Когда Джонсон и его компаньоны ушли, Гребенников заметил журналиста, сидевшего на ступеньках лестницы близ литейного двора доменной печи. Вместе с журналистом были Журба и инженер Волощук; втроем они о чем-то оживленно беседовали.
— Как ваши успехи, товарищ Николаев? — спросил Гребенников, уже встречавшийся с журналистом накануне пуска мартеновских и доменных печей: журналист представлял центральную газету.
— Успешно, благодарю вас, — улыбнулся Николаев. — Послал несколько «молний», написал большой очерк о людях комбината.
— Большой и так скоро? Сколько вы у нас — два дня?
— Профессия, Петр Александрович!
— Но ведь быстрота может обернуться против автора дурной своей стороной.
— В каком смысле?
— А в таком, что иной раз читаешь и краснеешь. На мартене выпускают блюминги, а домна выдает профильный прокат!
Все рассмеялись.
— Младенческое время журналистики, Петр Александрович! Сейчас такие чудеса если и встречаются, так весьма редко. Журналисты достаточно разбираются в вещах, о которых пишут. А быстрота — от профессионального опыта, от призвания, если хотите.
— Опыт, призвание — дело, конечно, великое, а знания? — вмешался в разговор Волощук.
Спор возник нежданно, горячий, острый, и было видно, что инженеры выражали сейчас мысли, которые давно рвались наружу, давно волновали их, но не получали выхода.
Инженеры, как известно, любят поговорить о литературе широко.
— Мне кажется, — сказал Журба, — наши литераторы должны иметь не только литературное образование, это, так сказать, основа, но и какое-либо специальное техническое образование, например, инженерное, агрономическое. Без этого, мне думается, нельзя написать грамотно художественное произведение о людях индустриального труда, о людях сельского хозяйства.
— Не могу согласиться, — заявил Николаев. — Классики нашей литературы не имели ни агрономического, ни индустриального образования, однако...
— Классики вышли из дворянских гнезд, великолепно знали технологию сельского хозяйства своего времени, знали военное дело, жизнь бюрократии. Инженеров среди них не было, но ведь они и не создали ни одного произведения, в котором с такой же силой показаны были б люди индустриального труда, с какой показаны крестьяне, помещики, офицеры, купцы, попы, чиновники.
— Индустрия во времена классиков только-только зарождалась, — заметил Волощук.
— Не совсем так. Во времена Льва Толстого индустрия уже становилась прочно на ноги. Лев Толстой был на Тульском заводе. Однако, писатель, не зная индустрии так, как он знал сельское хозяйство, не решился писать роман о рабочем, о фабриканте, о заводчике. Это заслуживает внимания, — сказал Гребенников.
— Позвольте внести ясность, — заметил журналист. — Ленин в работе «Лев Толстой, как зеркало русской революции» пишет о кричащих противоречиях в произведениях, взглядах, учении Толстого. С одной стороны — гениальный художник, реалист, протестующий против общественной лжи, фальши, гнета, эксплуатации, с другой — помещик, юродствующий во Христе, непротивленец злу насилием. Толстой не понимал ни рабочего движения и его роли в борьбе за социализм, ни русской революции. Совокупность его взглядов, взятых, как целое, выражает особенность крестьянской буржуазной революции. Толстовские идеи — это отражение недостатков нашего крестьянского восстания, отражение мягкотелости патриархальной деревни. Вот почему, хотя Толстой и бывал на Тульском заводе и встречался с рабочими, не показал, не изобразил в художественных произведениях жизни рабочего класса.
— Вы немного из другой оперы... — перебил Журба. — Мы говорим о другом. Я считаю, что наш советский писатель должен быть не только, так сказать, психологом, но и специалистом-производственником, и философом. В наш век, в нашем обществе это абсолютно необходимо. А вообще, пишете вы, товарищи литераторы, о людях индустриального труда мало, очень мало. Частично объясняю это трудностью материала, плохим знанием производства.
Журналист был веселый, общительный малый, за словом в карман не лез.
— В принципе никто не станет возражать против вашего тезиса о необходимости литератору иметь разностороннее, общее и техническое образование. Но все же не технические знания автора решают успех художественного произведения.
— Возможно, но без марксистского понимания развития общества, без точных технических знаний нельзя создать значительных книг о наших людях, — твердо стоял на своем Журба. — Потому что советский человек — это человек, преимущественно занятый в индустрии или сельском хозяйстве. Советский человек — это передовик производства, изобретатель, инженер, мичуринец, руководитель колхоза, МТС или завода, ученый, опытник. Советский человек — это человек преимущественно творческий. Именно этой чертой и отличается он. А через технику мы выражаем свое отношение к природе, преображаем ее, с помощью темники строим новую жизнь, создаем необходимые нам блага.
— Правильно говоришь, — поддержал Журбу Гребенников. — В век Толстого, Тургенева, писатели знали все, что относится к помещичьему землевладению, к эксплуатации земли, знали банковские операции, судебное производство, причем, знали серьезно, глубоко. Толстой не боялся, что его не поймут, посвящая целые главы описанию сенокоса или разбирая судебные крючкотворства. В «Воскресении» читатель найдет протоколы допроса, детальное описание процедуры суда, и это потому, что дворянскому читателю интересно было видеть своего собрата, а вернее — себя самого и в суде, и в тяжбах, и в хозяйстве. В нашей стране мы строим социализм. Это — огромнейшая, труднейшая работа, не имеющая примера в прошлом. В самом деле, строительство социализма включает борьбу с остатками враждебных классов, борьбу за построение материальных основ нового общественного уклада, то-есть — борьбу за социалистическую индустрию, за социалистическое, машинизированное сельское хозяйство. Вот такая государственная жизнь наших людей и интересна нашему читателю. Ее извольте показать правильно, художественно убедительно. А показать людей, занятых строительствам коммунизма, нельзя без серьезного знания марксистской философии, без знания материальных основ общества, без любви к труду, без знания нашей техники.
— Вы слишком акцентируете на технике! — не сдавался Николаев. — Если пойти по этому пути, книги наши станут в большей степени книгами о технике, о машинах, нежели о человеке. Ведь в основе художественного произведения находится человек. Человек с его духовным миром, с его мыслями, чувствами, радостью и горем. Техницизмы выпадают из художественного произведения как чужеродные тела.
— Позволю себе с вами не согласиться, — заявил Борис Волощук. — Вопрос о том, как это сделать. Военные техницизмы в «Войне и мире» — а их сколько угодно, вплоть до чертежей — не являются чужеродными телами. Их мы воспринимаем со всей тканью повествования. Так вот, со всею тканью, воспримет техницизм и наш читатель, когда будет читать книги о советском человеке — строителе коммунистического общества.
— Кстати, откуда вы взяли, что читателю не нравятся техницизмы? От имени каких читателей вы утверждаете, что наши современные техницизмы — это чужеродные тела? — спросил Журба журналиста.
— Но это азбука! В любой критической статье вы можете получить обстоятельный ответ.
— В критической статье? Кстати, есть ли среди критиков хотя бы один инженер или агроном, врач, производственник? — спросил Гребенников. — Все филологи да филологи. Они-то и поднимают голос против техники, которой не знают, не понимают. Они протестуют еще и потому, что отстаивают свое право не учиться дальше. Они думают, что одного гуманитарного образования в наше время достаточно, чтобы судить о всех книгах, о любых проблемах, о любых вопросах, поднимаемых в художественных произведениях. Горькое заблуждение! Наши читатели в большинстве, в подавляющем большинстве — это рабочие, колхозники, инженеры, техники, агрономы, ученые, студенты, красноармейцы, командиры Красной Армии. Они не боятся техники. Они любят технику и с удовольствием читают книги, в которых умело и грамотно рисуется производственный, творческий труд. А вы говорите... чужеродные тела! — Гребенников усмехнулся. — Наш советский человек преображает производство, разрушает старые технические каноны, создает новые условия для применения и роста техники; словом, наш человек живет полной жизнью, когда творит, берется за выполнение заданий, когда вносит свою мысль в технологию производства, когда, одним словом, принимает активное участие в общественном деле. А поскольку мы заняты важнейшей задачей — строительством коммунистического общества, а фундамент его покоится на самой высокой технико-экономической базе, ясно, почему советский писатель, призванный показать современное ему общество, обязан, во-первых, жить интересами своей страны, а, во-вторых, основательно знать то, о чем пишет. Без знания труда и способов его выражения писатель не может изнутри описать ни творческих радостей, ни творческих неудач своего героя.
