Да… сновидение — или начало психоза, да мало ли чем это могло быть. Наконец я понял, где нахожусь. Всего лишь мгновение назад я словно бы вертелся и мчался в черную бездну, и вдруг в один миг мои отключившиеся чувства обрели невероятную остроту. Я ощутил запах странных ветров, с ревом пролетающих между мирами и приносящих ароматы умирающих планет и душ истаявших звезд. Я ощутил рядом с собой пустоту далеких и бескрайних вакуумов космоса и их холод. Я увидел на черном полотне небес неведомые созвездия и безымянные туманности, раскинувшиеся во все стороны на световые годы, в немыслимые бездны пространства. Наконец, промчавшись через ближайшие миры, я увидел загадочный предмет, немного похожий на гроб, и услышал голос моего потерянного друга.

Он не требовал, чтобы я следовал за ним. Точно так же, как в прошлый раз, он просто звал меня, оглашая криком пустое пространство:

— Де Мариньи, где ты! Где ты?

— Я здесь, Титус! — прокричал я, не задумываясь и не слыша собственного голоса за ревом ветра, дующего между мирами. — Здесь! — крикнул я вновь, и громадные напольные часы словно бы слегка качнулись и нерешительно повернулись ко мне в своем неровном полете через вселенную. И я услышал ответный, изумленный и взволнованный крик Кроу:

— Де Мариньи! Где? Где ты?

Я был готов ответить не мешкая, но вдруг из черноты позади странного воздушного судна Кроу возникло нечто раздувшееся, светящееся зеленоватым светом гниения и затмило все мое поле зрения. Оно потянулось ко мне скользкими щупальцами… Безумие, полнейшее безумие!

Ктулху! Я сразу узнал его. Кто бы мог ошибиться?

Щупальца, бесконечно тянущиеся от лица, к которому они крепились, и само лицо — громадное и злобное, узнаваемое с первого взгляда… а дальше — огромные, расходящиеся в далекие бездны пространства, изогнутые крылья, поддерживающие отвратительное одутловатое тело. Ктулху тянулся своими жуткими лицевыми щупальцами к корпусу часов!

— Осторожно! — наконец удалось выкрикнуть мне, и я заслонил лицо руками…

…И у меня опять жутко скрутило желудок, и опять я испытал такое чувство, словно падаю с немыслимой высоты, и все мои чувства начали сражаться за равновесие. Я отчаянно пытался вернуть свое сознание обратно, в материальную плоть.

Холодный дневной свет ударил по моим испуганным глазам. Сырость от мокрых половиц и кирпичей дымохода коснулась моей спины и ног.

Удивительным образом я очень ослаб, пережив нечто, далекое от физической нагрузки. Наконец я все же заставил себя подняться на ноги и покинуть развалины Блоун-Хауса. Но я никак не мог выбросить из сознания жуткое зрелище — Ктулху, преследующего часы Кроу, этого омерзительного гиганта, затмевающего собой хитро глядящие звезды и темные туманности. Я пошел своей дорогой, подавленный не только угрюмостью ноябрьских небес. Нет, тоска легла мне на плечи тяжкой ношей.

Миновало несколько недель, и эти ужасные нападения стали очень частыми. Каждое из них начиналось без всякого предупреждения, и это было почти невыносимо. Честно говоря, я уже был готов обратиться к врачу, психиатру. А потом, всего за десять дней до Рождества, я получил очень тревожное и поистине поразительное послание. В то утро я довольно долго проспал и обнаружил это письмо. Оно ожидало меня вместе с утренней газетой:

Когда я прочел это загадочное письмо в первый раз, я не понял ровным счетом ничего. Я откровенно не знал, как на это реагировать. Только после торопливого второго прочтения я начал кое-что понимать, а потом на меня словно ушат воды вылили. Шквал эмоций был настолько силен, что мое состояние стало близким к ментальной истерике.

Элеанора Куорри, матушка Куорри. Она была медиумом, чье своевременное письмо предупредило Титуса Кроу о коварной западне, подстроенной БЦК десять лет назад. Именно это письмо заставило нас бежать из Блоун-Хауса и искать спасения внутри страшноватого, инопланетного корпуса огромных старинных напольных часов — этой диковинной машины времени. Я никогда лично не встречался с этой женщиной, но всегда смотрел на ее экстрасенсорную практику с большим сомнением, хотя Кроу, похоже, верил в матушку Куорри безраздельно. И вот она появилась, эта дама, и фактически уже сказала мне, что Титус Кроу жив, и что она, судя по всему, была с ним в контакте, и что содержание их общения предназначалось исключительно для моих ушей!

Ну и что, спрашивается, я должен был об этом думать? Мысли разбегались на все четыре стороны — и при этом без всякой пользы, и управлять ими было невозможно. В голове скопилась уйма вопросов — не имеющих ответов, но требующих внимания. Все это бешено крутилось у меня в голове, и в итоге я был вынужден заставить себя сесть и попытаться обдумать проблему так спокойно, как только это было возможно.

Если Кроу был жив, где он находился теперь, и почему это было окутано тайной? Могло ли это означать, что ему грозила какая-то страшная беда? А может быть, он стал пленником БЦК? Нет, последнее, пожалуй, исключалось. БЦК ни за что не стали бы держать Титуса Кроу в плену. Они просто убили бы его на месте, как только бы им представилась такая возможность. Он был слишком опасен для их планов. Натуральный шип, колющий в бок. Между прочим, столь же опасен для них был и я.

Но только подумать — Титус Кроу жив!

Настроение металось от волнения и радости к диким выводам. Кроу жив! Неужели это могло быть возможно? Неужели мы с ним действительно совершили путешествие во времени, и именно это странствие стало причиной моих потерянных десяти лет? А он? Что же, он затем отправился в будущее, а я, неспособный уразуметь принцип действия часов времен, свалился за борт в самом начале пути?

С другой стороны, почему было настолько важно, чтобы теперь Кроу оставался инкогнито, где бы он ни находился? И насколько можно было верить этой женщине, Элеаноре Куорри? А вдруг это очередной злобный умысел БЦК? Мне было совершенно безразлично то, что она требовала от меня, чтобы я не говорил о нашей встрече кому-либо из Фонда.

Но… шестнадцатое! Это же завтра — а сегодня… Я проспал дольше полудня. Всего лишь через двадцать четыре часа мне предстояло узнать все, что только можно, об этой загадке. Я получу ответы на все вопросы… Но вряд ли мне еще довелось бы пережить более долгие двадцать четыре часа.

Услышав стук в дверь, я вздрогнул и выпрямился в кресле, очнувшись от неспокойных снов, которые, на счастье, мгновенно забылись. Посмотрел на часы. Ровно три часа пополудни.

Я понял, что случилось: весь вечер и ночь я расхаживал по дому в тягостных раздумьях обо всем том, чем чреват был для меня визит Элеаноры Куорри, и, видимо, заснул сразу после раннего ланча. И вот теперь я сидел в кресле, небритый, сжимая в руке каменную звездочку и боясь того, что за моей дверью — не Элеанора Куорри, а кто-нибудь другой.