Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Новый смертельный номер Алины… Нехилый прикол… Краска бросилась Михаилу в лицо. Он чувствовал себя привязанным к этой девочке. И Наталья все отлично понимала. Ну конечно, «хор»… Однозначно. Все бабы вокруг стремятся к одному — выйти замуж за олигарха. Одна уже вышла такая… За примером недалеко ходить. Прямо скажем, завидная партия…

— А ты слышал новый стишок? — строго спросила Алина. — Это монолог Чубайса. Надеюсь, ты знаешь, кто это такой?

— Догадываюсь… Совершенно случайно, — пробормотал Каховский и, прищурившись, с удовольствием полюбовался на березки за окном. — А что за монолог? Сделай милость, просвети… Чтобы я был в курсе дела.

И Алина прочитала с большим чувством и выражением:

Если вы еще нетвердо
В жизни выбрали дорогу
И не знаете, с чего бы
Трудовой свой путь начать, —
Бейте лампочки в подъездах!
Люди скажут вам «спасибо»!
Вы поможете народу
Электричество беречь!

Михаил фыркнул. Исключительно политизированный ребенок… В духе времени.

— Скажи «отл»! — велела Алина и повесила трубку.

ГЛАВА 25

Вечером после разговора с Натальей и Алиной Каховский позвонил Митеньке.

— Дмитрий, — сурово сказал он, — я хочу увидеть Дашу… Подкинь номер телефончика, я потерял…

— Сдается мне, выбросил за ненадобностью! — усмехнулся Митенька.

Дашин молчаливый образ, кажется, был напрочь забыт, вычеркнут, стерт в памяти, хотя порой где-то далеко, в тайных укромных уголочках сознания просыпалась неуместная боль, пронзительная, страшная, напоминающая о прозрении, иной правде, другом откровении… Это страдание нельзя было ни умилостивить, ни залить вином, ни заглушить другой любовью… Здесь были не властны ни друзья, ни деньги, ни время, которое, как убежденно без конца повторяют, лечит и вообще способно на все. Словно панацея. Но нет панацеи на этом свете!.. Только на том… Который надо еще заслужить.

И нежный лист календаря опять оторвали… Фортуна — дама с характером.

— Стряслось чего? Какая лихая закавыка? — спросил Митенька, поскольку Михаил тупо замолк. — Что это тебя кидает от Любы к Даше?

— Видишь ли, Дмитрий, в чем фишка… — начал Каховский и опять замолк.

Что он мог объяснить?.. Хотя Митенька все отлично понимал. Он с малолетства всегда был на редкость смышленым.

— Нет, роднулька, телефон — это мимо денег! Слишком свежее решение, — заявил он, усмехнувшись. — Да и как можно, на минуточку, объяснить абсурд? Люди используют жизнь по принадлежности, и они абсолютно правы. А у женщин свои секреты. Мухи — отдельно, котлеты — отдельно. Да ты сам, подруга, докумекай: Дашка давно замужняя дама! А ты здесь просто не на месте. Але, ты не заснул?

— Все-таки… — пробормотал смущенный и униженный Каховский, готовый вымаливать у Митеньки это свидание, — попробуй как-никак… Сделай одолжение!.. Многого не прошу… Но хочется надеяться… — Неожиданно он взбеленился. Многовато выпил за этот вечер, к тому же в одиночку, и пошел вразнос. — Я уже не раз говорил тебе, Дмитрий: беспокоиться о чужих судьбах, тебя не слишком касающихся, в принципе не стоит, — холодно и резко бросил он. — Ну что тебе за дело до отношений Валентина и Даши? Что ты их пасешь? Они сами прекрасно разберутся: люди взрослые и вполне самостоятельные. Почему тебя так тревожит добродетель Дарьи? А уж о нравственности журналистов, тем более таких известных, как Аленушкин, вообще беспокоиться не след! Разгул да пьянство для них — вещи привычные, вполне в рамках нормы. Чего ты лезешь их спасать и опекать? Ишь, добрейшая душа и милейший человек!.. Скажите, какой щедрый и великодушный! Слепить чужую судьбу на диво гладко и складно у тебя все равно не получится. Нашелся печальник! Словно отдал Дашку в хорошие руки!.. Звучит исключительно мило, просто неподражаемо!

— Да, я никому никогда в своей помощи не отказываю, — меланхолично заметил Митенька.

— Вот именно не отказываешь! — наконец не выдержал и, больше не владея собой, сорвался на яростный крик Михаил. — Думай, что говоришь! Очень думай! Ты девкам своим никогда не отказываешь! Словно запрограммировал непостоянство и возвел его в ранг закономерности! Вот в чем фишка! Но в этом твоем законе есть нечто противоестественное! Измена как таковая нигде и никогда не может быть нормой жизни! Это не игрушки! Благоглупости! Нельзя путать легкие с яйцами! И перемены здесь нужны как соловью консерватория!

Он резко выпалил все это и осекся: так-то оно так… Только ему ли рассуждать о морали и нравственных принципах?.. Опять он в пролете, по нулям… Чего он взбеленился… Митенька снова абсолютно прав. Сиди и не чирикай… Даже не возникай… Возьми голову в руки…

Дронов вновь усмехнулся. Он отлично понимал, что привлекает женщин в этом таком невзрачном на первый взгляд, совершенно бесцветном и невыразительном Каховском. Как раз необузданность, безудержность, безоглядность чересчур эмоционального Михаила, всегда готового взбрыкнуть… Немногие могли тягаться с этой беспредельной, нервной чувственностью.

— Ты снова начал беситься, роднулька, — вполне резонно и справедливо заметил Дронов. — Это возрастное. Но боюсь, как бы ревность и вспыльчивость не принесли тебе слишком много страданий. Мне не хочется, чтобы ты изводил себя и терзался. Муки вообще не по твоей части: ты чересчур легко ломаешься.

Чарующая мелодия дроновского голоса… Каховский искоса глянул в окно, моментально остывая.

— Я позвоню Дашке сам, — сказал флегматично Митенька. — Все равно каждая сосиска хочет стать колбасой…

Михаил лишь неловко дернул головой и устало бормотнул, тупо уставившись в пол:

— Я буду ждать… Как только — так сразу…

Наступила блаженная тишина. Каховский опустил жалюзи, открыл бар и взял наугад первую попавшуюся бутылку. Сначала поездки с Алиной за город, а потом Любочка совершенно выбили его из колеи. Так и пить совсем позабудешь… он глотнул прямо из горлышка. Приятная теплота, блаженство и умиротворение охватили почти мгновенно.

Митенька позвонил через день.

— Завтра в шесть, — небрежно бросил он. — Почему ты молчишь, роднулька? Опять что-нибудь не так? Какие еще фокусы судьба удружила? Не понос, так золотуха? Или с похмелюги бесишься, комплексун? — без всяких околичностей догадливо поинтересовался Дронов.

Ишь, бабка-угадка!

— Хотя выпивону у тебя как всегда навалом. И ням-ням тоже. Хлестанул с утреца, папазолкой закушал — и бодряк!

— Ты циник, Дмитрий, негоже… Вот и лексикончик у тебя сегодня какой-то сногсшибательный, необычный, — поморщился неприятно удивленный Михаил. Он с трудом узнавал Митеньку. — Где подобрал? Особенности национальной речи?

Но проблемы стилистики Дронова волновали не сильно.

— Ты бы плюнул, Мишель, на Дашку. У нее голова не болит! Нельзя так долго переживать по пустякам, сделай останов. Баба с воза — кобыле легче! А то ностальгия скушает и не подавится. Она жуткая сволочь, — доброжелательно посоветовал он без всяких обиняков. — А бабья на твою долю еще найдется… На крайняк я подсоблю. Я ведь жутко привязан к несмышленышам, глупышкам. Полуфабрикатикам. Эти дурашки подкупают своей неприспособленностью к испытаниям, которые потом выпадут на их долю. Каюсь, роднулька, грешен: по жизни обожаю нежных, хрупких, податливых… Которые требуют забот… Наивных, несформировавшихся, с большими глазенками… Люблю лепить, создавать, творить.

Кто бы сомневался…

— Не дает покоя слава Пигмалиона? Совершенно напрасно. По-моему, ты уже создал свой идеал. Во всяком случае, раньше без конца о нем пел, — резко бросил Каховский, слегка передернувшись от дроновских откровений.

— Увы, Пигмалион плохо кончил. Это не но мне, — дипломатично не заметив его вспышки, сообщил, ухмыльнувшись, Дронов. — Он слишком мало знал и не умел любить по-настоящему.

58
{"b":"616410","o":1}