Любочка весело засмеялась.
Как хорошо, что она есть, подумал Михаил. И мы всегда вместе и рядом. Вдвоем тепло. А одинокий человек как травинка в поле…
Настал уже предвечерний, безветренный и прохладный час, когда приходит время торжествующего напоследок солнца. Михаилу порой казалось, что светило грустно смотрит на людей: оно подарило им, неблагодарным, столько тепла и света, а они все какие-то мелкие и завистливые людишки… Конечно, есть и неплохие, но многих надо подправить, а еще лучше — начисто переделать. А сколько раз они заходящее солнце принимали за утреннюю зарю!..
Как там говорила бабушка? «Каждый день — это своя коротенькая жизнь с ее рассветом и закатом. И эту жизнь нужно стараться прожить как можно чище и честнее…» Честнее… В самую точку…
Торчащая над Москвой башня дымила все гуще. А внизу, вокруг нее, сидели на травке зеваки, затарившиеся пивом. Они пили его и, глядя на башню, ждали, когда она рухнет им на головы. А совсем уж опьяневшие сладко спали прямо на теплой прогретой траве.
Огонь сошел с самого верха, словно с неба, подумал неожиданно Михаил, глядя на чистый горизонт с появившейся смазанной половинкой луны, белесой, как обсосанная конфета. И вдруг у него родилась импровизация на манер оды Державина на взятие Очакова (бабушка читала), под впечатлением спускающегося вниз по башне пламени и хмельного любопытствующего народа под ней:
Огонь небесный негасимый
Останкинские стены жрет.
Пред ними росс непобедимый
В жару прохладны лозы жнет.
Неплохо, подумал он. То, что требовалось… Пришло само собой, в кураже.
Позвонила соседка. Она врубила телевизор, а по всем каналам фонил белый шум.
— Соседушка, — иронично и мягко начала она, — воды у нас нет. Свет утром не работал. Теперь вот телевизор не фурычит! Что же такое, господи боже мой?
— Посмотрите в окно! — посоветовал Михаил.
К вечеру негасимый огонь объял ресторан. Дым валил клочьями, трещало пламя, лопались стекла, и висячий стакан весело пылал под вспышками разрывов.
Один канал подключили на Шаболовке и пообещали, что теперь трансляция будет вестись оттуда. Едва канал заработал, показали первый этаж башни. Камера, покачиваясь, снимала рассыпавшиеся стайки пожарных с бачками за спиной. Слышались чьи-то крики, громкая брань. Гулко стучали ботинки. Какие-то люди внизу показывали путь к винтовой лестнице. Жуть фиолетовая…
Передали, что в лифте застряли служащая башни, офицер пожарной службы и еще кто-то. Они колотили в стенки лифта и кричали, умоляя помочь. Но потом дым заволок узкое черное горло шахты, и связь прервалась. Людей найти не смогли.
Но какую роковую ошибку и оплошность допустил офицер пожарных, если в такой ситуации сел в лифт?! Разве мыслимо поступать так, когда огонь жрал тросы и кабели?!
Прошла ночь, и к утру передали, что башня пока стоит, но пожар не потушен.
А эта свечка хорошо горит! — подумал вдруг Михаил с каким-то холодным злорадством, глядя в окно. Ну что же, гори, гори, башня! Горите вы, миры киселёвых-компотовых и танечек митковых, насквозь продажных, с глазами, скошенными от постоянного вранья к переносице (это Булгаков), твердящих день ото дня с экрана нам о том, какая хрень — вся наша жизнь и наша Россия! А вот у него, у Каховского, — жизнь отличная, замечательная! На все сто! И Россия для него — дойная корова, на которую молиться и молиться. Ну, и горите синим огнем, ибо как вы, комиссары НТВ в пыльных шлемах, не имели в душе святого, так теперь и синее пламя не посчитает за святых вас!
«Продала я твою душу, драгоценный ты мой, единственный… Бедная моя Иринушка…»
В сердце проснулись прежние, утихшие лишь на время злоба и ненависть. И Каховскому было с ними совсем неплохо.
К середине дня спускающиеся по винтовой лестнице пожарные забили остатки умирающего пламени, обуглившего гулкую трубу пятисотметровой иглы. В шахте нашли три тела. Трос застрявшего вчера лифта с тремя людьми; в конце концов, перегорел, и лифт рухнул вниз с огромной высоты. Так заплатил офицер пожарной части за свою непростительную ошибку… И еще двумя жизнями… В газетах писали еще о погибшей молодой девушке.
Передачи временно прекратились, вещал один спецканал. Велись работы по подключению ко всем каналам Шаболовки. Одновременно ремонтные восстановительные бригады прибыли на закопченную телератушу.
На скамеечках сидели бабушки и тосковали без сериалов, обсуждая, где же теперь эти мексиканские ночи любви напролет… Ностальгия…
А город цвел. И видел ночами спокойные сны.
ГЛАВА 21
Каховский резко, рывком вырубил воду, едва не сломав импортный, хрупкий и дорогостоящий кран, явно не рассчитанный на подобные бурные проявления чувств и столь грубое обращение. Будь все оно проклято!.. В квартире по-прежнему стояла тягостная глухая тишина. И Все-таки, кажется, в холодильнике оставались какие-никакие запасы вина…
Всадник без головы совсем потерял всякий контроль над собой. Сегодня он мечтал и настраивался жить дальше, свернувшись улиткой на дне раковины собственной души. В конце концов, каждый живет за себя.
Эта его ненавистная элитка…
В элитных домах Москвы, построенных под девизом «Элитарии Москвы, соединяйтесь!», большинство квартир пустовало. И стояли эти дома поздними вечерами мрачные и безжизненные, лишенные главного — света. Богатые буратины вкладывали деньги в недвижимость, покупали двухсотметровые апартаменты, делали там евроремонты и закрывали квартиры на пять замков, оставляя под неусыпным контролем охраны и милиции, а сами наслаждались жизнью в коттеджах где-нибудь в Жуковке или в Завидове. Хороший вариант! Дышишь свежим воздухом полей и лесов, живешь в домище со всеми удобствами, а в град-столице тебя поджидает пустая квартирка, всегда готовая к твоим услугам.
Михаил почему-то не любил загородных домов и поступил наоборот: дачу все же купил, на Рублевке, чтобы не выбиваться из общего стиля, но жил в Москве. Пустой дом его раздражал и порой просто бесил. Соседей почти нет, иногда заглянет кое-кто на часок, проведать столичную хатку…
Охранники лощеные и вежливые…
— Добрый вечер, Михаил Аркадьевич! Что-то у вас сегодня усталый вид…
Усталый вид… Скорее бы добраться до квартиры и лечь… И выпить каффетин… Господи, как болит голова…
Из всех видов собственности сейчас Михаила интересовало лишь исключительно здоровье, здоровье больше всего.
Он ходил, ходил по врачам, а потом бросил. Надоело! Без конца распекают:
— Вы нарушаете режим гигиены: гуляете на воздухе. А там влажно, ветер, дым! Вот горло и не проходит. И голова тоже. Мы вас предупреждали не раз: надо сидеть дома, а не гулять. Столичный воздух вреден для жизни! Или переезжайте за город.
Каховский с грустной иронией вспомнил, как в старом фильме «Королевство кривых зеркал» придворные делали променад с собаками, а девочки-близнецы Оля и Яло выпустили кошку. Собаки потянули хозяев, все побежали, начался переполох, все попадали и понабивали синяков и шишек. Потом появился король Йагупоп Семьдесят седьмой и спросил, отчего у придворных такие страшные лица.
— На прогулке были, — мрачно объяснили те.
Тогда король обернулся к гостям и произнес назидательно:
— Ну, вот видите! Я всегда говог’ил, что свежий воздух вг’еден для здог’овья!
Михаил посмеялся. Да, эти современные врачи не умнее короля Йагупопа… Хотя… Без конца пишут и твердят о городской экологии. И уверяют, что она чересчур плоха. Только люди все равно рвутся в Белокаменную, с ее жуткой экологией, где якобы нельзя жить и где все тем не менее прекрасно живут.
И вообще, чтобы лечиться, надо иметь отменное здоровье.
А в столице… Да, здесь трудно дышать. Тяжело… Очень тяжело… Кто бы сомневался…
Уехать бы в родной и любимый Калязин, где взметнулась высоко вверх непотопляемая колокольня… Сплавать бы к ней на лодке вместе с Санькой… Увидеть бы Леночку Игнатьеву…
