Битва за ее спиной стихла. Может быть, у всех просто кончились ракеты. Судя по показаниям ее приборов, осталось всего шесть кораблей флота метрополии, преследуемых стаей вражеских судов.

Шесть кораблей, подумала она, из пятидесяти четырех. Целые миры перестали существовать сегодня.

Включая ее собственный. Она ненавидела флот так же сильно, как и любила, но он по крайней мере обеспечивал уверенность, стабильность, давал опереться на свои традиции, не говоря уже о таких низменных вещах, как еда и приличное жалованье. Все это теперь исчезло. Сула плыла посреди пустоты, защищенная только тоненькой скорлупкой, в сопровождении восемнадцати ни на что не годных смертоносных ракет.

Ее охватило отчаяние. Она чувствовала, как его холодные пальцы касаются ее лица. Выходит, что все, что она сделала, все, что пережила, было ради этого бессмысленного дня.

Наверное, смерть в долгу у меня, подумала она. Смерть задолжала ей не только это одиночество, не только этот полет по выжженному аннигиляцией пространству.

Смерть и Сула давно знали друг друга. Хотя раньше ей казалось, что Смерть могла бы быть не таким уж плохим компаньоном.

Вернувшись из банка, в котором она открыла счет на имя леди Сулы, Гредель увидела, как Кэроль дрожащими руками заваривает себе первую чашку кофе. Взяв кофе с собой, Кэроль направилась в ванную, чтобы отмыться от застрявшего в порах запаха алкоголя. Гредель вернула на место ее кошелек, включила компьютер и перевела со счета Кэроль на свой небольшую сумму, всего десять зенитов, — просто чтобы убедиться, что все работает.

Все работало как надо.

Я только что совершила преступление, подумала она. Преступление, следы которого выводят на меня.

Все, что было раньше, не шло с этим ни в какое сравнение.

Когда Кэроль вышла из ванной, они с Гредель отправились в кафе завтракать. Гредель рассказала подруге, что Хромуша теперь в бегах, и спросила, можно ли пока пожить у нее, чтобы Хромуша мог ее найти. Кэроль была восхищена. Она сказала, что в жизни не слышала ничего столь романтического.

Романтического? — подумала Гредель. Скорее вся эта история была предельно отвратительной.

Но Кэроль не была в затхлой маленькой комнатке в лайонском квартале, пропахшей аммиаком, и не на нее капал там пот Хромуши. Пусть остается при своих иллюзиях.

— Спасибо, — сказала Гредель. Но она понимала, что если останется с Кэроль, то скоро надоест ей, и та сделается злобной или обидчивой. Если что-нибудь делать, то нужно действовать быстро.

— Не знаю, как часто Хромуша сможет посылать за мной, — сказала она. — Но надеюсь, что в твой день рождения этого не случится. Я бы хотела отпраздновать его вместе с тобой.

Как Гредель и предполагала, в ответ на эти слова Кэроль моментально ощетинилась.

— День рождения? Мой день рождения был зимой. — Она помолчала и хмуро добавила: — Это был последний раз, когда мы с Сергеем были вместе.

— День рождения. — Повторила Гредель голосом Землянки — Я хотела сказать — земной день рождения.

И когда Кэроль нахмурилась совсем угрожающе, быстро объяснила:

— Твой день рождения по земному календарю. Я подсчитала, когда он будет, — понимаешь, это вроде игры. И по земному счету на той неделе тебе исполнится пятнадцать. — Гредель улыбнулась. — Так нам, выходит, поровну — мне исполнилось пятнадцать земных лет как раз перед тем, как я повстречала тебя.

Это было неправдой — по земному счету ждать дня рождения Кэроль пришлось бы еще целых три месяца, — но Гредель знала, что Кэроль никогда не станет затрудняться подсчетами. Скорее всего, она даже не знает, как это подсчитать.

Кэроль не знала очень многого. Эта мысль доставляла Гредель какое-то дикое удовольствие. Кэроль вообще ничего не знала, она не знала даже, как ее ненавидит ближайшая подруга. Она не знает, что

Гредель всего час назад украла ее деньги и имя и не собирается на этом останавливаться.

Дни проходили, и Гредель даже стала получать удовольствие от этой странной, никчемной жизни. Ей казалось, что она наконец-то поняла, каково это — быть Кэроль, которая ни к чему не привязана, у которой полно времени, но все равно, чем его занять. Подходит любая мысль, случайно пришедшая в голову. Гредель теперь и сама была такой же — в душе она обрезала уже все нити, связующие ее с прежней жизнью, и чувствовала себя свободной от всего.

Во избежание неприятностей Гредель старалась во всем угождать Кэроль, и та с удовольствием принимала ее хлопоты. На душе у Кэроль было безоблачно, она постоянно смеялась и шутила, одевая Гредель словно куклу, совсем как раньше. Но за ласковой маской Гредель скрывалось презрение к Кэроль, которой было так легко манипулировать. «Какая ты тупая», — думала она.

Угождая Кэроль, Гредель сама попала в переделку. Когда парни Хромуши приехали за ней, Гредель стояла под дождем в квартале торминелов, пытаясь купить для Кэроль упаковку аналога эндорфина — с тех пор как дела Хромуши пошли плохо, она уже не могла брать наркотики у Панды.

Когда посыльные наконец нашли Гредель и доставили ее туда, где прятался Хромуша, — теперь он жил, по крайней мере, в терранском районе Фаб, — он уже потерял терпение, прождав ее несколько часов. Затащив ее в спальню, он первым делом избил ее, приговаривая, что она сама виновата, что она должна постоянно быть там, где он может легко найти ее, когда захочет.

Лежа в постели, Гредель позволяла ему делать с собой, что хочет, и размышляла: «Вот так и будет всю жизнь, если я не выберусь отсюда». Ее взгляд упал на пистолет Хромуши, лежащий на столике возле кровати, и она подумала, не схватить ли его и не вышибить ли ему мозги. Или себе. Или просто выйти на улицу с пистолетом и начать вышибать мозги всем подряд.

Нет, сказала она себе. Все строго по плану.

Прощаясь, Хромуша дал ей пятьсот зенитов. Наверное, чтобы загладить вину.

На обратном пути, в машине, с распухающей щекой, зажав деньги в кулаке, ощущая, как слизь, исторгнутая Хромушей, стекает по ее бедрам, она подумала, не позвонить ли в легион справедливости и не сообщить ли им, где скрывается Хромуша. Но вместо этого она велела водителю завезти ее в аптеку неподалеку от жилья Кэроль.

Зайдя туда, она выбрала себе упаковку пластыря на синяки и подошла с ним к кассе, стоящей перед выходом. Пожилая женщина, сидящая за кассой, с пониманием поглядела на ее лицо.

— Что-нибудь еще, милочка?

— Да, — ответила Гредель. — Две ампулы фенил-дорфина-зет.

Для того чтобы сделать эту покупку, ей пришлось расписаться в книге продажи наркотиков за получение аналога эндорфина, и она небрежно поставила там подпись: «Сула».

Синяки на лице Гредель привели Кэроль в ярость.

— Если Хромуша вздумает сюда явиться, я надаю ему по яйцам! — кричала она. — Я изобью его стулом!

— Забудь об этом, — устало ответила Гредель. Ей не нужна была демонстрация лояльности Кэроль. Она и так была в смятенных чувствах: она не хотела сейчас испытывать симпатию к Кэроль.

Кэроль провела Гредель в спальню и умыла ее, потом нарезала пластырь и наклеила его подруге на лицо. Пластырь оказался неплохим, синяки и царапины под ним заживали так быстро, что на следующий день, когда его сняли, от них не осталось почти ничего, кроме легких теней, которые можно было запросто скрыть косметикой. Но лицо все равно болело, а еще болели ребра и солнечное сплетение, по которым ей заехал разозленный Хромуша.

Кэроль принесла из кафе завтрак и так суетилась вокруг нее, что Гредель захотелось кричать.

Если хочешь помочь мне, мысленно взывала она к Кэроль, устройся в академию и забери нас обеих отсюда.

Но Кэроль не слышала ее призывов. А к полудню, открыв первую за день бутылку, она забыла про заботливость. На этот раз это была водка с бизоновой травой, что объясняло странный запах пушечного масла, которым пахло от кожи Кэроль в последние дни. Ко второй половине дня Кэроль почти прикончила бутылку и уснула на кушетке.