Старуха от удивления так на лавку и хлопнулась, а старик жалейку из рук выронил. Остолбенели оба и молчат, будто языки проглотили. Девочка тоже плясать перестала. Глазки синие, лукавые. То на деда, то на бабку поглядывает, улыбается. Да вдруг как расхохочется, будто серебряный колокольчик зазвенел. Старуха, наконец-то, опамятовалась.

– Ну-ко, старый, ущипни. Может, я сплю?

Дед ущипнул, постарался. Охнула старуха, а всё равно глазам не верит.

– Деточка, милая, откуда ты такая взялась?

– Из горошины, – девчонка отвечает. А сама улыбается.

– Ай-яй! И чья же ты будешь?

– Я – ваша внучка. А вы – мои дедушка и бабушка.

Охнула старуха, руками всплеснула.

– Радость-то какая! Знать, увидел Бог наши слёзы, внученьку нам послал. Да такую красавицу! – И на старика набросилась: – Ты чего, старый, пеньком стоишь? Поздоровайся хотя бы!

Старик в затылке почесал.

– Дак это… из горошины, значит?

– Из горошины, из горошины! Не видел разве?!

– Тогда назовём нашу внучку… Горошинка. Вишь, какая кроха?

Обрадовалась девочка, в ладошки захлопала.

– А мне нравится! Горошинка! Я – Горошинка!

Ну, тут ахи, охи пошли. Обнимаются старики с внучкой, целуются. А старуха на радостях и вовсе расплакалась. Девочка Горошинка утешает её, по голове гладит.

– Не плачь, бабушка, не плачь, милая. Всё у нас хорошо будет.

– Э, старая? – спохватился дед. – А нам нашу внучку и угостить-то нечем.

– Ох, и впрямь… – засуетилась старуха.

– Это не беда, – говорит Горошинка. – Я сейчас схожу в поле, нажну пшеницы. Заодно хворосту наломаю. Вечером, дед, баба, мы с вами пирогов напечём полное решето.

Ухватила Горошинка серп, моток верёвки на плечо да ещё жалейку с полу подобрала.

– Это чтобы идти не скучно было!

И убежала. Только жалейку и слыхать за околицей. Старик со старухой слова сказать не успели. Вышли на двор, из-под руки вслед глядят. Вздыхают оба.

– Не надо бы такую кроху одну отпускать. Да разве за ней угонишься?

Девочка Горошинка работница хоть куда оказалась. Всё поле мигом обжала. Сноп, который потолще, поколосистее, домой нести приготовила. И хворосту в лесу большущую вязанку наломала. Не по росту. На опушку хворост вынесла… Вдруг, откуда ни возьмись, перед ней, будто из-под земли, Людоед вырос. Гора-горой! Девчонка ему едва до сапога достаёт. Голова у Людоеда огромная, луковицей. Рот как у жабы. Усы – щетиной, во все стороны торчат. На толстом животе, за поясом, пара огромных пистолетов и нож булатный болтается.

Взревел Людоед, будто гром загромыхал:

– Это кто тут в моём лесу хозяйничает? Мой хворост без спросу ломает?!

Горошинка так и присела со страху и лицо ладошками закрыла. Потом сквозь пальцы глянула на чудовище. Спрашивает:

– Ты кто?

– Я… Людоед!!!

– Ой! А я… меня Горошинкой звать.

– Нет! Ты – мой ужин сегодня. Ха-ха-ха! – И по пузу себя поглаживает.

Удивилась Горошинка.

– Ты что, голодный, да? Хочешь, я напеку тебе вкусных-вкусных пирогов. Вот целый сноп нажала. И хворосту набрала. Хочешь?

Людоед ногами затопал. Сердится.

– Ты украла мою пшеницу и мой хворост! Здесь всё моё… этот лес. И поле, тоже моё!

– Лес ничей, – Горошинка отвечает. – Здесь вся деревня хворост собирает. А поле моего дедушки. Он это поле ещё по весне засеял. Это наше поле.

– Было ваше, стало наше! При-ва-ти-за-ция… однако. Не слыхала?

– Это как это? – удивилась Горошинка. И глазками захлопала.

– Всё! Хватит болтать! Полезай в мешок, глупая девчонка. Я хочу ням-ням!

Затолкал Горошинку в мешок и на плечо повесил. А Горошинка ещё и советы из мешка подаёт:

– Хворост не забудь. Как ты меня без хвороста будешь жарить?

– Хм? Правду говоришь…

Подобрал Людоед вязанку хвороста и с добычей в лесу исчез. Будто провалился.

Как все людоеды, этот Людоед тоже в пещере жил. Один. Посреди пещеры у него огромный очаг сложен. Над очагом на треноге огромный котёл на цепях висит. И огромная гора костей в углу белеется.

– Вот мы и дома, деточка. Здесь я живу. А это моё логово.

Сбросил Людоед мешок на стол. Пистолеты выложил.

– Ой! Поосторожнее. Ты мне все кости переломаешь!

Захохотал Людоед, заухал.

– Не бойся, глупышка! Я деток люблю. Варёных, печёных, жареных… Всяких люблю! Сейчас мы с тобой огонь разведём. Вот так…

Сунул Людоед вязанку хвороста в очаг и спичку поднёс. Горошинка тогда спрашивает:

– Ты меня с овощами будешь готовить? Или просто так?

– О! Вовремя напомнила… Молодец, хвалю!

Притащил Людоед корзину с капустой, корзину с картошкой, корзину с морковью, с луком. И в мешок вывалил Горошинке на голову. Ладно, увернуться успела. А Людоед по сторонам озирается.

– Где-то мои палки-отбивалки? Куда засунул?

Пока Людоед палки искал, Горошинка серпом дырку в мешке прорезала и наружу выбралась. Спрыгнула на пол и – под стол. В тень спряталась. А тут Людоед идёт-топает. В лапах какой-то футляр держит, узорами расписанный. Положил футляр на стол и командует:

– А ну-ка, палки-отбивалки, сделайте мне из этой девчонки хорошую отбивную. Гоп ля!

Только сказал, крышка сама собой откинулась, и из футляра две палки наружу выскочили. Толстые, тяжёлые, медными шишками усеяны. Над мешком зависли и – давай мешок со всех сторон молотить. Будто сноп на токовище[29].

Сообразила Горошинка, что за палки такие. Сама плачется:

– Ай! Ой! Как больно… ой, больно! Ай, ай, ай! – И замолчала.

Даже Людоеду жалко девчонку сделалось. Вздохнул, но… ужин – дело святое. Да и всех разве пережалеешь? Хлопнул в ладони.

– Эй, палки-отбивалки! Ступайте на место!

Обе палки – хлоп! И в футляр. Крышка за ними захлопнулась. Глядит Людоед, а из котла над очагом уже пар валит. На сухом хворосте вода в два счёта вскипела. Пора девчонку варить. Схватил Людоед со стола мешок и всё содержимое в котёл вывалил.

Горошинка из-под стола снова запричитала:

– Ой, ай! Горячо, горячо! Ой, горячо! Ты меня сваришь, дядечка!

Заглянул Людоед в котёл, удивляется.

– Хы! Живая ещё… Ладно, пускай варится.

Плюхнулся Людоед в кресло, ноги на стол и захрапел. А когда варевом запахло, проснулся, черпак в руки и к котлу идёт. Поворочал черпаком в котле. Попробовал.

– Кажись, готово! А девчонка где?.. Разварилась, что ли?

Снял Людоед котёл с огня, на стол поставил. И слюнявчик на грудь. «Ням-ням!» – рычит. И огромным черпаком кипящее варево прямо в пасть забрасывает. Такая вот глотка у него лужёная оказалась! Хлебал, хлебал, пока черпак по дну не застучал. Потом голову в котёл засунул, дно, стенки вылизал. Поднял котёл над головой и остатки в рот слил. Уф! Отвалился на спинку кресла, а котёл, чтобы лишний раз не вставать, на голову надел. Живот у Людоеда большой-пребольшой сделался. Больше котла. Сидит, отдувается, по животу себя поглаживает. Однако сомневаться начал:

– Что-то мяса я совсем не почувствовал? Пожалуй, тоща девчонка оказалась.

А Горошинка из-под стола поддакивает:

– Конечно! Я же Горошинка. Ты и не заметил, как меня проглотил.

Людоед даже подпрыгнул в кресле. Озирается по сторонам.

– Э… ты где?!

– Где, где… У тебя в животе, конечно. Здесь темно и сыро. И пахнет дурно!

Людоед снова в кресло плюхнулся. По животу себя похлопал.

– Ой! Ай! – Горошинка кричит. – Не бей так сильно, ты мне по голове попал!

Повозился Людоед в кресле. Вслух думает:

– Напрасно я эту девчонку съесть поспешил. Вначале её откормить надо было, как поросёнка. И дать подрасти. А уж потом…

– Ты можешь съесть меня ещё раз. Мне совсем не жалко.

От такого предложения у Людоеда глаза на лоб.

– Это… как это? Ещё раз?

– Очень просто. Открой рот пошире. Я и выберусь.

Людоед пасть разинул. Ждёт-пождёт, когда дрянная девчонка наружу выберется. А Горошинка и говорит: