-И мои тоже. Это знак. Но что он может значить? Только бы не самое плохое. Пожалуйста, не самое плохое, - взмолилась она.

-Смотри, операция, кажется, закончилась.

В самом деле на крыльцо в пальто внакидку вышел Штефан, он прислонился плечом к дверному косяку, устало глядя на верхушки елей. На безжизненном лице угрюмо светились синие глаза. "Не лицо, а гипсовая маска", - с горечью подумала Кира. Они с Серёжей подошли вплотную, но он не обратил на них никакого внимания. Серёжа кашлянул:

-Как состояние пациента? - поинтересовался он. Штефан нервно дёрнул уголком рта, перевёл взгляд на стоящих перед ним Киру и Сергея:

-Как говорили в старых фильмах: "Жить будет". Если, конечно, не случится осложнений. Антибиотик бы не помешал, да только где ж его взять? - он ещё что-то говорил, но Кира не слушала. Она видела, что голова его занята сейчас совсем другим. "Он же не просто потрясён, - мелькнуло у неё, - он разбит, и... и что-то ещё... Только что именно?"

- Это ты оперировал Вацлава? Не Иван Фёдорович? - вырвалось у неё, и по его вспыхнувшим неподдельной обидой глазам поняла, что не ошиблась. Она прикусила губу: вот оно что... Кажется, до него начинает доходить, кто он на самом деле. Теперь в его душе ведут сражение художник Иво Рюйтель и медик Штефан Пален.

-Оставьте меня в покое, - чётко и раздельно произнёс он и от его холодного, почти враждебного тона Киру бросило в жар. Он спустился с крыльца и медленно пошёл в сторону леса. Кира и Сергей переглянулись - никто из них никогда таким Палена не видели.

-Часы остановились... - беспомощно пробормотала Кира, - вот почему часы остановились: он должен сделать выбор, - и мука отразилась в её зелёных глазах.

Когда привезли стонущего больного и понадобилось перенести его в смотровую, ставшую в одночасье операционной, Штефан старался не смотреть в сторону окровавленной повязки на руке. Его мутило от вида бинтов. Потом Иван Фёдорович, строго глянув, велел сыну мыть руки и становиться к столу, чтобы помогать. У Штефана сразу стало горько во рту, к горлу подкатил комок. Он мыл руки под смешным рукомойником и чувствовал, как ему мерзко. Вначале он постарался стать боком к больному, чтобы не видеть размозжённых пальцев, но отец глянул таким гневным взглядом, что пришлось заставить себя развернуться к больному.

Иван Фёдорович называл инструменты, а Штефан, не задумываясь ни секунды, находил нужное и протягивал отцу. Постепенно прошла тошнота, он внимательно следил за руками отца даже стал прикидывать, как ловчее перехватить тот или иной сосуд. Но в какой-то момент он почувствовал колебания Ивана Фёдоровича, движения рук хирурга замедлились, и тогда он понял, что того подводит зрение.

-Позвольте мне, - вдруг вырвалось у Штефана. Иван Фёдорович замер, потом кивнул и поменялся с ним местами. Теперь уже отец ассистировал сыну. А Штефан с головой ушёл в работу. Его чуткие пальцы работали чётко и быстро. Не замечая восхищённых взглядов отца, он занимался привычным делом.

-У тебя уже был подобный больной? - не выдержал Иван Фёдорович. Штефан поднял голову:

-Во время осады Перемышля в начале пятнадцатого года одному артиллеристу лафетом траншейной пушки так же раздробило пальцы, пришлось повозиться, - и опять склонился к больному. Иван Фёдорович открыл было рот, чтобы спросить насчёт пятнадцатого года, но передумал и продолжал молча ассистировать. Они уже заканчивали, когда внезапно у Штефана в глазах всё поплыло, он побелел и сделал шаг от стола, боясь свалиться на больного.

-Мне надо... мне надо выйти, - пробормотал он сдавленным голосом, сорвал с себя маску, перчатки, сбросил халат и выскочил на улицу, жадно глотая обжигающий воздух. Его мутило всё сильнее, а тут ещё подошла эта парочка - Кира и Сергей - и уставились на него. И тогда он позорно сбежал от них. Он шёл в сторону леса, оскальзываясь и спотыкаясь, с одним желанием: скрыться от чужих глаз как можно скорее. Шёл, не замечая ни холода, ни ветра. Постепенно тошнота прошла, и пришло осознание того, что он только что сделал сложную хирургическую операцию. Он, который не только вида крови не переносил, но даже в обморок падал, когда медсестра в поликлинике брала у него из вены кровь на анализ. И вот он только что со знанием дела ковырялся в человеческом теле, тыкал в него иглой, резал скальпелем... Он замер. Замер как вкопанный и словно бы раздвоился: наработанная привычность действий Штефана Палена совершенно исключала их возможность для Иво Рюйтеля. Ничего удивительного, что теперь в голове его царил полный сумбур. И бедная его голова ответила острой болью в виске. Он поморщился и огляделся.

Ветер усилился и погнал под ноги снежную позёмку. Огромные сосны с красными стволами враждебной стеной встали с двух сторон забытой просеки, снег скрипел неприятным скрипом, и ему показалось, что кто-то затаился за белёсой завесой. Он тряхнул головой и поёжился - сейчас бы точно не помешала тёплая шапка. Свинцовое небо нависло так низко, что, казалось, придавливает верхушки сосен и елей. Надо бы повернуть назад, но что-то толкало Штефана в сторону всё теснее сжимающих просветы деревьев, и он упорно гнал себя вперёд.

В белёсой круговерти обозначилась тёмная фигура, он подошёл ближе и оцепенел.

-Как ты долго! - проворчала Даша, обиженно поджимая губы, - мы уже и чай выпили, и почти весь тортик съели, а ты всё где-то ходишь и ходишь.

-Дашенька? - растерялся он и глупо спросил: - как ты здесь очутилась?

-А ты как? - дёрнула она плечиком, - как ты, так и я. Папочка послал меня за тобой. Так прямо и сказал, мол, иди и забери его, нечего ему там делать. Вот я и пошла.

Он зябко передёрнул плечами. Даша насмешливо улыбнулась:

-Холодно? Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты шапку надевал! Вот всегда ты так... - и тут же участливо заглянула ему в глаза, - конечно, холодно. Но ты же знаешь, я запасливая. Вот, смотри, что я захватила.

Она протянула ему вязаную шапочку, которую когда-то вместе покупали на рынке в Таллине. Он терпеть не мог головных уборов и старался их не носить, разве что шляпу мог надеть. Но Дашенька тогда уговорила его купить эту шапочку, говоря, что она ему очень к лицу и он похож в ней на итальянского безработного. Он сдался, решив про себя, что всегда сможет засунуть это изделие эстонских кустарей поглубже в карман. А теперь она стояла перед ним, невесть откуда взявшаяся, словно только что спустилась из их ленинградской квартиры, и протягивала ему шерстяной комок. Он помедлил, надел шапку и сразу согрелся.

Они прошли ещё несколько десятков метров под ледяным ветром с колючим снегом и вышли к заброшенной сторожке. Покосившаяся избушка ждала их, холодно блестя стёклами двух окошек, будто напялила нелепое пенсне. Даша достала старинный портсигар, подаренный ей отцом на совершеннолетие (он тогда сказал, что хватит прятать сигареты и не стоит курить всякую дрянь), яркими переливами сверкнула россыпь крохотных камешков на крышке, открыла его и взяла сигарету.

-Хочешь? - предложила она Штефану, он отрицательно помотал головой - его сознание ещё не смирилось с мистикой Дашиного появления. - А я покурю.

Она щёлкала зажигалкой, но ветер задувал пламя. Тогда она догадалась прикрыться полой дублёнки, и тут же ветер бросил ему в лицо сизый дымок её сигареты с очень странным запахом.

-Дашенька, где ты взяла сигареты? - поморщился он.

-Ты же знаешь, я курю только то, что привозят папочке. Он специально для меня заказывает, - она глубоко и с удовольствием затянулась.

-Выброси сейчас же, слышишь?! - громко и отчётливо приказал он, и повторил: - сейчас же!

Она послушно выкинула сигарету в снег и поднялась по обледенелым ступенькам на крыльцо, дёрнула на себя дверь, обернулась.

-Мне здесь не нравится, - доверительно склонилась она в сторону Штефана, - там у нас такая роскошная весна, сирень на Марсовом поле буйствует... А тут злая зима, холодно! Пойдём уже домой, ладно? Чай будем пить...