— Скорей, Ваня, скорей, — сказал он, — а то лань задерет.

— Свет! Свет дайте! — крикнул я и бросился по коридору, откуда слышалось злобное рычание медведя.

В полутьме ударился ногой о железные прутья, торчащие из клетки, но боли вгорячах не почувствовал.

«Наверно, Потап вывернул…» — мелькнула мысль. Невдалеке виднелся огромный силуэт медведя. Он пытался передними лапами зацепить пятнистого оленя, но плотная стальная сетка не пропускала лапы. В нее проходили лишь черные когти. Медведь совался в решетку мордой и пытался зубами разорвать ее, но это ему не удавалось. А олень защищался: он бил рогами в сетку и наносил медведю сильные удары в морду. Нос у медведя был в крови. Потап злобно рычал и всей тяжестью своего могучего тела давил на клетку. Клетка перекосилась и прижала оленя в угол.

— Потап, ко мне! Потап, спокойно! — крикнул я громко и повелительно, но медведь будто не слышал. Тогда я крикнул еще громче: — Потап! Ко мне!

Медведь повернулся и пошел на меня с грозным ворчанием, будто хотел сказать: «Что ты мне мешаешь?… Вот я тебя сейчас задушу…»

— Потап, спокойно… Потап…

Пятясь, я задел что-то ногами и упал на спину, но тут же вскочил. В это время загорелся свет — его включил Терентьич.

Ослепленный медведь прищурился и на мгновение остановился.

— Потап, спокойно… Потап, тихо… Потап…

У зверя забегали глаза, он зарычал и пошел на меня. Очевидно, Потап не узнавал своего хозяина: ведь в таком странном одеянии он меня никогда не видел. Я думал, что медведь узнает меня по голосу, но рассвирепевший зверь, казалось, потерял и слух, и обоняние, и зрение.

Позади себя услышал дрожащий голос матери:

— Ваня, выпусти Рекса и Сокола.

Терентьич уж кинулся к клетке, в которой находились мои телохранители, два здоровенных дога, но я остановил его: «Погодите!» Мне хотелось без драки и крови укротить медведя. Недавно во время репетиции Потап почему-то вдруг проявил ко мне агрессивность. И тогда мои верные телохранители-доги задали ему такую трепку… Наверное, он ее запомнил. «А не напомнить ли ему об этом?» — подумал я и громко крикнул:

— Рекс! Сокол! Ко мне!

Собаки заметались в своей клетке и басовито залаяли. Медведь вдруг остановился и, повернувшись, торопливо зашагал к своей клетке. Он всунул голову в пролом и застрял. Я подбежал к нему, ухватил за холку, с силой потянул на себя.

— Потап, назад! Потап, ко мне!

Медведь попятился и, понюхав меня, ввалился в открытую дверь клетки: узнал хозяина! Я захлопнул дверку и крикнул:

— Терентьич, цепи!

Мать попыталась накинуть на мои плечи пальто, но я ее отстранил:

— Погоди, мама, не мешай.

Терентьич принес мне цепи, и я быстро заштопал пролом в клетке. И лишь после этого вдруг почувствовал, что мне холодно. Я весь дрожал, ныла ушибленная нога. Оделся и сел на какой-то реквизит. Мамаша тоже присела рядом. Лицо у нее было бледное, дышала тяжело. Я обнял ее за плечи и привлек к себе. Она уткнулась лицом мне в грудь и тихо заплакала.

— Вот какой ералашный зверь, — по-стариковски ворчал Терентьич, — а еще имя людское носит… Я хотел его ружьишком попугать, к порядку призвать, а он, окаянный, схватил лапами ружье и давай его уродовать. Вот, глядите, что сделал…

Терентьич показал нам железный крюк, похожий на кочергу.

Ее привез на озеро Песчаное отец на собственной «Волге». Машина была новенькая, блестела голубым лаком, но картина была грустная: девочка страдала тяжелым нервным недугом. Врачи бессильны были что-либо сделать. Оставалось надеяться только на чудо.

Песчаное — чудесный зеленый уголок со скучным названием «зона отдыха» — в летнюю пору привлекало много горожан, стремящихся убежать от городского шума, найти на природе отдых и разрядку от напряженного ритма жизни. Вместе с родителями приезжали дети. Их голоса с утра до вечера звенели над озером. Счастливые! Этим здоровым ребятам было доступно все: они загорали и катались на лодке, купались и ходили в лес за грибами и ягодами, играли на лужайке в бадминтон и просто бегали.

Больная девочка проводила время одна, без подруг и ровесников. Дни тянулись у нее медленно и однообразно, скучные и похожие один на другой, как стертые монетки, которые она от случая к случаю опускала в копилку, даже не зная, на что они могут когда-нибудь понадобиться ей и понадобятся ли.

Она даже не завидовала: она уже привыкла к своему положению. Безразлично следила она глазами за играми других детей. Они не подходили к ней — их предупредили, что она — больная, может легко расплакаться, малейшее волнение способно вызвать потрясение, нервный приступ, лучше ее не трогать. Таким образом, отчуждение было взаимное.

Пожалуй, некоторый интерес пробудили у нее собаки.

Собак было две, и они, как привязанные, постоянно ходили за ребятами. Одна— крупная черная дворняга — принадлежала коменданту дач, про другую, поменьше, говорили, что ее завез кто-то из отдыхающих и бросил здесь. До осени она могла быть спокойна, насколько может быть спокойно животное, потерявшее хозяина. Пока не кончится сезон — будет сыта. На ее счастье, народ прибывал все покладистый, добрый. Правда, несколько мам поворчали, что это, дескать, не зона отдыха, а собачник какой-то, и запретили своим детям подходить к ним. Но дети при каждом удобном моменте затевали игры с четвероногими, тем более, что остальные взрослые были настроены к животным вполне доброжелательно — ласкали, угощали. Собаки были миролюбивы и никому не делали зла.

Как вышло, что маленькая Джульба оказалась около больной девочки, никто не смог бы объяснить. Никто ее не подзывал, не подманивал куском. Но только нянечка, приставленная к молчаливой одинокой девочке, отлучившись на недолгое время, застала ее в обществе собаки. Джульба сидела перед девочкой, поставив одно ухо и развесив другое, и, наклоняя голову то вправо то влево, старалась, видимо, понять, что ей говорят, а девочка, болтая ногами и весело хлопая ладошками, пыталась втолковать ей что-то.

Всплеснув руками, нянька закричала:

— Пошла отсюда! Тебя кто звал!

Собака с опущенным хвостом послушно отбежала прочь. Но результат был совершенно неожиданный: раздался громкий плач, девочка затряслась в рыданиях. Вперемежку с всхлипываниями слышались два слова:

— Хочу собаку! Хочу собаку!

С этого и началось. Вскоре Джульба стала частой гостьей домика, где жила девочка с няней. Больше ее не гнали, наоборот, она сделалась желанной там, в ее присутствии девочка не плакала, не капризничала, лицо ее часто озарялось улыбкой. Теперь больная часами оставалась весела, прекратились припадки. Бескорыстная доброта и приветливость бессловесного создания, казалось, возвращали ей здоровье и силы. Чудо все-таки произошло.

Новое знакомство пошло на пользу и Джульбе. Собака заметно окрепла, похорошела — нянька вдоволь кормила ее, поскольку стала видеть в ней свою помощницу. Но что будет, когда закончится сезон, польют дожди и придет время уезжать юной покровительнице и хозяйке Джульбы? Да, Джульба почитала отныне девочку за свою хозяйку и беспрекословно повиновалась ей. Они как будто были созданы друг для друга и давно ждали, когда, наконец, встретятся и больше не будут разлучаться.

А день расставания неумолимо приближался. Уже заметно поубавилось народа на Песчаном. Дни стали короче, ночи длиннее и прохладнее. Уже не так жарко грело солнце.

Снова подкатила к домику голубая «Волга». За больной дочкой приехали родители, и с ними — третий, пожилой доктор.

— О, да ты заметно поздоровела, — сказал он, проведя рукой по голове девочки. — Здешний климат пошел тебе впрок…

— А это что такое? — воскликнула мать девочки, увидев собаку, которая незаметно прошмыгнула за ними в комнату и теперь вертелась под ногами как бы в заботе, чтоб не забыли про нее. — Марш отсюда!

В ту же минуту лицо девочки сморщилось, из глаз брызнули слезы. Началась истерика.