— Заткнись, — велела ему, хотя Деклан не произнес ни единого слова. — Просто съешь его.

— О-о-о, теперь я вижу. Это просто уловка, чтобы мой рот был занят. Соблазнить моим любимым шоколадным маффином, и ожидать при этом от меня молчание. Ну, позволь мне сказать тебе, я могу думать о более приятных вещах, которыми мог бы заняться мой рот... — он продолжал болтать, но его сладкий голос превращался в мелодичную колыбельную.

Я спала до самого приезда на студию. От маффина не осталось ничего кроме обертки.

Весь день Маделин была странно сдержанной, что являлось приятной редкостью, и даже Альфред буркнул «привет» (что я посчитала огромным шагом в нужном направлении). На ланч Френ отвезла меня в Пасадену, чтобы взять еду в одном из моих любимых ресторанов органической еды. И никто не произносил ни единого слова о моих шортах с резиновыми уточками.

День становился просто замечательным.

Я была уверена, что день просто не мог стать еще лучше, когда проверяла свой вибрирующий телефон и обнаружила послание «ДРУЗЬЯ НЕ ПОЗВОЛЯЮТ ДРУЗЬЯМ НАПИВАТЬСЯ И ЗАНИМАТЬСЯ СЕКСОМ».

— Кэм! — жизнерадостно ответила я. Он исчез чуть больше чем на неделю, но учитывая разницу во времени и его напряженный график, мы могли общаться в основном при помощи смс.

— Почему ты не можешь всегда так меня приветствовать? — обиделся он.

— Разлука заставляет сердце биться сильнее! — я сделала ударение на последнем слове, пока предложение не превратилось в вопрос.

— Я просто ожидал чего-то более... зловещего, — признался Кэм, перекрикивая шум города на заднем фоне. Гудки такси, и кто-то разговаривал на языке, которого я не знала.

Насторожившись, просто решила подумать обо всех, приятностях которые сегодня происходили. Почему вдруг все со мной такие милые?

— «Зловещего»?

— Ага, я все еще в списке рассылки на тему съемок, и когда увидел, что сегодня они собираются снимать сцену усыновления, то забеспокоился о тебе.

— «Сцена усыновления»? — я онемела и, наконец, обрела зловещий тон, которого Кэм ожидал.

Кто-то заговорил с Кэмом с его стороны линии, и он скороговоркой произнес несколько невнятных слов.

— Слушай, Эдс, я должен идти, но мне хотелось бы сейчас быть с тобой, — с сожалением заговорил он, снова обращаясь ко мне.

Я кивнула, что было нелепо. Он не мог меня видеть, но дар речи оставил меня.

— Я люблю тебя! — в его голосе слышался вздох столь же бесполезный, как в лодке во время урагана.

Снова кивнула и отключилась.

Остаток дня я избегала Маделин, как будто она была заражена каким-нибудь пожирающим плоть вирусом. Не могу допустить никакого анализа поведения Эдли Эдер в тот день. Это была незаживающая рана. Из нее сочилась боль, сердито вцепившаяся в мою душу, и которую я несла, не стесняясь, не потому что гордилась ею, а потому что я ее заслужила.

Заслужила эту боль.

Маделин отпустила меня. Я думала, что мне придется драться с ней из-за этого. Возможно, она даже могла меня уволить. В конце концов, неповиновение ей было равнозначно отказу выполнять работу, для которой меня нанимали. Я предположила, что на этот раз Маделин не понадобились мои объяснения причин поступка. Она могла прочитать все бессердечные действия Эдли Эдер прямо на страницах книги и обойтись без моей помощи.

Каковы бы ни были причины, но меня оставили в одиночестве. Дрожа и скрываясь от всех на задворках съемочной площадки, я с пошлым интересом наблюдала, как обустраивают декорации.

В этой сцене я не собиралась критиковать их за неаккуратность. Сконструированный госпиталь был таким же холодным и безликим, как и тот, в котором мне пришлось рожать.

Старалась смотреть куда угодно только не на больничную койку, где команда готовила Маделин, накладывая грим на ее лицо пока она не стала болезненно бледной, и, смачивая волосы пока они не прилипли к ее лицу. Я не хотела смотреть, но не могла отвести взгляд.

Освещение снова и снова возвращало меня к фальшивой Эдли Эдер. Ее тело было почти незаметно на койке, что делало ее невыносимо похожей на ребенка. И еще оставалось достаточно места, чтобы Деклан смог лечь рядом с Маделин, когда Джорджия велела ему занять место в декорациях.

Я не могла за этим наблюдать. Больше всего хотела отвернуться, но мой взгляд был прикован к актерам с большим вниманием, чем я думала. И чем больше я смотрела, тем больше Маделин и Деклан расплывались перед моим взглядом.

Я видела лишь себя. Было даже удивительно, с какой легкостью мои мысли неслись на запретную территорию, на которую я раньше никогда не рисковала ступать. Мне пришлось потратить слишком много времени, чтобы убедиться, что дверь в ту ночь никогда не откроется. Запечатывая каждую щель и трещину, пока я не обрела уверенность, что наружу ничто никогда не протиснется.

Вот только я снова и снова возвращалась к тому дню, и это было так же просто как провалиться в открытый люк.

Руки Кэма обнимали меня так сильно, словно я единственная кто удерживал его на этой земле. Он опять уткнулся лицом в мою шею, и его слезами пропитывалась моя рубашка, попадая на мое обнаженное тело под ней.

Я лежала прямо, не шевелясь, полностью погруженная в отчаяние. Его рыдания, рвущиеся из глубины души разбивались об меня как волны омывающие песок на пляже.

— Она не наша... она не наша... она не наша! — Кэм повторял эти слова как заведенный, и я пыталась успокоить его, когда осознала, что это мой собственный голос. — Мы не сможем ее увидеть... никогда. Она не наша, Кэм. Мы не сможем видеть ее.

Он не отвечал, а лишь сжимал мое ноющее тело еще сильнее своими дрожащими руками. Я не останавливала его. Мне нравилась боль. Это заставляло меня снова почувствовать себя человеком. Это единственное.

— Поклянись мне... Иначе меня ты тоже потеряешь, — в этот момент я была жестокой, хуже чудовища, когда угрожала ему единственной семьей, которая у него когда-либо была. Это прочертило черную линию через все мое существо и эта линия никогда не исчезнет.

Но я должна была сделать это для него. Потому что никогда никого не любила так, как его. Я никогда не думала, что такая любовь вообще возможна, что она живет лишь в историях, которые Кэм шептал моему животу, в моменты моей бессонницы.

Я должна была сделать это для него, потому что он дал бы нам весь мир, если бы только мог. Он бы отдал все, чтобы удержать нас. И потому что он сделал это для меня, я обязана была сделать то же самое для него.

Я была бы чудовищем, оставив Кэма в тот момент. И приняла решение вместо него. Ему никогда не придется выбирать. Ему не нужно было отказываться от своей мечты. Я приняла вину на себя, чтобы Кэму никогда не пришлось переживать ее.

Но я оказалась не такой уж сильной, а он был еще слабее меня. Увидев ребенка, вряд ли потом смогла отпустить, а Кэм позволил бы мне ее оставить.

- Поклянись мне, - произнесенная шепотом команда оставила ощущение грязи, и я мягко выплюнула ее, надеясь, что больше никогда снова не почувствую его.

— Я клянусь! — в его горле стоял комок, но клятва была произнесена.

Кэм всегда любил меня. Мы являлись семьей, связанной чем-то большим, чем безграничная любовь.

Он был моей родственной душой.

Но Кэм всегда будет немного ненавидеть меня за то, что я забрала у него – у нас обоих – на той больничной койке.

Я чувствовала легкое головокружение и была дезориентирована, когда обнаружила что стою, замерев на съемочной площадке в настоящем. Сцена все еще разыгрывалась актерами, которые больше не были мной и Кэмом.

Я попятилась. Не могла это сделать. Не была готова слышать слова, которыми Кэм описывал свой взгляд на историю. Я не хотела видеть, как становлюсь чудовищем в его глазах.