Они вышли на крыльцо. Метель улеглась, только лёгкий снежок кружился в воздухе, на низком небе перемигивались звёзды, да ещё полная луна освещала всё, делая пейзаж контрастным. У порога переминался копытами и фыркал, косясь на людей синим глазом, облитый лунным сиянием серебряный конь, впряжённый в аккуратные санки. Они сели в сани, Сергей взял вожжи. Кира оглянулась. В ярко освещённом окне домика стояли, тесно прижавшись друг к другу, Баумгартен и Олечка, кошка теперь сидела на плече Андрея.

Серёжа шевельнул вожжами, и, тряхнув шелковой гривой, конь двинулся по лунной дорожке. Чем дальше они отъезжали, тем сильнее серебрился воздух вокруг домика, мгновение - и искрящаяся пелена скрыла очертания стен и крыши.

Шурка спала. Ей снилась красивая молодая женщина с холодными голубыми глазами. Она стояла посреди старой полуразвалившейся избушки и что-то говорила, говорила. Только Шурочка никак не могла разобрать её слов, но судя по гневному лицу голубоглазой, та была не на шутку сердита. Женщина время от времени касалась рукой странного украшения, висевшего у неё на шее. Это были две серебряные пластины с гравированной надписью, соединённые колечком и прикреплённые к тонкой цепочке. Шурочка в оцепенении смотрела, как шевелятся пухлые, ярко накрашенные губы, как яростно она отбрасывает назад мешающие ей густые пряди волос. Женщина замолчала. Потом перевела взгляд на старый сундук, стоящий в тёмном углу, сама себе кивнула, решаясь на что-то. Лёгкой походкой, словно танцуя, она подошла к сундуку, с трудом подняла его крышку, взметнув снежную пыль.

Шурочка не хотела лезть в грязный сундук, она отбивалась от голубоглазой, но та исхитрилась связать ей руки и стала запихивать в страшный сундук. Шурка хотела кричать, но проклятый кляп не давал произнести ни слова. Она мычала и билась в своём кошмарном сне, слёзы текли по щекам.

-Тише, тише, Шурочка. Всё прошло, всё у нас хорошо. Я с тобою, - голос мамы слышался рядом, и она успокоилась. Открыла глаза: мама сидела рядом на постели и её взгляд лучился нежностью.

-Мамочка, - одними губами прошептала девочка, - это была та злая тётка...

-Какая тётка? - Кира погладила дочь по голове, принимая на себя её страх и ужас, - какая тётка, Шурочка?

-Из Ленинграда, - вполне нормальным голосом отозвалась Шурочка и зевнула, - ну как же ты не помнишь? Та, у которой целая комната кукол.

-Даша? - догадалась Кира, - ты говоришь о Даше?!

-Она хотела забрать меня с собой, - уже совсем засыпая, пробормотала девочка.

Кира поцеловала Шурку, укрыла её одеялом:

-У неё ничего не получилось бы. Спи, здесь её больше нет и никогда не будет, - она бросила взгляд на образ Богородицы. Колеблющийся свет лампадки высвечивал скорбные добрые глаза, играл искорками на серебряном окладе. -Защити нас, Милосердная! - Кира перекрестилась и перекрестила спящую Шурочку.

Но на этом бесконечный и тяжёлый вечер, давно переваливший за полночь, ещё не кончился. Только-только еле стоящая на ногах от усталости Кира собралась улечься рядом с безмятежно посапывающей во сне Шурочкой, как приоткрылась дверь и её позвал Серёжа.

-Серёжка, я сейчас свалюсь - так устала, - пожаловалась она, - что ещё случилось?

-Ты только не волнуйся, - начал он смущённо.

-Да что ещё? Говори уже, не тяни!

-Говорят, Штефан заболел, сильно заболел.

-Штефан?! - волнение тут же смыло усталость, - оставайся здесь возле Шурочки. Я пойду к нему.

Она неслышно сбежала по лестнице, тихо скрипнула дверь. В комнате было жарко и душно, прикрученный язычок фитиля керосиновой лампы давал слабый свет, освещая бледное лицо больного с лихорадочными пятнами на щеках, запёкшиеся губы что-то шептали. Тёмные волосы разметались по подушке, длинные пальцы суетливо перебирали край одеяла. У неё перехватило дыхание от дежавю: так уже было тогда, в конце весны одиннадцатого года. Кира решительно отогнала воспоминания: ещё будет время поразмышлять. Она присела рядом с больным, поймала его беспокойную горячую руку и прижала к своей щеке. Дрожь прошла по всему её телу. Да, ему было очень плохо, она это поняла по тому, как затрепыхалось её сердце, как огнём запылала голова и сразу пересохло во рту. Но постепенно озноб отпустил её, сердце успокоилось, голова стала лёгкой. Она взглянула на Штефана и с беспокойством отметила, что ему почти не полегчало. Прошёл озноб, исчезла бледность, он уже не метался по подушке, но по-прежнему были закрыты его глаза и болезненно кривились губы. Кира приложила ладонь к его лбу -горячий! Неужели пропала её способность помогать больным? Но Шурочке она только что помогла. Так почему же не получилось помочь Штефану? В задумчивости она наклонилась к нему и вздрогнула: из-под длинных ресниц глаза Штефана настороженно следили за нею. Вот выражение его глаз изменилось, в них сверкнула радость, и она поймала себя на том, что улыбается ему в ответ. Он ответил ей такой прекрасной и тёплой улыбкой:

-Дашенька, почему тебя так долго не было? - спросил он хрипловатым шёпотом. Кира отшатнулась. А он продолжал: - ты сердишься? Не надо! Ты прости меня! Я так рад, что ты решила остаться. Ты не беспокойся, твой отец всё поймёт, он же умный человек и любит тебя. Дашенька, пойми, я не смог бы быть там. А ты привыкнешь, вот увидишь: здесь тебе понравится.

Он взял её руку в свою горячую ладонь, прижал к щеке и закрыл глаза:

-Я немножко приболел, но когда ты рядом, вся хворь уходит. Ужасно спать хочется. Ты посиди рядом, ладно? - он резко распахнул затуманенные синие глаза и тут же болезненно сощурился, - этот свет, он такой яркий...

Дрожащими руками Кира загасила фитиль, и комната погрузилась в темноту, только в красненькой лампадке у образов в углу подмигивал огонёк.

-Дашенька, - забеспокоился Штефан, ловя её руку, - пожалуйста, не уходи...

-Я не уйду, закрывай глаза и спи. Утром ты будешь здоровым, - голос её прозвучал сдавленно и хрипло. Его сильные пальцы осторожно и нежно сжимали её руку. Он послушно закрыл глаза, но её руки не выпустил.

Кира смотрела туда, где на подушке угадывалось светлое пятно его лица. Вот, значит, какую цену она должна была заплатить за разбитый радужный счастливый мир. Правильно сказал Баумгартен, нельзя вернуть прошлое. Можно лишь вернуться назад и заново начать строить свою жизнь. Вот, получается, она вернулась, и теперь ей предстоит всё начать сначала. Без Штефана. Но грех ей сердиться! Шурочка с нею! А ведь могло и по-другому всё обернуться. Но сейчас у Киры не получалось убедить себя в том, что ей очень повезло. Грудь сдавило, и, чтобы не зарыдать, не забиться умирающей птицей, она осторожно высвободила руку из пальцев Штефана. Он тревожно завозился. Кира погладила его лоб, наклонилась и поцеловала в висок, туда, где билась тоненькая жилочка.

-Прости меня, - глотая слёзы, прошептала она, - никто из нас не виноват. Так получилось. Она победила, и я ухожу.

Она вернулась наверх, постанывая и пошатываясь. Её знобило. Знобило и ломило кости - каждую, даже самую тоненькую косточку раздирала ноющая боль. Но что такое физическая боль, когда душа болит? Не просто болит, а ноет, саднит, терзается - её бедная несчастная душа устала до изнеможения. Серёжка сидел, скрючившись на полу возле Шуркиной постели. Он поднял голову и посмотрел на Киру красными от усталости глазами:

-Ну, как он?

-Ему лучше, - ровным безжизненным голосом ответила Кира. Она вытянулась рядом с Шурочкой прямо поверх одеяла. Её огромные глаза сухо блестели в темноте, - завтра мы уезжаем.

-Как? Почему? - встрепенулся Сергей, но Кира только покачала головой:

-Завтра, всё завтра. К утреннему поезду мы будем готовы, - повторила она и провалилась то ли в сон, то ли в тяжёлое забытьё.