О Кольцове Котляревский говорил, что он живо интересовался обсуждаемыми вопросами, но скорее как слушатель, он представлял тип чистого ученого-теоретика, пользовался всегда репутацией прекрасного преподавателя и очень этим делом интересовался, но он был довольно пассивен. Единственное его личное небольшое сообщение было лишено всякой политической окраски – об организации научной работы в государстве. Будучи большим противником отделения окраин, он всегда подчеркивал, что большевики осуществляют миссию объединения России, и он весьма отрицательно вообще относился к нашим контрреволюционным группам[50]. Говоря, что Кольцов пассивен и отрицателен к контрреволюционным группам, Котляревский так выгораживал его на допросах в ВЧК, так отводил от него излишние подозрения в контрреволюционной активности. Но Кольцов был другой. Он так вгрызался в проблему, политическую ли, научную, что либо камня на камне не оставлял от нее, либо доводил ее до высокой глубины понимания.

Другой человек Котляревского – профессор Фельдштейн. И он так о нем говорил на допросах в ВЧК: это теоретик-государственник, историк, научный исследователь, с живым интересом к политическим проблемам, много занимался историей Французской революции. И Котляревский, как и в случае с Кольцовым, подчеркивает, что Фельдштейн тоже не отличался активностью, а был мил и скромен: «Несколько застенчивый, со склонностью наблюдать события, а не принимать в них участие, он на совещаниях, на научных собраниях выступал мало, но готовил материалы, нужные для разных программных вопросов. Как делопроизводитель комиссии по выборам 1917 года в Учредительное собрание, он нашел богатый материал, который был полезен для политических собраний в центре»[51].

Ближе других Котляревский знал профессора Муравьева. Тот работал в Комиссариате иностранных дел, куда его пригласил сам народный комиссар Чичерин. Муравьев по поручению Чичерина собирал сведения из иностранной прессы, делал обзоры о политическом и экономическом положении страны, следил за книгами, рассказывал прессе о работе наркомата. Вообще-то Муравьев был хорошим теоретиком, он весьма глубоко интересовался философией Гегеля, участвовал в семинарах философа Ивана Ильина и довольно часто выступал с рефератами.

Котляревский и Муравьев имели достаточно научных знакомств и контактов в Москве. И оба, несомненно, в тот 1919 год способствовали оживлению общественно-научной жизни в столице России – стране, охваченной Гражданской войной. Поражают регулярные в то время профессорские встречи, на которых кто-то из маститых делал доклад, а потом шло обсуждение. Котляревский так говорил об этом: «Я посещал обычно сообщения Ильина (известный русский философ Иван Ильин. – Э.М.) и здесь встречал по преимуществу людей академического круга, часто совершенно аполитичных не только в настоящем, но и в прошлом (математик проф. Лузин, лингвист проф. Петерсон). По поводу сообщения Ильина были некоторые как бы ответные сообщения такого же рода, также совершенно теоретические и философские (помню одно – Бердяева)»[52]. Поддерживать интерес к научной мысли в такое время – это многое значило.

Но главное занятие профессорской группы «Национального центра», к которой и принадлежали наши научные герои, все же была разработка проблем государственного устройства России и ее внешней политики после падения советской власти. Этому и были посвящены регулярно проводимые научные собрания-совещания, о которых так небрежно говорил Виноградский.

Ведь что они обсуждали? Во-первых, программу экономического возрождения страны; и во-вторых, как следствие – проекты законов, касающихся промышленных, аграрных, продовольственных, национальных и церковных вопросов. Некоторые законопроекты отправлялись правительству генерала Деникина, шедшего на Москву с юга. Причем отправлялись не столько для ознакомления, сколько для практического воплощения уже в освобожденных от советской власти районах.

Конечно, главным документом была программа экономического возрождения России. Когда о ней встал вопрос на очередном собрании членов центра, Котляревский заявил, что интеллектуальной мощности группы явно не хватит для обоснования этой программы, и потому имеет смысл обратиться к ученым-экономистам. И он знает таких экономистов, способных написать такую программу в довольно сжатые сроки. Это профессор Яков Маркович Букшпан и профессор Лев Борисович Кафенгауз. Не являясь членами «Центра», они поручение «Центра» постарались выполнить.

Котляревский говорит в связи с этим: «Имели в виду не конкретные законопроекты или отдельные мероприятия – вопрос ставился иначе. Какое направление народнохозяйственной политики может быть противопоставляемо политике коммунистической, в каком направлении эта последняя должна быть изменяема? Совещание признавало единодушно, что в сфере экономической все наши партии оказались несостоятельными, а между тем все развитие русской жизни в ближайшее время должно исходить под знаком экономики»[53].

Кто же были такие Букшпан и Кафенгауз, которых нашел Котляревский, зная научную среду и экономических публицистов?

Яков Маркович Букшпан, окончив курс Политехнического института в Петербурге, учился потом в Берлинском университете. Вернувшись в Политехнический, преподавал там. А с 1919 года он редактор отдела статистики газеты «Экономическая жизнь». Его материалы были глубоки и обстоятельны. Не зря его уже в 1921 году пригласили в ВСНХ возглавить бюро мирового хозяйства и параллельно редактировать бюллетень «Народное хозяйство».

Лев Борисович Кафенгауз – выпускник юридического факультета Московского университета, в 1917 году заместитель министра торговли и промышленности Временного правительства, а после Октябрьской революции – глава центрального отдела статистики ВСНХ, потом один из руководителей в главном экономическом управлении ВСНХ.

Букшпан и Кафенгауз подготовили доклад на 15 листах с текстом на двух сторонах листа, в котором и была представлена экономическая программа возрождения России. С этим докладом Кафенгауз выступил на научном совещании «Центра».

Вот некоторые фрагменты доклада, который хранится в архиве ФСБ в форме машинописной рукописи.

«Экономическая политика России после революции должна определяться не субъективными целями отдельных групп и классов населения, не программами тех или иных политических партий, а только реальными нуждами нашей послевоенной и послереволюционной действительности».

«…Главная и единственная задача нашей экономической политики состоит в восстановлении производительной деятельности, в росте и интенсификации производства… теперь в силу необходимости, наша экономическая программа должна стать сравнительно простой, грубой и элементарной.

Надо расширить посевную площадь, надо увеличить производительность труда, надо восстановить железные дороги – и эти задачи надо выполнить в кратчайший срок и во что бы то ни стало, хотя бы для этой цели пришлось пожертвовать всеми политическими и социальными программами».

«Распределять нечего – это положение надо твердо усвоить, и поэтому в течение ближайших лет социальную политику придется ограничить самыми элементарными государственными нуждами, которые скорее следует отнести к общественной благотворительности и к призрению бедных, чем к современной социальной политике».

«Государство не в состоянии восстановить своим несуществующим еще аппаратом хозяйство страны. Частная предприимчивость и инициатива, творческие силы населения, предоставленные собственной ответственности – вот главная надежда хозяйственного возрождения России. Других путей нет у нашей страны и нашего государства: если сила нашего национального разложения окажется так велика, что частным хозяйствам не удастся вновь восстановить народнохозяйственный организм, то Россия, как независимое государство, окончательно погибнет. Она тогда неизбежно станет объектом чужеземной эксплуатации, объектом какого угодно хозяйства – частного, государственного, но не русского. Поэтому восстановление частной собственности и создание условий для нормального функционирования индивидуального хозяйства, частной предприимчивости есть основные условия, как хозяйственного, так и национального, государственного возрождения».