Дядя Карл, спасибо тебе и за этот вечер, и за многое-многое другое… Одним словом, спасибо тебе за все!..

В день нашего приезда в Ригу в доме, который отныне стал для нас родным, большой овальный стол был празднично накрыт, и за ним собрались не только Кетнеры и мы, но и наши новые рижские родственники. Во время выборов народных заседателей районного суда Иля среди кандидатов совершенно случайно наткнулась на фамилию Апсе. Оказалось, это ее двоюродный брат Эльмар, и вот теперь мы познакомились с ним, его женой Лидией и их детьми Гунтисом и Витой. Чуть позже мы также познакомились с младшим братом Карла Карловича дядей Францем и его женой Инной. Вот сколько новых родственников появилось у нас в одночасье!..

Остатки весенних каникул пролетели быстро, и 1 апреля мы с братом продолжили свое очень среднее образование. Боря в первом классе 40-й средней школы, где учился Карлуша и которая располагалась на той же улице Тербатас рядом с нашим домом; я – в шестом. Поскольку это был конец учебного года, для меня места в 40-й школе не нашлось, и пришлось довольствоваться семилеткой. В те далекие времена такие «неполноценные» учебные заведения были не редкость.

То, что мы уехали из Житомира, во многом облегчило нашу жизнь. Представляю, как было бы тяжело и маме, и мне, если бы мы остались. Каждый день встречаться с людьми, которые были в курсе наших семейных передряг, видеть либо злорадные, либо, что еще хуже, фальшиво сочувствующие лица, делать вид, что ничего особенного не произошло. Нет уж, увольте!.. Того, что мне довелось испытать в последние два месяца жизни в Житомире, с лихвой хватило на долгие годы.

А здесь, вдали от ставшего мне ненавистным военного городка ЖКЗАУ, среди новых родственников и новых приятелей горькие, мучительные переживания стали потихоньку отступать и уже не терзали мою душу так остро, как прежде. Я перестал плакать по ночам. Погасив свет, я долго не мог заснуть и мечтал, как жестоко я отомщу тому, кто так безжалостно меня предал. И с каждым разом месть моя становилась все более и более изощренной, а удовлетворение, которое я при этом испытывал, все более и более сладостным. Однако главным условием того, чтобы месть моя удалась, было одно: я должен стать знаменитым. На худой конец – удачливым и счастливым. Но знаменитым все-таки лучше.

Вскоре сбылось мое самое заветное желание: в середине мая я стал обладателем потрясающего фотоаппарата «Зоркий». Эту свою мечту я начал лелеять еще в Житомире. Один из подчиненных отца (к сожалению, не помню, как его звали) подарил мне старенькую немецкую камеру, которую в качестве трофея привез с войны. Наверное, когда-то давно это был неплохой аппарат, но к тому времени, когда он попал в мои руки, фотографии, сделанные с его помощью, получались, мягко говоря, не совсем удачными. Пленка по бокам засвечивалась, и при печати снимки выглядели довольно странно: изображение с двух сторон было окаймлено темными полосами. Я конечно же расстраивался, но про себя твердо решил: у меня будет самая настоящая фотокамера, чего бы мне это ни стоило!

И начал копить!..

Во-первых, экономил на школьных завтраках. Конечно, это были копейки, но все-таки!.. Во-вторых, уговорил маму, чтобы на все праздники, включая мой собственный день рождения, она дарила мне не какую-то пустяковую ерунду, а деньги. И таким образом мне удалось к маю 54-го года скопить больше четырехсот рублей!.. Представляете?

Честно признаюсь, с ценными подарками мне в жизни не везло. В раннем детстве на Новый год мама подарила мне диапроектор. Это – раз. В Житомире отец, уязвленный тем, что у Толика Смоляницкого появился велосипед, отстегнул мне шестьсот рублей, и я тоже смог приобрести двухколесного красавца, который назывался очень буднично и прозаично: ХВЗ (Харьковский велосипедный завод). Это – два. Что еще?.. Ах да!.. Вспомнил!.. На Новый год Мария Ильинична подарила мне авторучку. Вот, пожалуй, и все. Поэтому на щедрость родных и близких я не очень-то рассчитывал и с упорством Гобсека пытался накопить необходимую сумму. Каждый день, возвращаясь из школы, я заходил в магазин, что помещался на углу улиц Ленина и Карла Маркса. В нем продавались музыкальные инструменты и фотокамеры. Остановившись у прилавка, я вожделенно разглядывал сверкающие оптикой и никелированными деталями «ФЭДы» и «Зоркие», как братья-близнецы, похожие на американскую «Лейку», и роскошные, недоступные из-за своей дороговизны аппараты «Киев-2» и «Киев-3». Конечно, в те поры существовала дешевая камера «Любитель», но на ее широкой пленке помещалось всего лишь 12 кадров, и поэтому я решил терпеливо ждать. По моим расчетам, выходило, что максимум через шестнадцать месяцев необходимая сумма будет лежать в коробке из-под мармелада, которая служила мне банковским сейфом.

Как вдруг!

«Сколько ты сумел накопить?» – в одно действительно прекрасное утро спросила мама. Я открыл картонный сейф и выгреб из мармеладной коробки на свет Божий четыреста с лишним рублей. «Сколько тебе не хватает?» – спросила мама. Сердце мое тревожно забилось!.. Неужели? «Зоркий» или «ФЭД» стоили одинаково: семьсот с хвостиком. «Триста», – дрожащим голосом промямлил я. Мама открыла кошелек и протянула мне заветную сумму: «Пошли в магазин». А я?.. Чуть не умер от счастья! Ну где это видано, чтобы мечты сбывались так неожиданно и легко.

Седьмой учебный год в моей жизни ознаменовался двумя чрезвычайно важными событиями. Во-первых, в марте в Ригу приехал Глеб Сергеевич. Однажды, вернувшись из школы, я c удивлением обнаружил на вешалке в коридоре серую генеральскую шинель. «Отец приехал», – коротко сообщила мама. Сердце у меня упало. Я простился с ним навсегда и был готов к тому, что мы с ним никогда уже больше не увидимся, и вот… Ну надо же!.. Свалился на мою несчастную голову!.. Его нежданное появление совершенно меня обескуражило: я начал лихорадочно соображать, как следует вести себя с ним, о чем говорить. Нарочито медленно разделся, долго и необыкновенно тщательно мыл руки в ванной и, наконец… Вошел в комнату…

В дальнем углу между шкафом и письменным столом в старом кожаном кресле сидел отец. Мы не виделись больше года. Он нисколько не изменился и по-прежнему был все так же импозантен и красив. Но в эту минуту мне вдруг стало безумно жаль его. Может, потому, что сиденье нашего мебельного ветерана было сильно продавлено и товарищ генерал буквально утонул в его кожаных недрах. В эту минуту он показался мне таким маленьким, таким беззащитным!.. Я чуть не заплакал… «Поздоровайся с отцом», – распорядилась мама. «Здравствуй… те», – еле выдавил я из себя. «Ведь раньше вы, кажется на „ты" были?» – удивилась мама. «А мы и сейчас на „ты", – не слишком естественно, но очень весело и бодро успокоил ее отец. – Ведь так?..» Я промолчал. «Ну ладно, вы тут пока беседуйте, а я пойду на кухню. Через десять минут обедать будем», – тоже бодро и тоже не слишком естественно сказала мама. Ей, как и нам, было не по себе, и она решила разрядить возникшую неловкость самым удобным для себя способом: поскорее вышла за дверь, оставив нас в комнате одних. Попросту говоря, сбежала, предоставив мне самому расхлебывать эту чудовищную ситуацию.

Я боялся посмотреть в сторону отца. Стоял набычившись, словно двоечник, который не знает урока, изо всех сил сдерживая выступающие слезы. Глеб Сергеевич тоже был явно растерян и мучительно соображал, с чего бы начать. Просто обнять и поцеловать меня он почему-то не решился. Очевидно, помнил мою знаменитую фразу из прощального письма: «Когда ты будешь обнимать своего сына, вспомни о детях, брошенных тобой!..» А я?.. Если честно, очень хотел, чтобы мы обнялись. Хотя, спроси меня, ни за что бы в этом не признался. Еще чего!

«Как дела?» Весьма глубокомысленный вопрос. «Нормально», – последовал не менее глубокомысленный ответ. И вновь мучительная долгая пауза. «Мама говорила, у тебя проблемы с русским?» – нашелся Глеб Сергеевич. «Сейчас все в порядке», – успокоил я его. «Беседа» наша текла легко и непринужденно. Мы или подолгу молчали, или обменивались ничего не значащими, пустыми фразами.