была не в полной мере правда. Айзек следовал за ним всю дорогу на юг, от Прибежища, складского квартала возле Крюка, где искали приюта бездомные Сонливии. Один торговец из Картеля Серого города время от времени устраивал раздачу продуктовых пайков среди наиболее нуждавшихся. Хлеб был черствым, а суп имел такой вкус, будто его начерпали из отхожего места, но тем не менее торговец проявил поразительную заботу об интересах общества. К несчастью, великодушие, на которое оказывались способны жители Сонливии в эти ожесточенные времена, не распространялось на Полумага. Эремул стал теперь отверженным. Его обвинили в содействии захватчикам из–за ложно истолкованной связи с Мелиссан, и на него нападали три раза. Выбраться сухим из воды ему удавалось лишь благодаря сообразительности, хорошей реакции и разумной демонстрации магии. Без Айзека, который выступил сейчас гарантом его безопасности, по дороге к причалам на него вполне могла бы налететь разъяренная толпа. Еще одна несправедливость в дополнение ко всем остальным, что так на него и сыпались.

«Не будь боги давным–давно мертвы, я мог бы обвинить их в том, что они в очередь выстроились, дабы окунуть меня в дерьмо». Ведь именно он почти раскрыл заговор фехдов. Именно он обнаружил истинную природу контролирующих разум механических пауков, вживленных в пленников. Никто из членов Совета ему не поверил. А теперь большинство магистратов мертвы, а их владения захвачены оккупантами. В квартал Знати разрешалось входить только фехдам и их невольникам. Нескольких глупцов, которые пытались проникнуть на эту территорию, руководствуясь, возможно, ложными представлениями о героизме, немедленно убили. Казалось, что у временных обитателей квартала не было интереса ни к пыткам, ни к широким жестам устрашения. К чему, когда безжалостная эффективность столь действенна.

Полумаг и Айзек продвигались к гавани, и Эремул наблюдал, как покоренные жители Сонливии занимаются, насколько могут, повседневными делами. Это было жалкое подобие нормальной жизни. Полумаг катил по крошившимся булыжникам, и бросившееся в нос зловоние причалов напомнило ему, как однажды он заметил дохлую рыбу, тело которой продолжало биться в сети даже после того, как ее лишили головы.

«В природе всего живого — цепляться за привычное до самого горького конца». Труп Сонливии вместе с ее жителями будет продолжать предсказуемые конвульсивные сокращения, пока не придет тот самый конец. «Расплата» — так назвал это Айзек. «При любом раскладе, думаю, речь тут явно не о чашке хорошего чая с куском пирога».

Корабли Первой флотилии выстроились в гавани полумесяцем. Когда в порт вошла Вторая флотилия, суда фехдов образовали гигантский круг, посреди которого оказался колоссальный флагманский корабль, появившийся последним. Раздалось громкое шипение, и величественная железная башня, которая возвышалась в центре флагмана почти на высоту мачт, извергла огромное облако пара.

— В Прежние Времена такие корабли считались давно устаревшими, — заметил Айзек. — Почти все знания наших предков утрачены. Мы — всего лишь бледная тень того, чем были когда–то.

— Устаревшими, — эхом откликнулся Эремул, вспомнив пронизавший его неописуемый ужас, когда корабельная артиллерия Первой флотилии открыла ночью огонь. — Если вы называете «устаревшим» это, то надеюсь, вы никогда не доберетесь до тех утраченных знаний. А что ты имеешь в виду под Прежними Временами?

Судья поднял руку, призвав Эремула к молчанию.

— Я уже сказал слишком много.

Круг кораблей в конце концов разошелся, чтобы пропустить флагман к причалу. На флаге, поднятом на грот–мачте, ближайшей к носу судна, был изображен голубой шар, покрытый зелеными узорами и окруженный цельной золотой лентой. Эремул бросил взгляд на Айзека, собираясь спросить о значении флага, но офицер–фехд покачал головой, предотвратив дальнейшие вопросы. Похоже, его что–то встревожило.

С главной палубы на причал опустились сходни, и вскоре началась высадка. Появились десятки бессмертных, мужчин и женщин поровну, которые шагали один за другим, сверкая серебристыми доспехами, их серые плащи развевались, открывая взглядам прозрачные мечи и смертоносные ручные пушки на бедрах. Эремул с удивлением обнаружил, что не все фехды были бледнокожими и золотоволосыми, некоторые из них оказались темными, словно эбеновое дерево, и с такими же волосами, другие — смуглыми или с волосами красными, как закат солнца. Все они были выше большинства людей и отличались прекрасной кожей и очень угловатыми чертами лиц, присущими их расе.