Ужинали на кухне. Все были усталые и потому молчаливые. И хотя наедаться перед сном не рекомендуется, мы пренебрегли этим и съели сначала холодец с чесноком, потом борщ с говядиной и кашу гречневую с хрустящими шкварками. Запивали квасом. Капитан вдруг стал рассказывать, как в древности фантасты представляли себе межзвездные полеты.

— На звездолете бассейн с подсветкой и вышкой — это обязательно. Парк для прогулок и обязательно пейзаж, уходящий в даль. Рестораны, где хрусталь и золотые вилки. Приглушенная музыка. Считалось, что в космос летят неврастеники, которых надо изящной жизнью отвлечь от мыслей о космосе.

— Надо же?! — сказали мы на это.

Тишка тем временем наелась каши и забралась в свое кресло слева от капитана. Он положил ей руку на голову, погладил. Вопрос прозвучал неожиданно.

— Кто на собаку ошейник надел? — капитан сдвинул в сторону тарелки и посадил перед собой Тишку.

Мы уставились на Тишку. Действительно, шею ее опоясывала повязка из белой, под горностай, шкурки, перехваченная внизу наподобие бантика. Капитан оглядел наши честные недоумевающие лица и стал белым как сметана. Вася снял повязку, пустил ее по рукам. Шкурка была мягкой и сшита чулочком, а вместо нитки — жилка тоненькая. Тут нам совсем не по себе стало: получалось, что мы три земных месяца околачивались на Цедне, а главного не заметили. Главное же всегда и во веки веков — разум.

— Эстеты мы, вот и опозорились. — Капитан гладил Тишку, речь его была отрывистой. — А вот для собаки все равны, что павиан, что свинья на паучьих ножках. Для Тишки тот, кто не несет угрозы, тот и хорош. А нам еще красоту подавай. В нашем понятии. Зря мы их своим пренебрежением обидели. Тех, кто так хорошо шкурки выделывает. Они ведь просто напрашивались на контакт. Для них-то мы, хоть и двуногие, хороши были… А вот Тишка-то с ними общий язык нашла, — капитан вывернул чулочек, оглядел аккуратный шов. — Тишке подарок сделали. Бантиком повязали… Это я не столько вас, это я себя больше казню.

— Капитан, а может, это не они, не эти… скользкие?

— Ну, мы ведь только с ними и избегали общения. Немелодично, видишь ли, кричат. Плохо выглядят. А ко всем остальным, — капитан ухватил за крыло увимчика, пролетающего над столом, оглядел его и выпустил, — ко всем остальным — со всей душой. Радовались многообразию животных форм…

О том, чтобы вернуться, не могло быть и речи. Мы знали, что на Цедну теперь полетят другие, свободные от эстетических предрассудков. Полетят обязательно, ведь разум так редок и всегда неповторим.

По возвращении на Землю наш отрицательный опыт на Цедне был всесторонне изучен. Проявление коллективного отвращения к непривычным для нас формам живого получило название Тишкин синдром, хотя Тишка как раз и не испытывала ни к кому отвращения или просто неприязни.

Я обрадую вас, сказав в заключение, что Тишка жила долго, пользуясь всеобщей любовью. В ней, как и в каждой благополучной собаке, мягко сочетались красота с добротой. Это так естественно — быть добрым, если ты не на привязи.

ЕСТЬ У ДРУГА ПРАВА

Он был маленьким пушистым комком. Он не знал, да и не мог знать, что зовут его Дэном, что он является представителем породы немецких овчарок и имеет длинную родословную. Дэн знал только теплый бок матери и пряный вкус молока.

Но вдруг все переменилось в его жизни.

Он остался один — без сестер и братьев. Дэн плакал и скулил в неуютной коробке всю ночь, но чьи-то большие сильные руки гладили его, и он успокаивался.

Скоро сознание его прояснилось. Он узнал свое имя, понял, что владелец больших сильных рук — его хозяин. И он преданно полюбил хозяина.

Шли месяцы. Дэн превратился в рослого толстолапого подростка. Однажды хозяин повел его куда-то очень далеко. Услышав разноголосый лай, Дэн заволновался. То, что он увидел, ошеломило его. Вокруг было множество собак. Он еле увернулся от оскаленной морды большой овчарки. Дэна обступили люди, они что-то говорили о нем, щупали грудь, смотрели зубы. Потом началось первое занятие.

Прошло немало времени, прежде чем Дэн понял, чего от него хотят. Он любил тренировки. Любил, когда после них ноют уставшие мышцы и подводит от легкого голода живот. Длинные мускулистые ноги, густая серая шерсть, острые уши и яркие глаза — Дэн стал красивым псом.

Дэн был счастлив: он любил своего друга-хозяина и ради него был готов на все.

Это воскресенье началось, как обычно. Дэн радовался: сегодня тренировка. Но с хозяином творилось что-то неладное. Дэн заметил, как дрожали его руки, запиравшие дверь. Голос его был тревожен. Но Дэн верил хозяину — он ласково ткнулся в ладонь мокрым носом.

Когда они подошли к незнакомой площадке, Дэна буквально оглушил лай. Нет, это был не тот лай, который он привык слышать на тренировках. Это была отчаянная тоскливая мольба. Почуяв недоброе, дрогнуло сердце Дэна. Он взглянул в лицо хозяина и не увидел его глаз.

На площадке — множество овчарок. Среди незнакомых собак Дэн узнал подругу по тренировкам — Вегу. Дэн дружески ткнул ее носом, но вдруг понял, что ей не до него. Вега дрожала, ее взгляд, полный тоски, был устремлен куда-то мимо него.

Дэн смотрел на метавшихся и скуливших собак. Ему стало страшно. Он почуял беду. Тихое рычание заклокотало в горле, шерсть встопорщилась на загривке. Хозяин вел его мимо собак. Дэн снова оказался около Веги. Хозяин сказал: «Ждать!» — и исчез в толпе людей. Теперь, когда Дэн был привязан, смутное подозрение закралось в его душу. Но хозяин сказал «ждать» — значит, он вернется и заберет его! Дэн оглянулся на других собак. Крупный черно-рыжий кобель яростно и отрешенно лаял. Другая овчарка лежала не двигаясь. Дэн видел ее темные, полные ужаса глаза. Дэн взглянул на людей. Они привели своих собак для того, чтобы продать их. За выученную овчарку платят много. Но ни Дэн, ни остальные собаки не знали этого. Они просто чуяли беду. А люди чего-то ждали.

За забором остановилась машина. На площадке появились люди в одинаковой одежде. От них неприятно пахло кожей и железом. Дэн видел, как они подошли к первой собаке. Они надели на нее ошейник и намордник. Дэн понял, что сейчас подойдут и к нему. Он рванулся на поводке и заскулил. «Цыц, ты!» — голос хозяина был сух и равнодушен. Дэн замолк. Злобные огоньки заиграли в его глазах. Потом он увидел, что на Вегу уже надет чужой ошейник. В огромном неуклюжем наморднике Вега показалась ему маленькой и жалкой.

Дэн вдруг ослабел. Земля уходила из-под лап. Только сердце бешено колотилось в груди. Затуманившимися глазами он смотрел на хозяина. Дэн не замечал, как на него надевают колючий ошейник. Дэн все еще верил хозяину, и когда тот ответил высокому человеку в форме: «Да, кобель, полтора года, Дэн», — он завилял хвостом. Главный человек сказал: «Можете идти домой!» — «Домой, домой!» — понял Дэн и радостно заскулил: лаять не давал намордник.

Острые колючки ошейника мертвой хваткой стиснули горло. Рука хозяина коснулась его головы. «Прощай, Дэн, домой — фу!» Дэн понял, что значит «домой — фу!», он понял, что у него нет больше хозяина…

Собаки рвались с поводков, лаяли и выли. Люди, как-то сжавшись, не глядя друг другу в глаза, уходили.

Дэн стоял, вытянувшись в струнку и навострив уши. Лапы мелко дрожали. Он молчал. Взгляды человека и собаки встретились. Человек не выдержал первым. Глаза хозяина жалко заморгали и опустились.

Люди уходили. Вега завыла, протяжно и тонко. Разномастные овчарки лаяли и метались, только большой серый пес стоял молча. Темные глаза его были сухи, в них незаметно гасла любовь и уже затаивалась тоска и ненависть.

Потом их долго везли в темном, обитом железом кузове. Кругом выли, лаяли и скреблись его товарищи по несчастью. Дэн лежал, безучастный ко всему, он все еще не мог поверить и понять, почему его любимый прекрасный хозяин предал его. Любовь и ненависть к нему клокотали в Дэне одновременно.