— А ты, стало быть, умеешь? Ишь ты! Кто бы мог подумать… Всегда в ответе за тех, кого приручил… — пробормотал Михаил и снова отхлебнул из бутылки. — Будь добр, заткнись наконец со своей любовью, надоел. Желательно совсем и навсегда! Накурился, что ли?
Митенька вопрос проигнорировал.
— Ладно, жди… Она придет… Я обкашлял с ней все детали. А дальше… — он выразительно помолчал, — дальше разбирайтесь с ней сами. Люди взрослые… Ваши подробности.
— Да, наши… — буркнул Каховский. — Очень наши… Остальное — по барабану… И пусть весь мир подождет!
Неожиданно позвонил Илья:
— Что с тобой, сладкий? Захотел добавить в жизнь необходимого огня, ага? Тебе недостает? Ведь рядом с бабой ты оказываешься в замечательном положении сапера: первая твоя ошибка станет последней.
Михаил как-то нехорошо, опасно молчал. «Я странен, а не странен кто ж?..» В его темном молчании был скрыт очевидный смысл. Мнимая незаявленность четко сформулированных желаний… Получилось лучше, чем он боялся, но хуже, чем хотелось… Довольно окейно… Сумма плюсов по-прежнему превышает сумму минусов. Пусть даже это совсем другая сумма и иные слагаемые. Все равно… You get what you want…
— Ты затеял игру в молчанку? — слегка раздражаясь, спросил Илья. — Поделился бы, о чем так упорно молчишь…
— Говорить от нечего делать — занятие скучное и бесцельное, — процедил сквозь зубы Каховский. — Ты зачем звонишь?
— А по поводу твоих кошелок. Глупы, как куропатки. Хотя тебя они облапошивают запросто, — хмыкнул цыган. Он спокойно, со вкусом и знанием дела, художественно развивал свою красочную теорию дальше, максимально используя средства выразительности. В нем явно проснулся экспериментатор. — У тебя уже не одна имеется. А чего это Наталью так разнесло? Я когда вижу толстух, всегда думаю одно и то же: «Ну, похудеет она килограммов на пятнадцать, будет весить сто пять… А что это изменит? Все равно до девяносто — шестьдесят — девяносто не дотянется. Недостижимый идеал! В постели безвкусная, как вареная капуста без соли. Живот обвис, сиськи до пупа… И целлюлитом разрисованная, ага?» Ты вот другую нашел — а что толку-то? Все то же самое! Ну, правда, в несколько ином варианте. Молодая красивая дрянь. Узкобедрая, с твердыми, как лесные яблочки, грудками. Сучка и стерва. Вечно врет, косит на сторону и мотает тебе нервы. И та же самая тупая бездарность по ночам, от которой к утру жутко тянет повеситься. Грудь здесь ни при чем. Или тебя полено устраивает? А учить их бесполезно, только портить. Непрошибайки! Эпизодические персонажи в твоей еще довольно долгой жизни. Да и стоит ли мучиться со сковородкой и жарить картошку дома, если всегда можно купить прекрасные чипсы?
Илья снова упорно стремился к излюбленно-привычному хеппи-энду даже в чужой жизни. Пробовал ее наладить по-своему. Бесконфликтная натура…
— Ты имеешь в виду шлюх? От них все просто рыдают от восторга, — пробурчал Михаил. — Заткнись, сделай одолжение! Желательно совсем и навсегда.
После девяти Каховский попросту заметался в своем роскошном кабинете, как пойманная в паутину муха. Мобильник Дронова упорно не отвечал, с дурной тягостной навязчивостью сообщая, что абонент временно заблокирован, и настоятельно просил перезвонить позже. Заблокирован… Кто бы сомневался… Абонент включил режим запрета входящих звонков… Отключился от мира!.. Почему?..
Михаил хотел все отменить на фиг, не нужна никакая Дашка… И пил, пил, пил не просыхая…
Стрелки слиплись на двенадцати, когда он, наконец, созрел. И рухнул головой на стол. Приснился Дронов, ввалившийся в кабинет. По-прежнему сияющий и с бодуна. Мурлыкающий… Необходимый, как самовар в пустыне. Ох какой необходимый…
— И скучно, и грустно, — заметил Митенька.
— Догадываюсь, — согласился Каховский. — Совершенно случайно… И это все, что ты можешь поведать мне о жизни? Потрясающе мало… Еще какие-нибудь изумительные сообщения намечаются? Неужели ничего больше нет? Странно… Или просто такие тяжелые роды? Неплохо бы подсказать, чем вызван сей непрошеный визит.
— Мы давненько не видались, — запросто объяснил свое появление Митенька. — Решил проведать — на две крохотных минуточки! — разузнать про личные делишки и планы. А то моя память хранит на этот счет полное молчание. Сдается, ты нынче очень внутренне взлохмаченный.
Именно к роли исповедника Дронов подходил лучше всего. Само собой разумеется…
— А ты без меня, стало быть, скучаешь? Кто бы мог подумать… Хочется надеяться… — с интересом протянул Михаил и подвинул Дронову бутылку. — Не угодно ли коньячку? По-моему, за то время, что мы не виделись, твой очаровательный гаремчик здорово пополнился. Ты спроворил несколько новых глазастых мордашек. Прямо душа радуется! Очень богатая палитра. С чем тебя искренне поздравляю, о счастливчик! У тебя теперь сплошная подрастайка. Настоящая экзотика! И как тебя только на всех хватает, огневушка-поскакушка?
— Ты хотел сказать «потаскушка»? — флегматично заметил Митенька.
— Девчонки — не игрушки, — начал Михаил и вдруг вспомнил Алину. Ребенок напрокат… Да, девчонки не игрушки…
Но беспутный Дронов почему-то обсуждать ничего дальше не пожелал. С чего бы это? Родные вроде темы… Просто смотрел Каховскому в глаза и молчал. И от этого странного непонятного синего взгляда Михаил вдруг проснулся…
Уже светало, неохотно и лениво. За стеклопакетными окнами мир жил своей собственной, далекой, чужой для Каховского жизнью.
До шести он безвылазно просидел дома, боясь выйти даже на две крохотных минуточки, но любимому выражению Дронова. Михаил опасался, что едва он уйдет — и Даша появится. А время… Ну что время?.. Категория весьма относительная…
Дашка пришла тютелька в тютельку. Не опоздала и не явилась раньше. Аккуратна как прежде.
Михаил распахнул ей дверь и замер.
Убить ее мало! Сучка! Ну почему и у нее, как теперь у всех них, сиськи наружу?! Для кого эти откровенные прелести? Ослепиловка! Что-то ты сильно изменилась за это время, дочка станционного смотрителя…
Женщины… Их бесконечные кокетливые глазки, невинно-прозрачные блузочки, будто случайно обнаженные и выставленные напоказ ножки и ручки… Извилистые намалеванные ротики… Прибамбасы в виде золотых гаек на пальчиках, колец в ушках, тяжелые шлейфы духов, пудры, помады… Вечно раскиданная по офисным столам в беспорядке косметика, бижутерия и туфельки возле… Особенно раздражали Каховского эти обязательные туфельки, вызывающие настоящую тошнотворную брезгливость настойчивым нехорошим ощущением: казалось, они насквозь пропитаны жарким потом от маленьких ступней, затянутых в плотные, мерцающие, омерзительные колготки… Навязчивая мысль о пропотевшей обуви, выставленной напоказ, выбивала из равновесия и без того не больно-то стойкого Михаила, приводила в исступление, в ярость.
После истории с Любочкой он окончательно возненавидел женщин. Вроде Ильи. И рассчитывал всегда на одну лишь Дашку. Она одна могла все изменить и все переиначить…
— Войти позволишь? — мило склонив голову набок, кокетливо спросила Дашка. — Или так и будем стоять на пороге? А домик у тебя ничего… Элитка клевая!
Это уже в стиле Алины… Опять эта Алина…
Каховский молча пропустил Дашу в квартиру и захлопнул дверь. Кивнул в сторону комнаты. Язык перестал ему подчиняться.
Дашка… Вот она, наконец, перед ним… Такая же, как была… И совсем не такая… И ему захотелось просто подойти к ней и молча лечь собакой к ее ногам.
Она вошла и огляделась в шикарных, увешанных коврами апартаментах Михаила, тесных от дорогой мебели и роскошного белого рояля, к которому не хотелось прикасаться даже пальцем — столь хрупким и чистым он казался.
— А зачем тебе рояль? Разве ты играешь? — спросила она, усаживаясь. — Что-то не припоминаю…
Даша посмотрела в его ржавые глаза пристально, изучающе, с нехорошим интересом, от которого поползли противные мурашки по спине и неприятно похолодели кончики пальцев.
— Нанял музыканта и выучился, — хмыкнул Каховский, медленно с трудом приходя в себя.
