– Я не могу дотянуться. Очень высоко. Ты ложись на пол, тогда я выберусь.

Лёг Людоед на пол, живот горой. И снова пасть разинул, даже глаза закрыл. Выбралась Горошинка из-под стола, хлопнула обжору ладошкой по губам и – будто бы на пол спрыгнула.

– Всё, можешь рот закрыть.

Людоед пасть захлопнул, сел на полу и на девчонку во все глаза таращится. Головой трясёт.

– Живая!

Рассмеялась Горошинка, пальчиком по пустому котлу постучала.

– Эй, ты же собирался меня откармливать. А сам всё съел. Один!

Людоед только лапой махнул. Ушёл куда-то в тёмный угол, порылся в сундуках и со скатертью возвращается. Расстелил скатерть на столе. Командует:

– А ну-ка, скатерть-самобранка, накорми нашу гостью, да повкуснее. Гоп ля!

Смотрит Горошинка: от кушаний и напитков стол ломится. Чего тут только нет. Глаза разбегаются. Обошла стол кругом и к Людоеду оборачивается. Сердитая.

– Я думала, ты голодный, а у тебя даже скатерть-самобранка есть. Как не стыдно?! Да за этот стол можно всю деревню усадить.

Людоед растерялся от таких слов.

– Ну, я… это? Я детишек очень люблю. Вот.

– Людей только дикари едят. Ты что, дикарь?

– Не, не, не! Я это… детишек, вроде как?

– Смотри: жареная баранина. Как вкусно пахнет! А это телятина заливная, в соусе. Балычок[30] с петрушечкой. Ну-ка, садись за стол. Ешь, как люди едят!

Уселся Людоед за стол. Спрашивает:

– А ты?

– У тебя ещё кресло есть? Или табуретка?

– Нету… а зачем?

– Тогда посади меня к себе на колени. А то мне не достать.

Людоед осторожно, чтобы не раздавить ненароком, посадил девочку себе на колени. Спрашивает:

– А ты меня не боишься разве?

Горошинка по небритой щеке его погладила. Жалеет:

– Бедненький, несчастненький Людоед! Мне ужасно тебя жаль, до слёз.

Удивился Людоед. Обидно ему показалось.

– Это почему я несчастненький?

– Потому что злой. Злых никто не любит, никто дружить с ними не хочет. Они такие одинокие, такие несчастные! Видишь, у тебя даже второго кресла нет.

Людоед глазами по углам пошарил. И вправду! Даже табурета, и того нет.

– Это потому, – Горошинка говорит, – что в гости к тебе никто никогда не приходит. Ты совсем-совсем один, бедненький.

Задумался Людоед над её словами. Голову на грудь повесил. А Горошинка, будто птичка малая, здесь, там со стола поклевала. И сыта сидит. Про жалейку вспомнила.

– Хочешь, я песенку тебе сыграю?

Заиграла жалейка, запечалилась, будто чья-то душа сиротская одна-одинёшенька на белом свете мается, места себе не находит. Слушал Людоед, слушал, да ведь по нём жалейка плачет, по его злой судьбинушке, неприкаянной! Растаяло у него сердце, и слёзы из глаз посыпались.

– Зря я тебя съел. Ты такая умная, такая добрая девочка! А я большой, толстый и злой дурак!

Горошинка утешает:

– Нет, ты не дурак вовсе. Ты всё-всё понимаешь.

– Я не хочу быть злым… – Людоед ревёт. – Я дружить хочу! С тобой хочу… со всеми…

– Давай, – говорит Горошинка, – я научу тебя этой песенке. Если ты будешь её напевать, ты больше не сможешь быть злым. Это очень добрая, хорошая песенка.

Стали они слова разучивать и мелодию. Сначала у Людоеда ничего не выходило: у Горошинки голосок серебряный, чистый, ручейком журчит по камушкам, а у него, будто железом по железу… скрежет один, и только! Долго сидели, всю ночь разучивали, но распелись, наконец. И так складно поют… заслушаешься!

Вдруг Горошинка расплакалась. Горько-горько. Людоед уж и так и эдак к ней. В глаза-то заглянет, по головке погладит. Ничего понять не может.

– Я, это… обидел тебя?

Горошинка головой покачала. Сама горше того плачет.

– Думаешь, я хочу тебя съесть снова? Да я… я лучше собственные уши съем! Клянусь!

Тут Горошинка про бабушку с дедушкой ему рассказала. Наверно, потеряли её… Они такие старенькие, им очень плохо. Ни дров, ни муки нет. И печь три дня не топлена. Голодные сидят.

Жалко Людоеду с доброй девочкой расставаться, но и держать в пещере силой совесть не позволяет.

– Возвращайся домой тогда. Я тебя отпускаю, – говорит.

Снова Горошинка головой качает.

– Я дороги обратно не знаю. Ты же меня в мешке принёс.

– Не велика беда. Я тебя провожу. Если хочешь, конечно?

Обрадовалась Горошинка, запрыгала, в ладошки хлопает.

– Как здорово! А я… я приглашаю тебя к нам в гости!

Людоед ушам своим не поверил. Чтобы его кто-нибудь когда-нибудь хотя бы раз пригласил в гости?! Сроду такого не бывало. Переспрашивает:

– Меня? В гости?!

Смеётся Горошинка.

– Ты же хороший, правда? Ты никому больше плохо не сделаешь?

– Да я… я сейчас… я мигом соберусь!

Забегал Людоед по пещере из угла в угол, за что схватиться не знает. Стащил со стола скатерть-самобранку, в карман засунул. И пистолеты за пояс. Горошинка так руками и замахала.

– Нет, нет! Пистолеты не надо. И нож не надо!

Людоед спохватился, по лбу себя хлопнул.

– Это я по привычке… Я их сожгу, раз и навсегда!

Швырнул пистолеты в очаг, да прямо в огонь. И нож туда же. Раз за разом два выстрела… будто из пушки грохнуло. Горошинка уши пальчиками закрыла, а по пещере сажа с пеплом во все стороны разлетелись. Дым повалил.

– Всё. Больше они не выстрелят!

Ждали старик со старухой, ждали, а Горошинки всё нет и нет. Старик и в поле-то сбегал, да только зря. Насилу ноги обратно приволок.

– Охо-хо! Запропала куда-то наша внученька. Вон и солнышко уже закатилось. Как бы не заплутала где потемну?

Воротилась старуха в избу. Толкает старого в бок.

– Эй, дед? Ты чего это в темноте вечеряешь[31]? Хотя бы лампу засветил, что ли?

Поднялся старый с лежанки, принёс керосиновую лампу и фитиль поджёг. Грустные оба. Вздыхают. Так всю ночь и просидели, без сна… А Людоед с Горошинкой только-только из лесу вышли. У Людоеда на спине целый воз дров, да воз снопов с поля набрал. Тащит, даже не запыхался. Снопы – в овин, а дрова во дворе свалил. Возле дровяника[32]. Горошинка тоже не пустая, тоже снопы несёт.

– Я сейчас, – говорит, – только деда с бабушкой предупрежу. Чтобы не испугались. Жди тут покуда.

В избу вбежала и деду с бабкой прямо от порога на шею бросилась. «Ахи!» «Охи!» Целуются…

– А мы уж думали, случилось чего? Нет и нет нашей внученьки! Ну и слава Богу! Слава Богу!

– Только я не одна, – Горошинка говорит, – а с гостем.

– Мы добрым гостям завсегда рады. Веди своего гостя, нечего за порогом держать.

Глянь: а внучка за лапу какое-то чудище в избу ведёт. Кое-как в дверь протиснулся, а разогнуться не может. Как раз башка на чердаке под охлупнем окажется. На пол гость сел, глазами лупает[33].

Охнула старуха и со страху под лавку нырнула, только зад наружу торчит. А старик… «Чёрт, чёрт, чёрт!» Мухой взлетел на печку, кочергу перед собой выставил и из-за трубы выглядывает.

– Э, все-то меня боятся!

Махнул Людоед рукой, повернулся и – вон из избы. Сел посреди двора, ноги калачом, да как стукнет с досады по дедову чурбаку кулачищем. Тот и разлетелся на мелкие поленья. Сидит Людоед, из стороны в сторону раскачивается, голову руками закрыл. Тошно ему. А Горошинка бабку из-под лавки вытащила и уговаривает стариков:

– Бабушка… дедушка, вы его не бойтесь. Он вам худо не сделает.

Бабка со страху едва языком ворочает.

– Что ж ты, внученька, на ночь-то глядя эдакое страшилище в дом привела?

– Он только с виду страшный, а на самом деле очень-очень добрый.

Дед на печи так и подпрыгнул.

– Людоед добрый?! Он сколько скота в деревне порезал, не счесть. Хуже волка. Мне ли не знать!

– Это раньше было, дедушка. А теперь он прощения пришёл просить. Он дружить с нами хочет.