Разглядывая Альт Кулумб Тара впервые испытала те же чувства, которые почти полтора века тому назад сподвигли горстку теологов и ученых создать Таинства и стать первыми Бессмертными царями — то же изумление от того, насколько превосходно божественные руки создают вещи, и то же безумное желание улучшить замысел. Так, например, особый фильтр, который защищал порт Альт Кулумба от морских гадов, мог выполнять сразу несколько функций. Но была какая-то крохотная деталь, нечто едва уловимое, что ей никак не удавалось облечь в слова.

— Итак, — произнесла мисс Кеварьян, — вскоре тебе предстоит познакомиться с божеством, которое заслуживает своего титула.

— Но, — спросила Тара, — почему все выглядит таким холодным?

— Что ты имеешь в виду?

— Конечно, все стражи на месте. Но где же в них божественное начало? Он должен пронизывать всю систему насквозь, а стражи темны как уголь. Разве это нормально?

Мисс Кеварьян открыла рот, чтобы ответить.

Но прежде чем она смогла произнести первое слово, уплотненный воздух под ними пошатнулся, задрожал и распался. Сквозь утренний туман под ними пробился солнечный свет и запечатлел мгновение словно в янтаре: небо, океан, далекий закрытый облаками город, синие волны и корабли.

Они упали.

Полет весьма непростое дело, а падение куда сложнее, чем думает большинство людей. К счастью, у Тары уже имелся опыт и в том, и в другом. Последнее ее падение, по совпадению оказавшееся и выпуском из Тайного университета, предоставило ей время на подготовку. Самому падению предшествовало три дня тюремного заключения. С другой стороны, содержание в камере ее ослабило, как и отчаянное сопротивление профессорам. Быть может эти эффекты свели на нет все преимущества подготовки.

Первое препятствие, которое необходимо преодолеть, чтобы выжить при падении с большой высоты — слепой, беспричинный ужас, но падение само-по-себе опасно. Страх может затуманить разум, но тем, кто с ним в хороших отношениях, как Тара, страх помогает сконцентрироваться.

Ветер ринулся в лицо, и океан быстро бросился навстречу. Краем глаза Тара заметила вспышку света — это вне всякого сомнения спасается мисс Кеварьян. Может это еще один тест? Если это так, то потенциально смертельный, хотя мисс Кеварьян не похожа на неженку и всепрощающего человека.

«Сконцентрируйся! — сперва спасение, а подозрения потом».

Второе, и более коварное препятствие к спасению — это приятная неизбежность смерти. Ваш мозг перестает думать, а душа наблюдает в сторонке как ваше тело с огромной скоростью устремляется к неизбежному концу. Это происходит потому, что, хотя инстинкты обычно хорошо справляются, как только дело доходит до смерти, они начинают сбоить. Ваше тело отлично знает, что любая обезьяна, упавшая с нескольких тысяч метров в морскую воду, мгновенно умрет, поэтому расслабляется. В такие моменты необходимо достичь того самого просветления, которого добиваются, проводя долгие годы в монастырях.

Но… Тара не была обычной обезьяной. Если быть совсем точным, она даже уже не совсем оставалась человеком, даже если ее тело считало иначе, и она не сдастся.

Восемьсот метров. Падение ускорилось.

Без сомнения, мисс Кеварьян известно более элегантное решение, что-нибудь великое и сложное, включающее контракт с каким-нибудь демоном. У Тары под рукой подобных ресурсов не было. Под натиском рассвета исчезли почти все звезды, кроме самых ярких, и их свет тоже слабел. Приходилось рассчитывать лишь на собственный разум. Хочется верить, что этого достаточно.

Игнорируя химическую реакцию смирения собственного мозга, Тара расширила границы своего восприятия далеко за пределы тела и заставила душу стать плоской и широкой, словно планер, и обрести покой. Мимоходом она заметила пролетевшее мимо тело мисс Кеварьян, стаю чаек в миле к югу, мелькающие облачка пара и облаков.

Когда все ее чувства выровнялись, превратившись в поверхность огромного безмятежного озера, она отключила их, сделав непробиваемыми и твердыми подобно выдержанной древесине.

Некоторые считают, что дух (или душа) и материя — абсолютно разные субстанции, переплетенные в замысловатом чувственном танце. Первый принцип Таинств, на понимание которого уходит значительное время обучения, гласит: что дух и материя — суть разные аспекты одной и той же субстанции, и есть способы одно сделать похожим на другое. Таким образом, если обычный широкий клочок материи способен замедлить падение с высоты, то и кусочек духа справится аналогично.

Разумеется, в обычных обстоятельствах дух куда более проницаем. Если кто-то по глупости вздумает полностью превратить собственную душу в материю, то превратиться в ковыляющий мешок плоти, едва ли способный сохранить жизнь, поскольку забудет, зачем ему дышать. Есть строгое правило: сосредоточься, но не разрушай собственное сознание. Раскрой свой дух шире, чем любой парашют, и медленно, медленно (или, возможно, побыстрее, поскольку до поверхности осталось всего лишь сто пятьдесят метров) собери все свои ощущения в кулак, пока они уже не смогут повлиять на материю, и несколько квадратных миль чистого воздуха начнут замедлять падение вашего тела и души.

Не каждому дано почувствовать, как ваша душа взмывает над вами подобно парашюту. Прошлой осенью чувства Тары слегка онемели после заключения и драки, поэтому она не до конца поняла, насколько это больно.

Она закричала, но не просто от боли, а глубоким и бессмысленным криком, поскольку его причина от нее ускользнула. Если сравнить ее крик с каталогом полного аудио-собрания криков библиотеки Тайного университета, он был бы похож на крик человека, чьи внутренности раздирает на части клыкастое насекомое с лицом младенца.

После крика настало забвение. Она была одновременно и крошечным перышком в виде тела, парящим навстречу волнующемуся океану, и обдуваемым ветром облачком души в небе. Она чувствовала словно внутри нее вспыхивали тысячи лампочек от множества нежных прикосновений, будто она попала под ливень, и каждая капля была любовью.

«Это что-то новенькое», — подумала она перед тем, как плюхнуться в воду.

Абелард курил, сидя в исповедальне. Он не мог остановиться уже два дня. Едва выдавалась пауза между затяжками, как его начинало трясти. Он едва мог выкроить полчаса на сон прежде, чем вскакивал и, трясясь от нетерпения, снова тянулся к сигарете, которая почему-то оставалась тлеть рядом с постелью.

Он должен был вымотаться. Быть может, так оно и было, но конвульсии были хуже любой усталости. Они появлялись сперва в кончиках пальцев, потом перебирались на конечности, пускали корни в плечах и бедрах, а потом проникали в грудь и живот. Он не имел представления, что случится, если они вдруг доберутся до сердца, и не хотел узнавать.

— Это нормальная реакция, — объявил лечащий врач кардинала, когда он впервые заявил о трясучке прошлым вечером. — Конечно, это проявляется несколько сильнее, чем я ожидал, и тем не менее, это нормальная реакция. Как послушник Вечного пламени вы выкуриваете от трех до пяти пачек в день. Обычно Благодать господня защищает вас от вредного влияния табака, но учитывая обстоятельства, Его благотворное влияние пропало.

Абеларду не стало легче от подобного диагноза. Пока он его выслушивал, его мучили сильные рвотные позывы, не ослабевшие до сих пор. И даже сейчас, в исповедальне самого Бога, он чувствовал голод и опустошенность. Доктор предложил ему бросить курить, или сократить количество, но Абелард не послушал. Он был предан Повелителю не смотря ни на что.

Исповедальня была тесной и спартанской, разделенной с правой стороны тонкой решеткой. Его часть исповедальни была хорошо освещена, а правая часть наоборот — затемнена. Однако ему хорошо была известна личность его исповедника. Что не поощрялось, но это были беспрецедентные обстоятельства.

— Поведай мне, сын мой, — произнес Старший Техник-Кардинал Густав собственной персоной, — не заметил ли ты нечто странное до того, как прозвучал сигнал тревоги? — Его глубокий голос гулко отразился от стен исповедальни. Кардинал Густав, будучи несколько десятков лет лидером Церкви и главой кардинальского совета, привык разговаривать в больших гулких залах и обличать неправедных. Годы руководства Церковью сделали его менее чувствительным к облегчению страданий одной-единственной заблудшей души. Но он очень старался, хотя и устал.