Как-то в журнале «Юность» я случайно наткнулся на короткий не то рассказ, не то эссе Анатолия Алексина под названием «Письмо к другу». Написанное от первого лица, это было обращение молодого человека к своему приятелю, который бросил больную мать на произвол судьбы, и вот автор письма обращается к нему со словами укоризны. Страшно сантиментальный, этот рассказ почему-то задел меня за живое, и я решил начать именно с него. Вопреки советам Жени Солдатовой.

И я начал!..

В жизни каждого человека бывают моменты, когда ему все удается. Так и мне в этот вечер все удавалось. Я читал, не заботясь о том, остановят меня или нет, совершенно не думал о том, как я выгляжу, нравится ли то, что я делаю, или не очень. Я читал и получал огромное удовольствие. Да, представьте себе!.. Удовольствие от самого себя. Это может показаться бахвальством? Пусть! Но большинству актеров в своей творческой жизни удавалось испытать это, когда ты не умом, а кожей чувствуешь: все зрители или слушатели целиком находятся в твоей власти и ты можешь делать с ними все, что тебе заблагорассудится. Захочешь, чтобы они заплакали? Заплачут! Захочешь, чтобы рассмеялись? Будут хохотать до слез. К сожалению, такие моменты выпадают на долю актера крайне редко, мне в моей актерской судьбе удалось всего лишь пять или шесть раз испытать это упоительное чувство. И вечер в доме Астангова был первым.

Когда я закончил, то заметил, как отец, не стесняясь, вытирает платком заплаканные глаза, а Алла Владимировна серединой указательного пальца поправляет намазанные тушью ресницы. «Ничего себе, спокойное начало!» Астангов слегка покачал головой, но в голосе его слышалось явное одобрение. Мог ли я ожидать большей похвали? И полетел дальше, как на крыльях. Читал все: и Достоевского, и Блока, и Горького, и Тютчева, и Маяковского, и Беранже. Михаил Федорович ни разу не остановил меня, а когда я напоследок прочитал монолог Скупого из «Маленьких трагедий» Пушкина, весело рассмеялся, обнял меня за плечи и предложил: «Обсуждение только что услышанного я предлагаю продолжить за столом», – и, не обращая ни малейшего внимания на слабые протесты со стороны Глеба Сергеевича, повел нас в столовую.

Так вот о чем перемигивались хозяева, перед тем как я начал читать!.. Клетчатую скатерть сменила белоснежная, и стол был сервирован на четырех человек!.. Пузатые графинчики и четырехугольные штофы дружно столпились в самой его середине. Судя по количеству и разнообразию цветов и оттенков прозрачных жидкостей, что заключали в себя эти сосуды, можно было понять: в этом доме очень уважительно относятся к старинному русскому напитку, а именно – к водке.

«Глеб Сергеевич, вы какую предпочитаете? – обратился Астангов к совершенно ошарашенному отцу. – Вот рекомендую: „На березовых почках", „Калгановая", „Зубровка", „Цитрусовая", „На земляничном листе", „Чесночная"… Какую вам налить?» Папа никогда не отличался пристрастием к алкоголю. Выпить на праздники любил, но никогда не терял человеческого облика и в гурманах спиртных напитков не значился. Поэтому он промычал что-то нечленораздельное и беспомощно пожал плечами. Михаил Федорович все понял и пришел Глебу Сергеевичу на помощь: «Я лично предпочитаю сегодня вот эту. – Он взял со стола графинчик, в котором плескалась не слишком аппетитная жидкость сероватого цвета. – „На черносмородиновых почках"! Вы только нюхните. Какой аромат!» Отец послушно нюхнул и, возвращая хозяину графинчик, невнятно промямлил: «Да… Аромат!..» Хозяин страшно обрадовался: «Значит, с нее-то мы и начнем!..» Он разлил настойку по рюмкам: «Вы, Глеб Сергеевич, на Аллочку внимания не обращайте. Она всегда пьет только «Столичную». Ее мои алкогольные экзерсисы совершенно не интересуют». Потом обратился ко мне: «А тебе, Сережа, могу предложить вот этот замечательный клюквенный морс. Или ты тоже от водочки не откажешься?» – «Что вы! Что вы!.. Я ее еще никогда не пил!» – замахал я руками. Астангов одобрительно закивал головой: «И правильно!.. Водочку надо начинать пить только тогда, когда ты способен ощутить ее истинный вкус, а это умение, доложу я тебе, приходит с годами. Ну, дорогие товарищи! – Он поднял рюмку. – За вашего сына, Глеб Сергеевич! Он действительно одаренный парень, и я желаю ему всяческого благополучия на этом трудном, скользком поприще, каким – увы! – является театр!..»

Взрослые выпили водки, я отхлебнул из стакана немного морсу. Закуска, что стояла на столе, была достаточно скромная: селедка с холодным картофелем, красная рыба, маринованные огурчики, свежая ветчина и… Я, конечно, могу ошибаться, но мне кажется, в тот вечер я впервые попробовал заморскую колбасу, которую не то что никогда не ел, но даже видел впервые. Называлась она «салями».

Мы просидели в этом гостеприимном доме довольно долго: до половины двенадцатого. За первым тостом последовал второй, за графинчиком с черносмородиновыми почками был открыт штофчик с «Калгановой», и так далее, и так далее… Ведь надо было отведать все сорта водочных чудес народного артиста СССР. Так что, когда мы вышли на улицу, Глеба Сергеевича слегка пошатывало. «Сынуля, родной! – проговорил он, слегка запинаясь. – Я так рад за тебя!» Если бы он только мог представить, как я был рад!.. Сам за себя!.. Еще за столом Михаил Федорович довольно решительно распорядился: «Поезжай домой, сдавай экзамены, получай аттестат зрелости и возвращайся в Москву. Я поговорю, с кем надо, и, думаю, в сентябре ты, Сережа, станешь студентом нашего училища. Согласен?» И он еще спрашивал меня, согласен ли я!.. «Но, Михаил Федорович, вы не сделали мне ни одного замечания. – Я искренне удивился. – Неужели у меня не было ни одной ошибки?» Астангов рассмеялся: «Как это не было? Конечно, были. Но ты лучше читай со своими ошибками, чем с моими. Поверь, так лучше будет. Одним словом, приедешь в Москву, звони». И поцеловал меня в лоб!.. Мог ли я еще пару часов назад мечтать о подобном?!

Через день состоялось еще одно прослушивание. Теперь уже в Школе-студии МХАТ. Женя Солдатова договорилась об этом со своим любимым педагогом Е.Н. Морес. К этому испытанию я отнесся с некоторой прохладцей. На Евгению Николаевну мой талант почему-то благоприятного впечатления не произвел, но, в отличие от Тарасовой, она не стала убивать меня безапелляционным приговором, сказала только, что я недостаточно хорошо подготовился, и посоветовала поступать на следующий год. Смешно. «На следующий год»! Мне? Которого похвалил сам Астангов!.. Как иногда даже уважаемые люди бывают слепы и недальновидны!

Вернувшись к маме в Ригу, я ничего не рассказал ей о визите к Тарасовой, о Е.Н. Морес упомянул вскользь, заявив, что она дала мне несколько весьма полезных советов, а вот вечер у Астангова описал во всех деталях. Правда, мама уже давно все знала, потому что отец буквально на следующий день позвонил ей и все рассказал. Конечно, не так красочно, как я, но достаточно подробно. И моя бедная мама смирилась с неизбежным. Спорить с таким безусловным авторитетом, каким в ее глазах был Михаил Федорович, она не могла и горько сожалела только об одном: не надо было соглашаться на мою поездку в Москву. Теперь же я мог совершенно открыто и спокойно готовиться к поступлению в театральный институт.

Выпускных экзаменов было много. Ни о каком ЕГЭ мы тогда ведать не ведали. Мы сдавали каждый предмет отдельно. Русский язык и литература (сочинение), математика (устно и письменно), физика, химия, история, английский, латышский язык – итого восемь штук! И продолжались эти экзамены больше трех недель!..

Все экзамены, на радость маме, я сдал на «пять»!.. И вот наконец наступил день, когда мы должны были сдавать латышский язык. Это был наш последний экзамен. Я вытянул билет, сел за парту, чтобы подготовиться к ответу, и тут ко мне подошел наш директор школы. «Смотри, если сдашь на пятерку, получишь медаль», – тихо сказал он. Собственно, медаль мне была не нужна, но, чтобы порадовать родительницу, стоило постараться. Однако это было не так просто: с латышской грамматикой у меня всегда были проблемы, и на этот раз я споткнулся именно на ней. Пятерки не вышло, но и четверке я был несказанно рад, потому что, выйдя из класса, я закончил среднюю школу. Сразу осознать грандиозность этого события так и не смог. Первый раз нарушил установившуюся традицию: не поехал с ребятами на взморье. Пришел домой, рухнул на кровать и проспал больше двенадцати часов. Видно, вымотался за экзаменационную сессию.