Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Подробностей того, как отец ушел из родительского дома и начал службу в Красной армии, я не знаю, но в 1924 году, когда ему исполнилось 20 лет, он уже носил военную форму.

Моя мать, Вера Антоновна Апсе-Десницкая, родилась в Риге в семье рабочего. Мой дед Антон Апсе был мастером-фрезеровщиком и работал на знаменитом радиозаводе ВЭФ. Его жена, обыкновенная домохозяйка, занималась воспитанием двух дочерей – старшей Эльзы и младшей Веры.

К сожалению, мама не любила рассказывать о своем детстве. Может быть, из-за того, что, когда ей исполнилось всего шесть лет, ее мать умерла во время эпидемии холеры. Спасая детей и мужа, бабушка моя заставляла всю свою семью пить мучительно горький отвар полыни, благодаря которому никто больше не заболел. С тех самых пор, как мама рассказала об этом, лучшим желудочным средством для меня служит именно эта настойка.

Как-то раз мама показала мне дом, где она родилась. Оказалось, семья рабочего завода ВЭФ занимала пятикомнатную квартиру на улице Таллинас, и на его зарплату могла позволить себе содержать горничную и кухарку. Кроме того, раз в неделю к ним приходила прачка, так что моя бабушка не знала, что такое стирка постельного белья и других крупных вещей. А когда нужно было пополнить запас продуктов, к дому подъезжала наемная рессорная коляска, и мама с кухаркой отправлялась на рынок. Для меня это было слишком фантастично, потому что в советское время представить себе такое было просто невозможно.

Летом 45-го года мы приехали в Ригу, и я очень любил ездить с мамой на Центральный рынок в такой же коляске. Копыта звонко цокали по брусчатке мостовой, и было приятно качаться на кожаном сиденье и смотреть, как мимо нас медленно проплывают сохранившиеся после войны старые рижские дома.

Когда началась Первая мировая, ВЭФ эвакуировали из Риги, и вдовец Антон Апсе переехал вместе с дочками в Харьков. В 1970 году я был там на киносъемках и узнал, что в городе очень долгое время существовала специальная латышская школа и даже латышское кладбище. А известный на весь Союз Харьковский радиозавод – не что иное, как бывший ВЭФ.

Там же, в Харькове, дед Антон женился во второй раз на Ольге Левит. Его новая супруга тоже была вдовой и воспитывала маленькую дочку Эрику. Таким образом, бабушка Оля и тетя Эрика стали для нас с братом родными людьми, и одно время мы даже жили с ними в одной квартире в Риге на улице Тербатас в доме № 4.

Когда отец был свободен от своей службы, он любил гулять с мамой и со мной в старом Ботаническом саду, что располагался неподалеку от нашего дома на пересечении 1-й Мещанской улицы и Грохольского переулка. Мама рассказывала, что как-то отец, толкая по аллее сада плетеную детскую коляску и необыкновенно гордый тем, что в ней лежу я – его законный наследник, безапелляционно заявил: «Все, Верочка, теперь ты с Сережей будешь ездить на курорт только в мягком вагоне!..» Увы! Благим порывам Глеба Сергеевича не суждено было сбыться: в октябре 41-го года, когда мы – мама, ее свекровь, бабушка Валя, и я – уезжали из Москвы в эвакуацию, нам пришлось ехать не в мягком вагоне, а в обыкновенной теплушке. И курортом для нас стал не Южный берег Крыма, а большое село Крутиха близ Челябинска.

Добирались мы из Москвы на Урал больше месяца. Во время этого путешествия, как рассказывала мама, возникли две проблемы: еда и туалет. Казначейские билеты Государственного банка СССР не в ходу, и главной валютой на привокзальных базарах служили драгоценности, меха, отрезы материи, красивые безделушки, бижутерия, добротные костюмы и вечерние туалеты эвакуируемых. Зачем в глухой деревне простым русским бабам нужны были вещи, применимые сугубо в городском обиходе, понять трудно, но мама говорила, что из-за ее темно-синего платья с большим кружевным воротником две торговки в буквальном смысле слова подрались. За деньги, конечно, еще можно было что-то купить в государственных магазинах, но, во-первых, населенные пункты, где такие магазины существовали, попадались на пути следования эшелона крайне редко, а во-вторых, их полки, как правило, были девственно пусты. Поэтому за месяц пути на Урал баба Валя оставила на маленьких станциях все свои фамильные драгоценности. Мама вспоминала, как горько плакала Валентина Ивановна, когда ей пришлось отдать за буханку хлеба свое обручальное кольцо – последнее, что сохранилось на память от умершего несколько лет назад мужа. А Вере Антоновне удалось сберечь только серебряную пудреницу, которую отец преподнес ей в день нашей выписки из роддома. Да еще нитку жемчуга, подаренную свекровью. Мама в суете сборов, не желая того, оставила ее в Москве. Эта нитка, по существу, была единственным маминым украшением, прожила с мамой всю жизнь и умерла вместе с ней. Когда после похорон мы с Борей открыли продолговатую коробочку, в которой лежал этот жемчуг, оказалось, все бусинки съежились, сморщились и покрылись черными пятнами. Мистика?.. Но спросите моего брата, и он подтвердит мои слова.

Мне повезло больше, чем взрослым. Несмотря на страшную нервотрепку тех дней, на мое счастье, молоко у мамы не пропало, и я был обеспечен высококалорийным и качественным питанием совершенно бесплатно.

В начале пути наш эшелон несколько раз бомбили немецкие самолеты. Летчикам было абсолютно наплевать, что на крышах наших теплушек были нарисованы огромные красные кресты. (Несколько вагонов в нашем составе действительно служили передвижным госпиталем.) Как говорила мама, всем казалось, что фашисты испытывали даже какое-то садистское удовольствие от того, что могут спокойно убивать совершенно беззащитных людей.

Когда начинался налет, поезд останавливался и все население эшелона выскакивало из вагонов и залегало рядом с насыпью. А когда самолеты, отбомбившись, улетали, наш эшелон еще какое-то время не двигался с места, потому что надо было похоронить тех, кто погиб при налете. Хоронили тут же, рядом с железной дорогой. В могилу втыкали палку, а на нее вешали табличку с именем того, кто лежит под наспех насыпанным холмиком. Вдоль российских дорог война оставила немало подобных «кладбищ», которые потом сами собой исчезли с лица земли. Ухаживать за этими могилами было некому.

После одного из налетов баба Валя заявила, что больше из вагона выходить ни за что не будет: какая разница, где умирать? Под откосом или на своем топчане в теплушке?.. Мама страшно перепугалась и принялась уговаривать свекровь, чтобы та изменила свое решение, но бабуля моя стояла на своем и оказалась права: после этого спора налеты фашистов на наш эшелон прекратились.

Но вылезать из теплушки наружу Валентине Ивановне все-таки приходилось, и довольно регулярно. Необходимость справлять нужду даже на войне не отпала. В теплушках такого удобства, как ватерклозет, не существовало, поэтому любая остановка эшелона использовалась пассажирами «на все сто процентов». Если поезд останавливался посреди поля, народ высыпал из теплушек и присаживался на корточки тут же, в двух шагах от вагона. Никто никого не смущался и не кричал: «Девочки – налево! Мальчики – направо!» Разницы полов в данном случае не существовало, потому что никто не знал, сколько простоит состав: сутки, несколько часов или несколько минут. Железная дорога в октябре 41-го года работала без расписания. Поэтому, помимо острого желания опорожнить кишечник или мочевой пузырь, всеми владел жуткий страх отстать от поезда.

И мама однажды испытала на себе, что это значит. На какой-то станции она оставила меня с бабулей в теплушке, а сама отправилась на привокзальный рынок, чтобы поменять очередную драгоценность на продукты. А когда вернулась на перрон, обнаружила, что наш эшелон куда-то ушел. Представляю, какой ужас охватил ее, когда она увидела, что состава на путях нет. Кинулась в одну сторону, в другую… Но разве можно догнать ушедший поезд?! Села на перронную скамейку и зарыдала, представляя, что навсегда потеряла сына. Какой-то железнодорожник увидел ее рыдающую и, узнав, чем вызваны эти слезы, объяснил, что наш состав просто перегнали на запасные пути подальше от вокзала. Можно легко себе представить, какое счастье испытала моя бедная мама, когда, запыхавшись от быстрого бега, обнаружила наш вагон в тупике на самой дальней ветке и нашла свекровь и своего драгоценного сына, меня то есть, в целости и сохранности.

3
{"b":"610501","o":1}