Четыре недели спустя изголодавшаяся и обожженная солнцем, навещаемая далекими от реальности миражами, она наконец добралась до окраины Эджмонта. Родная мать нашла ее у изгороди коровника. Эту находку сопровождало множество рыданий и воплей, а после новых рыданий, а еще немного позже — море бульона. Эджмонские матери славились своей практичностью, а матушка Абернати в частности — железной верой в целебную силу куриного бульона.
Учитывая обстоятельства, отец Тары проявил понимание.
— Стало быть, ты вернулась, — с хмурым выражением на широком лице произнес он, не спрашивая: ни где ее носило последние восемь лет, ни что стряслось или откуда взялись все эти шрамы. Если бы Тара знала, как его за это отблагодарить, она бы это сделала. С его стороны было очень много способов сказать: «Я же предупреждал, что так и будет».
В тот вечер все семейство Абернати собралось за столом и обговорило версию, которую они станут рассказывать остальным жителям Эджмонта, а именно: сбежав в шестнадцать лет из дома, Тара прибилась к странствующему купцу, от которого она научилась основам Таинств. Тайный университет ее никогда не принимал, и, наконец, устав от бесконечных трудных странствий, она решила вернуться домой. Это была неплохая ложь, которая объясняла неоспоримые способности Тары обращаться с контрактами и сделками, не возбуждая среди местных страха перед настоящими Мастерицами Таинств.
Тара совсем выкинула визитную карточку из головы. Жители Эджмонта нуждались в ней, хотя, прознай они, где именно она научилась тому, что знает, тут же прогнали ее прочь из города. Из-за скверной формулировки в договоре с перекупщиком Нэд Торп каждый год терял до половины прибыли от своей лимонной рощи. Духи крали посмертные желания умерших благодаря лазейкам в плохо составленных завещаниях. Сперва Тара очень неуверенно предложила свою помощь, но вскоре ей пришлось отбиваться от предложений. Она стала ценным членом общества. Лавочники приходили чтобы составить черновики соглашений, фермеры за советом — куда вложить жалкие крохи, добываемые ими из сухой земли.
Со временем она вновь прониклась образами из детства — горячим какао и щербатой подковой, приколоченной к двери амбара. Оказалось, ассимилироваться в деревенской жизни без использования Таинств куда проще, чем она себе представляла. Удобства в доме вновь стало роскошью. С наступлением лета она с родителями все вместе размещались снаружи на сквознячке или запирались внутри дома, за закрытыми ставнями, прячась от жары. С наступлением холодов, разжигали в камине дрова и торф. Никаких воздушных элементалей, чтобы охладится, и огненных саламандр, чтобы согреть помещение. В университете она считала подобную жизнь примитивной, провинциальной и даже скучной, но такие слова как «провинциальный» и «скучный», и «примитивный» теперь никак ее не унижали.
Однажды после деревенских танцев она даже едва не завела роман. С кружащейся головой, держась за руку с парнем, которого она едва помнила по общим урокам в эджмонтской школе и который успел вырасти молодого овцевода, она плюхнулась на травку и смотрела, как падают летние звезды. Молодой человек сидел рядом и следил за падающими звездами вместе с ней, но когда он прикоснулся к ее лицу и опустил руку ниже талии, она отстранилась, и, извинившись, ушла.
Дни тянулись бесконечно и безобидно, но она чувствовала внутри какое-то неудовлетворение. Мир за пределами Эджмонта, мир Таинств, который был гораздо глубже, чем соседский колодец и сложнее врачевания синяков и порезов, потускнел и стал казаться сказкой. Воспоминания о Тайном университете подернулись мягкой дымкой сна, и она пару раз просыпалась от приснившегося ей кошмара, что она никогда не покидала родной дом.
* * *
Разбойники напали в ночь через три месяца после солнцестояния. Совершив быстрый и дерзкий налет, они мало что забрали, но утром на месте схватки нашли троих часовых Эджмонта убитыми — их выжгло прилипчивое проклятие, которое поражает все, что оказывается поблизости. Местные жители подняли их тела на длинных копьях из хладного железа и закопали в освященной земле. Священник произнес несколько слов, эджмонтцы склонили свои головы, а Тара следила, как он сплетает их веру — ту малую толику души, которую мог пожертвовать каждый — в сеть, прочно привязывая ее к рыхлой земле. Он не был Посвященным, однако Прикладная теология в данном случае действовала по сходному принципу.
Тара уходила последней.
— Даже не знаю, как мы теперь без них справимся, — сказал святой отец, стоя в одиночестве у их камина, когда они собрались на поминки после похорон. Виски в его стакане было того же цвета, что и слабый осенний огонь в очаге. — Они были славными людьми, и неплохо обученными. Отгоняли разбойников несколько лет. Нам придется нанять кого-то вместо них, но цена нам не по карману.
— Я могу помочь.
Он оглянулся на нее, и она заметила промелькнувший в его глазах страх.
— Но Тара, ты же не воин.
— Верно, — согласилась она. — Но я умею не только сражаться.
— Ничего, мы справимся, — его тон не оставлял пространства для возражений. — Как и прежде.
Она не стала спорить, но про себя подумала: «Его методы устарели. Он изо всех сил старается обезопасить жителей. Так в чем смысл всех моих знаний, если я не смогу защитить тех, о ком я беспокоюсь?»
Отец Тары повернулся к ней и внимательно посмотрел:
— Тара, пообещай, что не станешь… вмешиваться.
За последний пару месяцев она уяснила, что лучшая ложь — это ложь непроизнесенная.
— Думаешь, я такая дура, пап?
Он нахмурился, но промолчал. Это ее вполне устроило, потому что она ничего не обещала взамен. Ее отец не был Посвященным, но любые обещания опасны.
Той же ночью она выскользнула из своей комнаты на втором этаже дома, призвав на помощь капельку своего мастерства, чтобы смягчить приземление. По пути к свежей могиле ее окутали ночные тени. Когда она сняла с плеча лопату, в ее ушах еще звучали отцовские слова, но она от них отмахнулась. Эта мрачная работенка поможет Эджмонту и ее семье.
А кроме того, будет весело.
Она не стала пользоваться Таинствами, чтобы добраться до тел. Это был один из непреложных законов Мастериц Таинств, который нельзя было нарушать даже на самой вершине мастерства. Чем свежее трупы, тем лучше, ведь Таинство напитается их свежестью. Так что Таре пришлось положиться на крепость рук и своей спины.
Углубившись на метр, она размяла мускулы и отошла на безопасное расстояние, чтобы отдохнуть прежде, чем снова начать рыть. Лопата не была предназначена для подобной работы, а ее руки размякли без долгой практики и мозоли сошли. Она стянула отцовские рабочие рукавицы, но все равно они были слишком огромны для ее рук и их постоянное елозание по коже только сильнее набивало мозоли, которых она хотела этим избежать.
На то, чтобы выкопать тела потребовался целый час.
Их зарыли специально без гробов, чтобы земля поскорее приняла в себя плоть и впитала ядовитую магию. Так что Таре даже не пришлось нести с собой лом. А вот достать трупы из могил оказалось куда тяжелее, чем она думала. В университете для подобной задачи у них были големы или наемные слуги.
Едва она прикоснулась к первому трупу, разбойничье проклятие перекинулось на нее и разбилось о защитные заклинания, начертанные на ее коже. Хоть его действие и было обезврежено, оно оставило после себя жжение, которое было почти столь же противным как у той крапивы, в которую ее в детстве загнала собака. Она выругалась.
Процесс извлечения тел из могил оказался куда более шумным, чем бы ей хотелось, но внутри могилы ей было бы неудобно действовать. Могильный зев сокращает небесное пространство, а Таре хотелось привлечь для дела как можно больше звездного света. Как давно она не расправляла крылья.
Если подумать задним умом, то вся задумка была по-настоящему вполне ожидаемо и совершенно изумительно скверной идеей. Неужели она и в самом деле ожидала благодарности от жителей Эджмонта, когда наутро их павшие товарищи, мыча, будучи лишенными речи, снова займут свои сторожевые посты? И в тоже время, напротив, это была великолепная идея — простая, но очень логичная. Погибшие послужат не таким уж прекрасным удобрением для почвы, зато их трупы обладают значительной силой, чтобы защитить Эджмонт. Возможно эти неутомимые часовые не могут говорить и будут чуть медленнее их живых собратьев, зато им не страшны никакие раны, а любое смертельное проклятье лишь скользнет по их неуклюжим телам без видимого эффекта.
