Глава 7

Кире удалось незаметной мышкой проскользнуть в дом, пока Серёжка отвлекал любопытную кухарку Марту. В доме Паленов всё выглядело так, как она это помнила. Прихожая с длинной вешалкой для пальто и стойкой под галоши, направо - дверь в кабинет Ивана Фёдоровича и смотровую, прямо - гостиная, потом столовая и лестница наверх к коридору, куда выходили комнаты Штефана, его родителей, бывшая детская, теперь предназначенная для случайных гостей. Всё это Кире было знакомо, даже пахло в доме так, как она запомнила - смесью лимона и пчелиного воска для натирки полов и совсем чуть-чуть каким-то лекарством. И ещё: дом её узнал. Она поняла это по ставшей чуть тёплой дверной ручке, по мягкому скрипу ступеней лестницы, по нежному перезвону больших часов в гостиной. Дом узнал её и был ей рад. Она неслышно пробежала наверх, туда, где теперь размещались Шурочка с Серёжей, села возле круглого оконца и стала их ждать.

Они появились через полчаса, уже умывшиеся на ночь и еле отбившиеся от ужина, предложенного Мартой. Серёжка притащил спиртовку и кофейник, полный кофе, - знал, что им с Кирой предстоит долгий разговор.

Кира с удовольствием помогала раздеваться Шурочке, хотя та протестовала, уверяя её, что она уже совсем большая и всё умеет делать сама. Кира улыбалась, целовала дочку и кивала ей. Она уложила Шурку, укрыла одеялом, села на краешек кровати. Девочка ухватила мать за руку:

-Спой, мама, - попросила она. И Кира тихо-тихо, еле слышно пела ей про зелёную карету, пока Шурка не заснула.

Серёжа, сидя в соседней комнате, чуть не плакал от умиления, слушая их возню. Он вдруг позавидовал Шурочке, над которой сейчас ворковала мать. И затосковал по своему беззаботному детству. Ему, взрослому, прожившему длинную жизнь мужчине, вдруг захотелось, чтобы давно пропавшая мама Олечка приголубила его, приласкала и, может быть, тоже спела ему колыбельную. А ещё он внезапно понял, что его вечная тяжёлая тоска и мучительная печаль по навсегда потерянной Франсуазе, изменилась, переросла в тихую, спокойную грусть и словно бы отпустила его.

Вошла Кира.

-Уснула, - ответила она на его вопросительный взгляд, - я так благодарна тебе, Серёжа, за Шурочку, - она прошла к столику с горящей спиртовкой под кофейником, - сколько же вам пришлось всего пережить!

-Да, впечатлений много, - усмехнулся он, наливая ей кофе в чашку, - как вспомню эти выстрелы в библиотеке... А Шуркин крик до сих пор в ушах стоит...

-...Ма-а-ма! - Шурочка вырвалась из рук Серёжи, бросилась к стене, только что возникшей на том месте, где была библиотечная стойка. Девочка билась об каменную стену, сдирая кожу с кулачков. - Ма-ма!

-Шурочка, - Серёжа обнял ребёнка, - не надо! Это не поможет. Мы найдём маму, но не сейчас. Ты слышишь меня?

Девочка высвободилась из его рук, прижалась щекой к потрескавшейся штукатурке - и замерла, обнимая раскинутыми руками стену, мучительная гримаса застыла у неё на лице.

Сергей понуро огляделся и потёр затылок. Грязный булыжник под ногами, тусклый фонарь, явно неэлектрический, пытается разогнать наступающие сумерки. В дальнем углу облезлой подворотни сполз по стенке и застыл неподвижно в неловкой позе Вацлав. Сергей осторожно приблизился. Нет, помощь Вацлаву Иванову уже не понадобится. С красивого лица, навсегда сохранившего обиженное выражение, в пустоту смотрели мёртвые глаза.

Тёмная женская фигура возникла из-за угла, неслышно подошла и опустилась на колени:

-Вот ты и попал туда, куда так стремился. Глупый, глупый мальчишка, - горестно сказала Ниночка, закрывая ему глаза, - прими, Господи, его душу грешную!

Сергей смотрел, как она ласково отвела прядь белокурых волос со лба Вацлава. Обернулась:

-Ты иди, Серёжа. Здесь вам с девочкой нельзя оставаться - сейчас полиция явится. Я посижу возле него, - Сергей не двигался с места, - иди, слышишь? Посмотри у мальчика в карманах, если нужно что - возьми. И уходите!

Не хотелось касаться убитого, но Сергей понимал, что Ниночка права. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака Вацлава толстый бумажник, сунул себе, повернулся, чтобы уйти.

-Подожди, - остановила его Ниночка. Придерживая тело Вацлава, она сняла с него крестик с жемчужиной и протянула Серёже, - отдай это Кире. Может, она простит его?

Он взял блеснувший в свете фонаря крестик:

-Передам. Но увидимся ли?

-Береги девочку! - она махнула рукой, - вам туда.

Он кивнул. Шурочка по-прежнему стояла, прижавшись к стене. Сергей взял её холодную ручонку - она не сопротивлялась - и повёл туда, куда указала Ниночка.

Они прошли по тёмному переулку. Он всё ещё не мог определить, где они находятся. Но свернув за угол и увидев в конце улицы силуэт памятника Екатерине, понял, что они на Малой Садовой. Только теперь она называлась по-другому - Екатерининская. Мимо проходили мужчины в котелках и цилиндрах, женщины в длинных платьях, и ему показалась странно непривычной их одежда, цокали копыта, и очень сильно пахло лошадьми. Крупный мужчина в шинели и с шашкой на боку проводил их вопросительным взглядом. Сергей выпрямился, принял уверенный вид и повёл Шурочку в сторону садика. Его тревожило молчание девочки. Он понимал, что потрясение, которое она пережила, показалось бы невыносимо тяжёлым даже взрослому человеку. А что уж говорить о семилетнем ребёнке!

-Сейчас мы с тобой сядем на скамеечке под фонарём и обдумаем наше весёленькое положение, - пряча свою неуверенность за нелепо бодрым тоном, произнёс он, сжимая вялую холодную Шурочкину ручонку. - Ты не замёрзла?

Шурка не ответила. Глупый вопрос: на них была зимняя одежда, а сейчас, скорее всего, ранняя осень, сентябрь. В садике пожелтели ещё не все листья на деревьях. Он мысленно порадовался, что их одежда не выглядит так уж непривычно для здешнего народа. Конечно, на них заинтересованно поглядывали, но пальцами не тыкали и полицию не звали. Видимо, петербуржцы и не к таким выкрутасам привыкли.

Они устроились на скамейке под фонарём. Серёжа подумал, что неплохо бы узнать, какой сейчас год и день. Сделать это легко, если купить газету. Вон мальчишка в кепке-пролетарке бежит с целой охапкой листков. Но нужна мелочь, а медяков у них не было. Не совать же газетчику зелёную трёшку? Из урны в виде корзины торчал уголок какого-то печатного листка. Оглянувшись - не смотрит ли кто - Сергей брезгливо поморщился, сунул руку в урну и достал из неё мятый листок. Далеко отставив газету от глаз, ему не хотелось доставать очки, прищурившись, он разглядел дату: 15 сентября 1910 года и смог прочесть несколько заголовков. Один из них сообщал о полёте дирижабля "Америка" через Атлантику, другой с прискорбием вспоминал недавнюю кончину писателя Луи Буссенара.

-Шурочка, - он кинул газетку в урну, - мы с тобой действительно оказались в 1910 году. Сейчас сентябрь. Ну что ж, посмотрим, что у нас есть.

Он достал солидный бумажник Вацлава. Довольно толстенькая пачка разномастных денег - их ещё надо перебрать, а то можно сунуть продавцу купюру, а на ней год напечатан, который ещё не наступил. Документы! Вот это кстати. На первой странице бессрочной паспортной книжки значилось, что она выдана в 1910 году в мае месяце - и тут Серёжа чуть не застонал - на имя Тузенбаха Николая Львовича, потомственного дворянина по свидетельству департамента герольдии, рождения 19 января 1880 года, православного, место постоянного жительства Санкт-Петербург.

Мало того, что у владельца паспорта фамилия чеховского персонажа, так ещё и по возрасту он не подходил. Ну вот как он, шестидесятишестилетний седой мужчина, может сойти за тридцатилетнего молодого человека? Да ещё с такой литературной фамилией? Чем думал Вацлав, когда "подбирал" себе документы?!

Он покосился на Шурку и обеспокоился: сидит, не шелохнётся. Дело плохо. Надо искать ночлег и как-то растормошить девочку.