– Так, все так. Ничего не меняется. Обычная история. Таких у нас сейчас много. Впрочем, спасибо вам, сэр. Я хотя бы теперь знаю, с кем продолжать общаться, а кого следует обойти стороной, – вздохнул Роман.

– Послушайте, Роман! В нашей службе, я имею в виду и полицейскую в том числе, где бы мы ни шпионили, в какой бы среде ни крутились, предателей и отступников не бывает! Верность профессии так же надежна, как умение кататься на велосипеде. С этим приходится жить. Бывают, разумеется, случайности… например, диктат обстоятельств, целесообразность и так далее, но в прошлое наша профессия не уходит никогда. В прошлое уходят только люди, когда от них хотят избавиться. То есть отлепить их от профессии, скажем. Так что, Рождественский по-своему надежный человек, как, собственно, и вы, и я, и Козмас этот мрачный… Но я все же хотел бы попросить вас кое о чем…

– Вы меня почти убедили в нашей корпоративной кристальности. Или, может быть, косности?

Полковник махнул рукой.

– Бросьте, майор. Вы язва! Отвратительная русская язва! Упиваетесь процессом! Послушайте, этот старый ливанец, Ахмед Растес, у него странная фамилия для ливанца, не так ли? Но это всего лишь прозвище, которые многие принимают за фамилию. На самом деле его зовут Харири. Ахмед однако же никогда не произносит этого имени и представляется только прозвищем. Пусть так и будет. Так вот, мистер Растес связан с теми украинскими парнями – владельцами «комет». Они что-то там крутят вместе. Попытайтесь выяснить. И тот с лилией в паху… это всё одна свора, похоже. Этот канал нам все-таки надо прервать. Иначе какого черта мы здесь собрались, господа полицейские?

– Они знают, кто я такой. Здесь это, оказывается, невозможно скрыть.

– Тем лучше! Ваша задача становится, как бы сказать, официальной. Они же, скорее, посчитают это глупостью с вашей стороны, либо продажностью. Да, да! Коррупция! Кругом ведь коррупция! – Сузу рассмеялся. – Перепроверить ничего не смогут. Даже через Рождественского! Вчера утром он улетел в Москву, в отпуск. Это, думаю, надолго. Так что накачивайте их любыми легендами.

– Хорошо! Я попробую.

– Вот, собственно, и все! А в монастырь – завтра! Завтра!

В монастырь на следующий день не поехали. Утром в гостинице Неожиданно появилась Каролина. Она вошла в номер так, словно, только-только вышла из него.

– Привет, господин майор! – сказала она и выскользнула из его рук, пряча губы.

– Наконец-то! Где ты пропадала?

– На ферме. Прибавилось больных котов. Хворают почем зря.

– Я думал, ты туда больше не поедешь.

Каролина с удивлением посмотрела на Романа.

– Это почему же?

– Ну, тогда в монастыре… Мне так показалось…

– Глупости! Я перекрестилась и поехала к девочкам.

– К старухам?

– К девочкам. Они девочки! Запомни это!

– Хорошо, хорошо! Послушай, ты тогда так странно исчезла… Нырнула в такси, и все.

Каролина, по-хозяйски оглядываясь, вошла в гостиную и села в кресло.

– У тебя чисто…

– Убирают. Прислуга. Филиппинка, мелкая, как мальчишка, и плоская… словно дощечка.

– А ты внимателен к женским прелестям.

– Это невозможно не заметить. Она меня все время пытается соблазнить, эта мальчиковая дамочка. Глазами, черными вишнями своими. Смотрит и смотрит в упор и улыбается так странно.

– Попробуй! Говорят, это пикантно. И не дорого, насколько я слышала.

– Что ты говоришь! Я в чем-то виноват?

– Прости. Глупости все это!

Роман обнял Каролину за плечи, присел на подлокотник кресла и впился ртом в ее губы. Англичанка не отвела голову. Сердце в груди Романа требовательно застучало. Каролина, почувствовав это, выгнулась и отпрянула в сторону. Между ней и Романом, между их телами вдруг появились ее упругие сухие ладошки, маленькие, плоские, непреклонные. Она легко оттолкнула Романа и, когда он соскользнул с подлокотника, с трудом удержавшись на ногах, быстро поправила себе волосы.

– Не сердись. Я зашла попрощаться.

– Что значит «попрощаться»?

– Уезжаю. В Англию.

Роман покраснел и отошел к распахнутому зеву балкона. Свет обтекал его сзади, слепя Каролину. Она не видела теперь его лица, но ощущала, как от его темной, «негативной» фигуры сочится нечто тяжелое, горячее, нервное.

– Послушай! Ты не сердись, пожалуйста! Через неделю я вернусь. Обещаю.

– Что случилось?

– Умер один из моих бесчисленных дядюшек. Осталось его завещание. Я должна быть там.

– Это завещание как-то может изменить твои планы?

– Не знаю. Звонили из нашей адвокатской конторы. Его стряпчий, говорит, что я основной фигурант.

Роман повернулся к ней и светлый солнечный луч нашел ее лицо, немного смущенное, ожидающее чего-то не здесь, не от Романа, не от этого острова. Он присел на краешек дивана и сцепил перед собой руки со вздувшимися побелевшими жилами. Почему-то именно их она заметила, и сердце ее сжалось.

– Мы же почти не знакомы. Зачем же так переживать? Да и всего-то на неделю.

– Мне показалось, миледи, что мы знакомы давно. Я так себе нафантазировал.

– Это как сон. Кошки, говорящие коты… Василис с его ариями. И этот грек, усатый этот… Все смешалось. И мы здесь… Такое, наверное, бывает.

– Я понимаю, мы ни о чем не договаривались. Ты свободна.

Каролина поднялась. Только теперь Романа заметил, что на ней легкий, почти прозрачный светло-изумрудный сарафан. Вновь сердце толкнуло кровь к вискам, вновь загорелись ладони рук.

Каролина улыбнулась, почувствовав это. Она предостерегающе подняла ладонь.

– Я должна идти. Самолет через три часа, а надо еще собрать вещи. Послушай, я вернусь. Через неделю… что бы там ни было! Клянусь! И потом, кошки, за ними тоже надо смотреть.

Она попыталась засмеяться, но получилось как-то фальшиво, плоско. Каролина резко повернулась и вышла в прихожую, прикрыв за собой дверь.

Роман стоял посередине гостиной, глядя на закрытую дверь, и сжимал кулаки. Фантазии хуже снов, подумал он. Сны забываются без боли, оставляя лишь дыхание ночи, тяжесть или легкость, а фантазии всегда давят на голову, в которой родились.

Итак, экскурсия в монастырь откладывалась на неопределенное время. Во всяком случае, полковник Сузу, узнав в тот же день о неожиданном отъезде Каролины в Англию, вдруг разом потерял всякий интерес к идее посещения обители диких котов.

– Что ж, будем дожидаться леди! – примирительно сказал он, садясь в машину.

Он ехал в аэропорт Ларнаки, куда вот-вот должен был прибыть один из его информаторов.

– Почему же, господин полковник? Разве, я не смогу быть для вас гидом? – ухмыльнулся Роман.

Полковник задержался около распахнутой двери машины и внимательно посмотрел на русского майора.

– Вызов, мистер Роман, мне был брошен дамой, именно ей я и намерен его вернуть. Она ведь, кажется, сказала вам, что улетает всего лишь на неделю? Не так ли?

– Кажется. Если ее не задержат дела…

– У нас с вами теперь достаточно времени, чтобы заняться своими. Вы, надеюсь, помните мою просьбу в отношении старого ливанца и украинских «кометчиков»?

– Конечно, сэр! Но послушайте, несколько дней назад, у «Василиса» вы были настолько резки в своих суждениях, я бы даже сказал, крайне непримиримы к чужому мнению. И в первую очередь, к моему… Что изменилось с тех пор? Вас перестала интересовать победа над моими суевериями? Или тот разговор был вызван теперь уже понятным недоверием ко мне?

– Отчасти… отчасти.

Полковник сел в машину и, не глядя на майора, выехал со стоянки Департамента полиции на узкую пыльную улицу, погребенную в тени черных каменных домов.

Роман пошел к своему «нисану», вдруг разом забыв и полковника, и Каролину, и кошачий монастырь. Что-то очнулось в нем от многодневной, болезненной дремы, и мозг заработал столь же холодно и ясно, как это было до встречи с Каролиной и ресторанного спора с полковником. Роман глубоко вздохнул и усмехнулся своим мыслям, а, точнее, той пустоте внутри себя, которая была готова принять эти мысли. Такое же ощущение у него всегда вызывала хрустящая белизна свежей постели: ясность в ее предназначении и чистота сильного тела, готовящегося соприкоснуться с этой ясностью.