У одного квершлага, значившегося в документации под литерой «К», Гребенников остановился.

— Нестоящее дело! — Джонсон пренебрежительно махнул рукой.

Гребенников опустился в квершлаг; опытным, наметанным глазом осмотрел залегания и сделал в своей книжечке запись крупным круглым почерком: «Квершлаг «К». Месторождение представляет антиклинальную складку с поднятием пластов на восток; сбросы и повторные складки усложнили систему. Результаты исследований проверить и уточнить».

— Что ж, теперь можно и домой.

Возвратившись на заводскую площадку, Гребенников пошел к реке. Стремительная, хотя и немноговодная, она напоминала быстро бегущее животное. «Эта речонка должна выдержать тяжесть строительных работ и эксплуатацию трех крупнейших предприятий...»

Он спустился с крутого скалистого берега к воде и долго смотрел на реку, как смотрят на лошадь перед укладкой грузов.

Неужели опасения Джонсона основательны и расчеты на залежи не оправдают себя? Материалы изысканий были противоречивы. До Абаканова здесь работала в 1924 году группа геолога Ганьшина, которая в своих отчетах утверждала, что запасы угля этого района превышали богатства Донбасса; велики были запасы железных руд. Но геологи акционеров и группа, работавшая в 1926 году, опровергала эти утверждения. В ВСНХ относились к тубекской точке двойственно; это было самое худшее; на словах точка считалась принятой, на деле — нет. Отсюда результаты: за год, в сущности, никакого успеха; он рассчитывал застать стройку в развороте, а здесь не окончили даже изысканий. Журба и Абаканов, конечно, сдвинули дело с мертвой точки, их приезд в Москву зимой решил выбор строительной площадки, но все же он не увидел здесь того, что хотел увидеть.

Гребенников наклонился к плите, покрытой желтыми пятнами и испещренной многочисленными трещинами, ополоснул в реке руки, лицо и поднялся наверх. Отшвырнув с дороги кусок сгнившего дерева, он пошел скалистым берегом против течения реки. Наступал знакомый по царской ссылке на Енисее многоцветный закат; ничего подобного Гребенников нигде не наблюдал. Небо окрашивалось в лиловые, красные, зеленые тона; мелкие облачка, охваченные солнцем, отливали перламутром. И такой же многоцветной становилась вода.

Захотелось посидеть в тиши, подумать в одиночестве. Но думы были тревожные, они согнали его с камня, и он пошел в сторону леса.

Вдали показались кротовые горбики. Это были землянки, покрытые дерном, слепые, без окон, со старыми ведрами, выведенными вместо труб. Стояли и четыре деревянные юрты, похожие на огромные чаны. Возле горбиков ходили коровы, пощипывая траву. Детишки в пестрых рубашонках играли в бабки, «Первобытная стоянка...» — подумал Гребенников, заглядывая во «двор» жилища.

— Где отец?

Шустрый мальчуган подтянул порточки и бойко ответил:

— На строительстве!

— А мать?

— И мать на строительстве.

— И Воронок на строительстве, — вмешалась девочка.

— Что за Воронок?

— Жеребчик!

— А что там отец делает на строительстве?

— Землю копает.

— А мой батя дорогу железную строит.

— А почему ты землю не копаешь?

— Я маленький...

— Мы Машку пасем! — с гордостью ответила девочка.

— Машку! Где же ваша Машка?

— А вон, не видишь?

Гребенников оглянулся: корова лениво жевала жвачку, бессмысленно глядя перед собой.

— Сколько тут землянок настроили? — спросил он у подошедших ребят.

— Мы не считали.

— А ну, сосчитайте.

Мальчик лет восьми побежал в сторону, за ним пустились остальные.

— Девятнадцать!

— Двадцать!

— Пятнадцать!

— Девятнадцать! Дядя, я правильно сосчитал. Девятнадцать. Мне восьмой год. Я хорошо считаю до сотни.

«Начинается тяга... — с волнением подумал Гребенников. — Хороший признак».

— А что едите, ребята?

— Все едим!

— Только хлеба мало. Каши мало. Маманя с папаней бранятся... — пожаловалась девочка со светлыми, почти желтыми волосами. — И в кухне не варят. Поначалу варили, теперь не варят.

— Теперь лучше станет. Честное слово, ребята!

«Надо немедленно вызвать Журбу», — подумал Гребенников, идя к баракам: их было шесть.

К новому, крайнему бараку, подъехала в это время запыленная телега, нагруженная горкой сундуков и всякой рухлядью. Молодой парень соскочил с телеги, и пока его спутники сидели, постучал рукой в окно барака.

— Эй, кто там, отзовись?

Пожилая женщина, вероятно, артельная стряпуха, стиравшая невдалеке белье, сурово отозвалась:

— Чего стекла бьешь?

— Кто тут старшой? Или комендант здания?

— А тебе на что? На строительство приехал?

— Сама понимать можешь. Не узловая станция!

— Старшой на что?

— Как на что? Приехал. Квартиру надобно.

— Квартиру! Много вас на квартиру охотников...

— А ты не ворчи. Тоже, нашлась! Говори, где старшой, и нечего!

Гребенников подошел.

— Издалека?

— Из Ельцовки, Алтайского края. А вы что, может, товарищ начальник?

— Начальник.

С телеги сошла молодая женщина, за ней — девушка, лицом схожая с парнем.

— Мы, значит, всем семейством... — сказал парень простодушно и как бы извиняясь. Глаза его чуть косили, но это не портило лица, а скорее придавало особую прелесть.

Гребенников прошел в барак. Посредине стоял длинный стол, как в казарме, а вокруг размещались плашки, вроде тех, на которых мясники рубят мясо. Семейные жили, отгородившись от холостых дощатым «забором». У некоторых «забор» оклеен был газетами и украшен вырезанными из журналов картинками.

— Кто тут старшой? — спросил Гребенников, невольно повторив вопрос парня.

— На работе — и старшие, и не старшие. Да пусть сносят вещи. Придет директор, разберут, — ответил откуда-то женский голос. — Ох, больная, встать не могу, и воды подать некому...

В одном из «отсеков» Гребенников нашел лежавшую на нарах сухую, черную женщину.

— Что с вами?

— Ох, не знаю, милай, не знаю. Болит от тут... в середочке...

— Доктор был?

Женщина подумала, что над ней смеются.

— Было два! — помолчав, добавила: — Доктор... Тут куска хлеба не достанешь! Воды не допросишься...

Гребенников подал воды в жестяном черпачке и пообещал чем-нибудь помочь.

— Все тут на словах обещают, — и больная отвернулась к стене.

— Директор придут и укажут, где жить, — заявила женщина, которую они повстречали во дворе.

«Что это за должность придумали?»

— Кто тут директором? — спросил он артельную стряпуху.

— Как кто? Сухих! Будто не знаете!

Парень вернулся к телеге.

— А ты откуда узнал, что тут строительство? — спросил его Гребенников.

— Грамотный. И в районе говорили.

— Есть специальность?

— Демобилизованный краснофлотец. С Тихоокеанского. Специальность моя морская, да и на суше, если надо, обернуться сумеем. Лошадь моя. Можно ставить жену и сестренку на подвозку.

— Как звать?

— Старцев. Петр Андреевич. Эй, Матреша, — крикнул парень через плечо жене, — тащи барахлишко в квартиру. Я с начальством разговариваю! А ты, Дуняшка, на именины приехала?

«Семьями срываются... значит, о строительстве пошла молва», — с волнением подумал Гребенников и пошел к кузнице. Возле входа висел на толстой проволоке выщербленный рельс. Закопченный, прикрытый мешочным фартухом с желтыми краями вокруг прожженных дырок, кузнец заправлял буры. Подручные подковывали на кругу лошадь.

— Здорово! Как работа?

Кузнец на секунду отвел глаза от бура и снова продолжал работать.

— Разве это работа? — ответил после паузы.

— А что?

— Мы вот колхозную кузницу сюда перенесли. Обслуживаем и колхоз, и строительство. Только получается, что у строительства нет ничего своего, на иждивении колхоза. Дай да дай. Куда это годится?

Кузнец Хромых нехорошо усмехнулся.

— По углю ходим, а в кузнице угля нет. Некому подвезти, некому позаботиться. Инструмента не хватает. Тут не кузницу, а мастерскую надо ставить. Так я понимаю. Только до рук никому не доходит.