Яша и Пашка работали с Абакановым. Пока Пашка бегал с рейкой, Яша, сидя на ящике от теодолита, записывал под диктовку цифры, а потом он бегал с рейкой, а на ящик садился Пашка, так они менялись до вечера.
Однажды Абаканов среди работы остановил Яшу и Пашку и показал рукой на участок.
— Ребята, здесь, где вы сейчас стоите, на этом пустыре, может, через два года сталь польется, жидкая, как сотовый мед. Поняли? А вот там, — он указал вдаль, на знакомые Яше и Пашке места, — большевики построят самый красивый в Сибири город. Поклонитесь этому месту. Социалистический город поставит здесь трудовой народ! — и сам поклонился.
У ребят дрожь прошла по телу.
Женя, загорелая, с облупленным носом цвета клубники, работала с середины августа самостоятельно, она уверенно наводила трубу теодолита на рейку, брала отсчеты. Ей помогали два подростка из Тубека.
Ипполит Аристархович бурил десятиметровой глубины скважины; деревянные треноги с блоками, воротом и набором труб разного диаметра виднелись во всех концах огромной площадки. Козлиную бородку Ипполита Аристарховича видели то на берегу Тагайки, то на кромке тайги, то в центре будущего социалистического города. Рабочие называли своего геолога «козлом».
— Скачет наш козел...
Журба с пятеркой юношей-шорцев, понимавших по-русски, вел рекогносцировочные технические изыскания трассы, он обследовал местность, ища наиболее выгодные варианты для строительства железной дороги от завода к угольным шахтам и рудникам, от завода — к основной железнодорожной магистрали. У группы была пара вьючных лошадей, на которых перевозили палатки, инструменты, продукты.
Работу Журба вел комбинированным способом: где глазомерно с помощью буссоли, шагомера и коробочного барометра — анероида, где — полуинструментально и инструментально, при помощи гониометра, нивелира, теодолита. Изучались основные геологические, гидрологические и гидрометрические условия местности, уклоны, характер пересечений будущей трассой больших и малых водотоков. Встречаясь с местными жителями, Журба расспрашивал их об источниках водоснабжения, о глубине колодцев, о карьерах гранита и песчаника.
Изыскатели-путейцы отрывались от базы на три-четыре недели.
Пока Журба занимался трассой, Абаканов, наладив работу на площадке, ушел с небольшой группой в район простирания шантесских руд. Сделав рекогносцировочные изыскания, перешел к анненскому месторождению угля. Даже беглые обследования показали, что акционеры неспроста облюбовали тубекскую точку. Вот только Тагайка... Она могла целиком удовлетворить завод акционеров, но была бедна для нас, поскольку, кроме металлургического комбината-гиганта, проектировалось строительство большого социалистического города, многих подсобных предприятий и рабочих поселков возле рудников и угольных шахт, лежащих на берегу реки.
Не удовлетворяла низменная, заболоченная площадь, намеченная под строительство города. Но эти недостатки окупались близостью к богатейшим источникам угля и руд, наличием строительных минеральных материалов и леса.
Поздней осенью собрались, наконец, вместе. Это была их первая встреча после того, как они расстались.
— Ну как, товарищи? — обратился Абаканов к молодежи. — Много напороли чепухи, пока начальство отсутствовало?
— Ничего не напороли... Вечно вы... — отбивалась Женя, склонившись над столом. Она с ученической старательностью разрисовывала планшеты.
Абаканов, тщательно причесав черные, с синевой, волосы, подсел к Жене и принялся проверять ее работу.
— Отметок маловато, девушка. Гуще, гуще надо. Сил не жалейте. И корявенькая у вас цифирь получается. Хромает она на все четыре...
Женя простодушно, как школьница, вскидывала глаза и готова была заплакать от обиды. Ей казалось, что она с ребятами облазила все выщербинки, все бугорочки, — на чем только глаз задерживался, — и на́ тебе...
— Что же вы плачете, милая, бедная деточка... — балагурил Абаканов. — Чуть что — губки надулись. Работаете в общем хорошо, учтя, так сказать, смягчающие вину обстоятельства... Но на этом останавливаться нельзя.
Выполнив обязанность наставника-руководителя, Абаканов подозвал Яшу Яковкина и сел за свою работу. Яша сосчитывал отметки и диктовал, а он накладывал по транспортиру точки на план.
Журба, уединившись, занимался обработкой собранных материалов по трассе, Ипполит Аристархович писал отчеты по геологии и гидрологии местности.
Уже накопилось достаточно данных для обобщения и вывода, но Журба и Абаканов откладывали деловой разговор.
Между тем, отношения изыскательской партии и филиала становились все более натянутыми, и Журба ничем не мог этого объяснить. И вдруг телеграмма, отзывавшая Абаканова с площадки.
— Ничего не понимаю! — воскликнул Абаканов. — Как можно бросить неоконченную работу? Что за глупость!
— Не поедешь! — заявил Журба. — Ответственность беру на себя.
А несколько дней спустя телеграмму получил Журба.
Тогда оба насторожились: телеграмму подписал второй секретарь крайкома Арбузов.
— А, может, действительно, мы самовольничаем? — спрашивал Журба Абаканова, проверяя свои сомнения. — Наш кругозор ограничен одной точкой, а там, сверху, виднее. Может, вообще не здесь надо ставить завод, а севернее, на центральной сибирской магистрали, или в районе, скажем, Щегловска, или в Хакассии, или на Урале. А мы уткнулись головой в Тубек...
Тем не менее они не считали возможным сдать без боя позицию, хотелось привлечь внимание правительства к богатейшей тубекской точке, но чтобы иметь право привлечь внимание, требовалось обстоятельно ее разведать. И работа продолжалась.
Дважды в октябре приезжал на площадку Чотыш, беседовал с председателем колхоза Пияковым, с колхозниками, с каждым изыскателем в отдельности, что-то выяснял, расследовал. Умный, серьезный, он находился в затруднительном положении.
— На нас... капают... Ты понимаешь? — говорил Абаканов Журбе. — Интересно только, кто и что?
Телеграммы, приказы, расследования осложняли настроение, мешали работе, но оба, уверенные в своей правоте, продолжали действовать дальше.
Оторванная от населенных пунктов, даже от Тубека, — не шагать же туда по грязи без дела за семь километров после трудового дня, — группа изыскателей чувствовала себя, как на дальней зимовке, с той, однако, разницей, что у зимовщиков была хоть рация, которая связывала их ежедневно с миром, а сюда и газеты залетали случайно.
С опозданием узнали, что 16 августа произошел разрыв дипломатических отношений с белокитайским правительством; донеслись слухи, что Красная Армия ведет бои, разгромила китайских милитаристов и банды белогвардейцев. Было очень тревожно.
Но и среди всего этого порой выкраивались светлые минуты, тянуло в тайгу, к природе, к солнцу. До чего полюбилась Журбе Западная Сибирь... Как привязался он к золотому березнячку, к красному осиновому колку... [2]
Тепло. Ясно. В полдень даже трудно поверить, что начало октября, что пришла осень, что не за горами морозы. Солнце еще молодое, вокруг зелено, обилие ярких, невыцветших, непоблекших красок. Скупой дождик не оставляет следа; деревья сразу отряхиваются от капель, а земля черна недолго.
Березки и осинки поредели, попрозрачней стали кроны, но листья, оставшиеся на ветвях, держатся прочно: потрясешь деревцо — только три-четыре листа слетят. Тонкие, они звенят, подобно колокольчикам, надо лишь прислушаться.
Несравнимая ни с чем ранняя сибирская осень...
На опушке хорошо развести костер. Дыма почти не видно, он тотчас растворяется в студеном воздухе, а золотой огонь играет, и на него приятно смотреть.
Небо... Какая безграничная высота!
Но дни бегут. С календарными листками осыпаются листья березок, осин. Утра росные, стекла в бараке потеют. Если день выдается хмурый, то бледно-желтый свет до полудня струится из невидимого источника. На земле да на крыше утрами можно видеть хрупкий снежок. Лежит он негусто, и сквозь седую его присыпку просвечивают обмякшие листья тускло-зеленого неживого бурьяна. Все чаще хмурится погода, мокрый снег задерживается дольше, земля уже не просыхает, черная, густая, напитавшаяся доотказа.
