Лимонад оказался холодным, желтым и сладким. Кофе был хуже – с крошевом неперемолотых в порошок зерен.

– Я вас видел раньше! – сказал кофейщик, забирая недопитый кофе. – Вы приятель стеклодува? Не так ли?

– Да. Он здесь?

– Где же ему быть? В своей лавке. Утром ездил к печам, привез много нового стекла. Вы – русский?

Роман кивнул, не поднимая глаз.

– Русские поколотили англичан.

– Что? – переспросил Роман, повернув голову к кофейщику.

– Вы разве не знаете? Внизу был бой, на море. Адмирал Нельсон. Ваши ему здорово всыпали, а потом в Омо, в монастыре, англичане залечивали раны. Пятеро умерли, они похоронены на кладбище, за монастырем, а двенадцать выжило.

Роман покачал головой.

– Вы меня испугали. Я думал, это было сейчас. Русские поколотили англичан! Черт побери!

– Совсем недавно, сэр! Мой дед еще помнил, он был тогда мальчишкой. А его отец поднимал англичан снизу, от моря, в Омо. Три дня ехали. Мы все помним!

Роман улыбнулся и попросил еще стакан лимонада.

Они здесь все помнят – как вчера, как сегодня до обеда. Что история для нас, то для них действительность. Вот тебе и островная мелочность! Это мы мелки, а они живут в гармонии со своей генетической памятью! И в то же время палят по воробьям и лицензируют рыбьи хвосты! Чтобы не пропали навыки прадедов и чтобы правнукам еще осталось…

Стеклодув неделю назад рассказал ему, как приехал в этот карликовый Омо и купил небольшой дом, которому по местным понятиям было не так уж и много лет – всего каких-то триста пятьдесят!

Стеклодув Делси сидел тогда в своем доме, суровом сооружении из серой каменной кладки, в окружении полок, заставленными синим и белым стеклом собственного изготовления – вазами, чашами и бутылочками всех размеров и форм, и, пуская сизый трубочный дым в рыжую бороду, вспоминал:

– Поставил я свой джип прямо к порогу, прижал к стене, чтобы не мешал, камень под колесо сунул… Сам знаешь, наклон здесь, улочки узкие, извилистые… Если скользнет вниз, подумать страшно. А сосед утром, старик, строгий такой, говорит: убери машину. Поставь на паркинг, за каменным домом. Как же, говорю! Я теперь здесь свою лавку имею, живу на втором этаже. Почему я должен убирать? У всех стоят машины! Старик посмотрел на меня – мол, как знаешь! Целый день простояла. Стемнело, лег спать. Утром гляжу, все четыре колеса спущены. Я – к старику: что ты творишь? Сейчас полицию вызову! Зови, говорит! Зову. Приходит такой толстый, с потным рылом. И штраф мне выписывает, как будто я в королевский дворец заехал, а не на эту горбатую улочку. Черт побери! Я говорю, жаловаться на вас буду в полицейское управление. Ищите, кто мне воздух из шин выпустил! Наверное, старик!

А он серьезно так: старик бы не смог. Нагибаться ему тяжело. Это я выпустил. Как, кричу, ты?! Ты же полицейский! Ты порядок должен соблюдать! А ты что делаешь! А что, спрашивает, я такого делаю? Ничего плохого не делаю! Сказано, убери машину, значит убери! Тут один закон – Омо. Старик знает…

Убрал я машину. В тот же день. Колеса накачал и на стоянку, за каменное здание. Мэрия в нем. Прошла неделя. Сижу в кофейне, вечер, весна. Солнышко уходит уже, но теплое, тихое такое. Не как летом – когда жарит аж до самой темноты. Кофе пью, зеванию потягиваю. Думаю себе, как бы дом этот обратно продать и смыться отсюда. Туристов еще нет, все местные. А столики-то все заняты: и рядом, в другой кофейне, и в харчевне, что за углом. Старухи у лавок своих сидят, греются на солнышке, вяжут, прядут чего-то. Или просто глазеют да сплетничают! Жуют себе воздух, старые ведьмы! На меня никто и не смотрит уже, как на чужого, или просто я им не интересен. Вроде как все обо мне знают! И даже не здороваются. И тот старик здесь же, с такими же… вино пьёт. Вдруг двое идут по улице, спускаются сверху. Молодые, черные, худые, как палки. На них все косятся и что-то шепчут. Они к моему столу подходят, садятся, даже не спросив разрешения. Ну, совсем ничего не говорят! А хозяин кофейни им сразу по стакану лимонада ставит. Пьют себе, молчат. Все на них поглядывают, но тоже ни слова! В это время по площади идет мужчина, крепко выпивший, качается. Грязный, как свинья. Вывалялся где-то. Возрастом лет сорока. Бубнит что-то себе под нос. И смотрит по сторонам как-то снизу, исподлобья. Потом останавливается напротив моего стола, но на меня никакого внимания, а только этим двоим. «Ну, что, говорит, пришли? Так делайте свое дело, парни!» И тоже садится к нам. А они только неспешно пьют желтый лимонад, и все вокруг вдруг совсем умолкли, ни шепота, ни словечка. Тихо так кругом! У меня внутри все оборвалось. А кофейщик ему ничего не подает, пьянице этому. Стоит около стойки и руки на животе сложил, а его жена, в черном платке, тоже носатая, выглядывает из-за мужнего плеча. Головой качает и вздыхает.

Вдруг парни допивают лимонад, один из них вынимает револьвер, черный, огромный, приставляет к виску пьяницы и стреляет. У того голова даже раскололась, мозги брызнули во все стороны, кровища кругом, у меня на рукаве даже острый осколок черепа с чем-то серым, вязким, и в волосах у меня тоже что-то застряло – осколки черепа пьяницы и черные сгустки его крови. Я вскочил, стул упал, но гляжу, никто не двигается, только смотрят строго. Второй парень, который не стрелял, берет у своего друга револьвер из рук и на каменную веранду бросает. А пьяница, у которого теперь только полголовы осталось, со стула сполз наполовину, ноги подогнул, а левым локтем еще как-то случайно зацепился за угол стола, и поэтому не падает на пол. Эти парни деньги на стол бросили за лимонад и обратно пошли, туда, откуда пришли. И всё не спеша. Я стою, руки к груди прижал, не знаю, что делать. Все молчат, головами качают, на пьяницу этого несчастного смотрят, но как-то без сочувствия… Нехорошо смотрят!

Вижу, тот мордатый полисмен шагает. Быстро, деловито! И сразу к телу. Глядит на него, голову наклонив. Даже язык от усердия вывалил. «Что, спрашивает, здесь случилось с пьяницей Николасом? Кто, говорит, видел?»

Кофейщик выступает вперед и отвечает: «Я видел, господин полицейский! Он, этот пьяница Николас, достал револьвер и выстрелил себе в голову. У всех на глазах, сэр!»

«Это все видели?» – грозно так спрашивает полисмен и мордой своей толстой водит. Вокруг все закивали, закивали. Видели, мол. Револьвер достал – и в голову. Сам, говорят, выстрелил. И револьвер его. Узнаем, мол! Тут полисмен на меня глаза поднимает и говорит: «Вы все здесь заодно. Покрываете, должно быть, кого-то. А вот этот чужак! Мы у него сейчас спросим. Ну-ка, сэр, что вы видели?»

Я на него смотрю, сесть боюсь и уйти уже не могу. Всё, понимаешь, проклинаю. И что приехал сюда, и что дом купил, и что кофе вздумал пить в этой чертовой кофейне. Видишь ли, с людьми хотел сойтись, идиот! Вот и сошелся!

«Я, сэр, почти ничего не видел!» – отвечаю. «Как же, говорит, вы здесь же сидели за столом, и ничего не видели? Я вас сейчас арестую… Отказываетесь помочь расследованию?» Тут я закивал, мол, не отказываюсь, только не видел почти ничего… «А, говорит, мордатый, значит все-таки что-то видели? Что видели?»

Я оглянулся, все молчат и на меня смотрят. В глазах строгость, внимание. Смотрю на полисмена, а у него точно такие же глаза, то есть выражение такое же. Словом, все ждут. «Ну вот, говорю, сидел он, сидел… этот… потом вынул револьвер и в висок себе выстрелил. А больше я ничего не видел, сэр, клянусь!» Я даже два пальца кверху поднял и сам испугался своего клятвопреступления! Зачем поднимал, зачем клялся? Сейчас он меня и схватит! Но полицейский посмотрел вокруг себя, довольный, и кивнул мне. «Вот теперь, говорит, верю! Коль чужак сказал, значит, так и было! Покончил с собой! Давно пора было!»

Тело быстро убрали, все вытерли, а меня кофейщик и его жена тряпкой терли – счищали мозги несчастного пьяницы и капли его крови. Я хотел поскорее убежать, но тут ко мне тот старик, сосед мой, подходит и говорит: «Машину не ставь далеко от дома. Там чужие ставят. Туристы. Перед домом всем места хватит». И улыбается. Вот так меня приняли! А потом я попытался узнать, кто и за что пьяницу застрелил, так кофейщик мне посоветовал не лезть в это. Мол, кровная месть, или что-то такое. Нарушил он что-то, против местного закона пошел. Говорит, если тебя это не трогает, зачем знать!