Но Кот ждать себя не заставил. Ровно в семнадцать ноль-ноль, как договорились, к Лисе в гости пожаловал. На голове у Кота шляпа с ярким помпоном, из гардероба хозяйки. Почти новая. На шее – шейный платок. Тоже хозяйский. В зубах трубка дымится. Настоящий кавалер. И голос не голос, а баритон… бархатистый, с раскатцами.

– Мяу! – говорит.

Поцеловал Кот ручку Лисе и вручил букет цветов, которые с хозяйской клумбы успел надрать. На пенёк бутылку шампанского поставил. Тоже у любимой хозяйки «одолжил». Расчувствовалась Лиса, носом в букет зарылась.

– Ммм… какой чудный запах!

– Мур-мур! – Кот поддакивает.

– Хи-хи-хи!

– Ха-ха-ха!

– Ах! Милый…

– Шур-ры-мур-ры… Я умираю!

– О нет! Не спеши, мой ласковый.

– Мяу-мяу!

Ходят Лиса с Котом друг за дружкой, кокетничают, глазки строят. Но надоело, видать, Коту. Взялся куриные да гусиные тушки на сучьях пересчитывать.

– Раз, два, три… четыре… пять! – Десять штук насчитал. Лапы потирает.

– А здесь! Сюда загляни, – говорит Лиса. И мешок раскрывает. Заглянул Кот в мешок – не видать ничего.

– Гм?

– На дне, на дне… миленький!

Залез Кот в мешок, только задние лапы да хвост наружу торчат. А Лисе того и надобно: дёрнула мешок вверх и верёвочкой завязала.

– Э… э… э! Что за шутки?! Выпусти меня!

Хихикнула Лиса, потом в сторону отбежала и по-волчьи, грубым голосом завыла.

– Оо-ууу…ууу!

Снова к мешку подскочила. Нашёптывает:

– А вот и Волк-волчище! Он очень любит глупых, упитанных котов, зажаренных на вертеле… Здравствуй, Волчище!

И сама же грубым, толстым голосом отвечает:

– Здорово, Лиса! Кота на ужин мне обещала. Где твой Кот?

– Кот в мешке, куманёк. Кушай на здоровье!

– А кот упитанный?

– Самый жирный в деревне!

Кот насмерть перепугался. Да как заорёт:

– Караул! Помогите! Убивают!

В этот самый момент на поляну Пёс выбежал с обрывком цепи на шее. Видно, по следу шёл. Увидел Лису, да как бросится на неё. С лаем. Лиса… Ой! Ой! Ой! Забегала по поляне туда-сюда, скидки[25] хитрые делает, хвостом крутит, а Пёс наседает, вот-вот схватит за ляжку. Лиса – в лес, Пёс за ней. Долго никого не было. Наконец, Пёс вернулся, язык за поясом. Видит: мешок посреди поляны. Шевелится, вроде как? Развязал Пёс мешок, а оттуда Кот выглядывает. Перепуганный! И по сторонам озирается.

– Опять ты… Тьфу! Пакостник!

Отошёл Пёс в сторону и лёг, язык высунул. Тяжело дышит. А Кот с перепугу в кусты, да в лес, по оврагам наутёк бросился, от каждого пенька шарахается, за каждым деревом волк ему чудится. Но понял вдруг, что возле Пса в лесу безопаснее. Вернулся на поляну, а на палке у него белая тряпка болтается. Это Лиса передник свой обронила. Размахивает Кот передником, будто флагом, и знаки из кустов подаёт.

Пёс глаза скосил. Спрашивает:

– Тебе чего?

– Я это… давай дружить, а?

Пёс морду в сторону отвернул. Молчит. Дескать, от таких друзей лучше подальше держаться. Вспомнил Кот про шампанское, бутылка-то на пеньке стоит. Пробку выбил и по стаканам разливает.

– За дружбу, а?

Молчит Пёс, по-прежнему в сторону смотрит. Тогда Кот про вертел с жареным гусём вспомнил. Снял с костра и Псу под нос положил.

– Прости… друг. Зла не держи, а?

Тут Пёс не утерпел, гуся понюхал. А у самого слюнки текут.

– С чесночком… фаршированный…

– У-уу! Объедение!

Пёс, добрая душа, только лапой махнул.

– Ладно… давай. Раз такое дело.

– Ты, это… – Кот даже прослезился. Сроду с ним не бывало. – Хороший ты мужик. Настоящий! Давай за дружбу!

Стаканами сбрякали. Выпили. Ещё раз выпили. Потом Пёс куриные тушки все собрал и в мешок сложил. Гуся жареного тоже. Кот было заартачился[26], но Пёс только головой покачал.

– Нельзя. Не наше это.

Взвалил мешок на спину и домой отправился. Кот следом, сзади поспешает и мешок поддерживает, а если где в гору, так и вовсе плечо подставит.

…С тех пор ни разу друзья не ссорились. По ночам, в конуре лёжа, Соловья вместе слушают. Который в саду живёт. А иной раз и сами под балалайку петь затеются. Да так складно выводят… вся деревня, бывало, послушать сбегается. И не с пустыми руками. Полную конуру гостинцев нанесут. Да ещё монет в миску накидают.

Жили-были старик со старухой. Бедно жили, иной раз и вовсе впроголодь. Детишек Бог им не дал, вот и маялись одни-одинёшеньки на белом свете.

Однажды, чуть свет, старуха ведро воды в избу принесла. Кое-как на лавку взгромоздила, а сама отдышаться не может. До того умаялась. Потом на лежанку глянула, возле печи: пора, думает, старика будить. Хватит ему на постелях прохлаждаться.

– Эй, старый! Вставай уже… светает на дворе!

Старик и ухом не повёл. Не пошевелился даже. Забеспокоилась старуха: не помер ли, упаси Господи?! Посидела, послушала… вроде нет. Храпит в углу. Поднялась с лавки и к лежанке прошаркала. Да как закричит деду на ухо:

– Ку-ка-ре-ку!!!

Старик закряхтел, закашлялся. Кое-как с лежанки поднимается.

– Э, старая курица! Туда же… петухом запела. Кхе-кхе!

Пока вставал, пока одевался-обувался, старуха из сеней моток верёвки принесла и серп. В руки старику суёт.

– В поле идти надо. Пшеницу жать. А тебя, из пушки пали, не добудишься.

Старик не слышит будто. За стол сел. Да как стукнет деревянной ложкой по столу.

– Не евши, какой из меня работник? Корми, старая!

Всплеснула старуха руками. Запричитала:

– Чем кормить? В доме ни зёрнышка. Из глины, что ли, пирогов тебе налепить?

– Как это, ни зёрнышка?..

Не поверил, короче. Заглянул в один горшок, в другой… в третий. Вверх дном перевернул. Пусто! Правда, из последнего горшка горошина выкатилась, одна-единственная. Попрыгала, попрыгала и остановилась посреди стола.

– Это всё?

Старуха только руками развела.

– И печь у нас три дня не топлена. Дров нету, ни полешка.

Почесал старик в затылке. Но делать нечего. Отыскал в дровянике ржавый колун[27]. Чурбак выкатил. Да как вдарит со всей силы! Но колун от чурбака, будто мячик, отскочил и за пару сажен в стороне упал. Едва руки не вывернул. Чертыхнулся старый и – снова за колун. Над головой-то поднял, а железяка тяжеленная! Назад его повело. Пятился, пятился, да на старуху налетел. Так оба и повалились на землю. Лапти кверху!

Забранился старик: мол, така-сяка, не видишь… дрова колю! Чего под ногами зря путаешься? И в избу ушёл. Сердитый.

Посидел, повздыхал… тоскливо на душе. Взял в руки жалейку[28]. Заиграла жалейка, заплакала, на судьбу вроде как жалуется. У старухи от такой музыки слёзы на глазах, ревмя ревёт.

– Хватит, старый, тоску нагонять. Сыграй чего повеселее.

Заиграл старик плясовую. Да так ловко наяривает, у старухи ноги сами собой ходуном ходят. Сидела, сидела, не вытерпела и – пошла в пляс. Вдруг, глядит: горошинка на столе тоже вроде как подпрыгивает. Половицы, что ли, ходуном под ногами ходят? Остановилась возле стола, старика тычет: смотри, дескать. И впрямь, горошина-то пляшет. Старик даже привстал от удивления. Но играть играет… для горошины. А горошина прыг-скок, прыг-скок и всё больше, крупнее становится. Сначала с орех величиной, а вот уже с яблоко, как мячик, подпрыгивает. Вдруг на яблоке глазки прорезались, и ротик появился. Улыбается. Щёки румянцем горят. Прыг-скок. Откуда ни возьмись, косички задорные в стороны торчат. Сарафанчик… ручки, ножки появились. Прыг-скок, прыг-скок.

Вот те на! Девочка, самая настоящая, на столе выплясывает! Только очень маленькая.