– Удача, помноженная на силу. Разве ты не знаешь этого?

– Ты моя удача. Осталось только найти силы.

– И тогда ты станешь успешным?

– Наверное. Это неважно. Удача, помноженная на силу! Неплохо сказано. Это ты придумала?

– Боюсь, я. Я вообще афористична. Ты не находишь?

– Не знаю. Но сказано хорошо. Можно, я выбью это на своем плебейском фамильном гербе?

– Выбивай. А потом повесь его на щит.

– Зачем? Щит тяжелый, его надо с собой таскать. Не хочу.

– Тогда запомни, и все.

– Я хочу тебя видеть!

– Скоро прилечу. Разберусь тут со своим фамильным гербом и прилечу! Правда, здесь есть чудесный, милый старик… Единственный близкий мне тут человек.

– Разбирайся поскорее с гербами, со стариками, пожалуйста. А то вдруг меня отзовут?

– Что, налаживаются дела? Почти искоренил международную преступность на острове?

– Похоже, она нас искореняет. Если это поймут в нашей штаб-квартире, то меня отзовут. Прилетай скорее!

– И то, и другое когда-нибудь случится.

– Что ты имеешь в виду?

– Все. И то, что я прилечу, и то, что тебя отзовут. Что тогда будет? Как дальше?

– Не знаю. Не хочу об этом думать!

– Удача, помноженная на силу?

– Удача, помноженная на силу! Наш девиз. Пусть будет так. Я люблю тебя.

– Люблю. Люблю…

Ее голос вдруг смялся, растворился в унылых, равнодушных сигналах. Роман еще некоторое время подержал в руках трубку. Потом бережно положил ее на рычаги и отвалился на подушку. Он смотрел в потолок и блаженно улыбался. Неплохо и, главное, неожиданно начался день. Посмотрим, как он продолжится. В любом случае, хуже. Потому что не будет ее. Она на другом острове, в сером тумане.

Совсем близко облизывала берег хрустальная волна; рыжая пыль, долетевшая за ночь из далекой Сахары, спустилась с небес и покрыла автомобили и светло-серый камень строений на набережной.

Роман выпил кофе в баре и только успел позвонить Козмасу, чтобы сказать о предстоящем сегодня морском путешествии, как в гостиницу вошел одноглазый Иван Колотушкин. Он завертел головой и, увидев Романа за столиком у окна с чашечкой кофе в руке, широко улыбнулся. Его ночное уродство растворилось в утреннем свете, даже черная повязка на глазу показалась бутафорией, а не грозным свидетельством жестокого жизненного опыта.

– Роман… не знаю отчества… я уже здесь.

– Без отчества. Просто Роман. Доброе утро, мистер Колот.

– Да что вы, в самом деле. Иван я. В крайнем случае, Колотушкин.

– Это в каком крайнем?

Колотушкин смутился, развел луками:

– Да я так, к слову.

Из-за барной стойки на него мрачно смотрел Сид. Роман подумал, что если бы даже он сам не позвонил Козмасу, это непременно бы сделал старый повар. Попробуй тогда все объяснить киприоту и греку, не вызвав подозрений. Роман поднялся и, допив последний глоток бурого пойла, который Сид именовал «кофе», подошел к Колотушкину.

– Ну, Иван Колотушкин, поехали?

– Пошли! В море ходят, а не плавают.

– Усвоил. Пошли.

Огромный черный «Лэнд-Крузер» стоял у самого порога гостиницы. Старая седая англичанка, давно жившая в гостинице, пыталась обойти его, чтобы войти в холл, но у нее это не получалось. Места даже для ее щуплого тела почти не осталось.

– Черт побери! Какой болван… – начала она.

– Это я, мэм! – ответил одноглазый, спускаясь вместе с Романом по лестнице. – Не бухти! Сейчас уберем.

Последние слова он произнес по-русски, но суровый тон англичанка уловила и, поджав тонкие губы, нехотя отодвинулась в сторону. Роман поторопился сесть на пассажирское место, а одноглазый, не спеша протерев платком огромное боковое зеркало, кряхтя и сопя, сел за руль.

– Все им некогда! Чухонцы хреновы. Хоть и эти, как их, англосаксы. Один хрен! – ворчал он, отъезжая от гостиницы. – Целый день у окошка сидит, старая стерва, в небо плюет!

Роман с интересом взглянул на Колотушкина и подумал, что одноглазый, пожалуй, не один и не два дня наблюдал за гостиницей Романа, если уже знает привычку англичанки сутки напролет, почти без сна, сидеть у окна и глазеть на пустую, пыльную улочку. Получается, что Ахмед и компания заинтересовались русским сыщиком куда раньше, чем он ими.

…Акулье тело белой «Кометы» дрогнуло и сорвалось в море. Подводные крылья зло резали волну, бегущую навстречу. Изумрудная вода упрямо пенилось, вскипала и долго возмущенно бурлила за хвостом «Кометы».

– А вот, говорят, на воде следов не остается. Невозможно рассечь пространство, не оставив следа – сказал Роман. Он стоял в капитанской рубке. За штурвалом восседал одноглазый, еще больше теперь напоминавший флибустьера. Он снял с себя рубашку, обнаружив под ней полинялую тельняшку. Капитан, седой угрюмый мужчина, и его помощник, парень лет девятнадцати, сидели на небольших крутящихся табуретках.

Флибустьер повернулся зрячей половиной лица к Роману:

– Намек понял! Выходит, мы тебе след оставляем, а ты по нему идешь… как собака.

– Пусть собака. А ты не любишь собак, Колотушкин?

– Не люблю. Говорят, в прошлой жизни кто-то был собакой, а кто-то котом. Я – котом.

Роман засмеялся, хлопнул одноглазого по плечу.

– Что смешного? – Колотушкин будто даже обиделся.

– Я же тебя вчера спрашивал, не был ли ты котом? А ты что мне ответил?

– Это фигурально! Просто не люблю псов. Коты, они сами по себе, а псы всегда у ноги. Иначе это – волки! Вот ты слышал когда-нибудь о том, чтобы люди возвели собаку в святые?

Роман пожал плечами, пытаясь припомнить что-нибудь подобное.

– То-то! А котов священными животными очень во многих местах считали и считают. Возьми хотя бы Египет!

Роман задумался. Потом вздохнул и спросил:

– Зачем вы здесь?

– Бизнес. Морской транспорт и все такое.

– Только перевозка людей?

– Пока – да. Но собираемся расширить дело.

– Много вас?

– Хватает.

– Зачем вам Ахмед?

– Пассажирская линия. Лимассол – Бейрут и назад. А что, нельзя?

– Почему же нельзя, можно. Только дело-то не в этом. Видишь ли, Ваня, сколько веревочка ни вейся, а конец ей будет. И, кажется, он уже у меня в руках.

– Да ну? – одноглазый недоверчиво хмыкнул. – Даже интересно!

– Интересно? А мне вот не очень! Лучше бы я чем-нибудь другим занялся.

– Вот и занимайтесь! Можно, я вас лучше на «ты»? А то непривычно как-то… Мы люди простые.

– Можно. Если непривычно, то можно.

– На брудершафт, значит.

– Только целоваться мы не будем.

– Почему? – одноглазый рассмеялся.

– Боюсь, привыкнешь.

Теперь в капитанской рубке засмеялись все. Роман посмотрел на девятнадцатилетнего помощника.

– А ты-то как здесь?

Капитан вдруг опять стал серьезным.

– Я не для того сына родил, чтобы он в вашей армии вшей кормил! А тут не достанут! – сказал он угрюмо.

– А другим можно?

– У других свои отцы имеются. А если нет, то сами думать должны.

– Значит, по-вашему, если все «подумают», то и служить некому станет?

– Мне это все равно! Кто хочет, пусть служит где хочет и за что хочет. А Генке и здесь есть, что делать. Мужик он уже и так что надо!

Капитан искоса взглянул на сына. Тот слегка покраснел и отвернулся.

– Ваше дело… только…только здесь он вряд ли что усвоит.

– Ничего! Если человек, его волна вынесет. Верно я говорю, Иван Кириллович?

Одноглазый важно кивнул:

– Верно, капитан. Человек, он и есть человек. Роман! Гляди налево.

Колотушкин показал пальцем в сторону далекого теперь уже кипрского берега.

– Вон мыс, видишь? Да ты прямо смотри.

– Вижу. Город там. Крепость какая-то, по-моему.

– Крепость… – передразнил одноглазый. – Фамагуста это. Отелло там свою Дездемону придушил. Слыхал? Шекспир!

– Мавр венецианский. Слыхал.

– Да какой мавр! Выдумал все Вильямка. Белый он был. Губернатором служил. Мзду собирал. Ему пираты сундуками взятки возили. А он им тут все радости мира… А баба его с одним таким же одноглазым, наверное, как я, снюхалась! – флибустьер засмеялся, довольный своей шуткой. – Вот ее муженек и придавил! Молилась ли ты на ночь, Дездемона? И за глотку хвать!