Торговцы, плававшие за моря, дорого заплатили за то, что приняли «веру» канаки, да и за все прочее тоже — потому что к тому времени, когда федеральные агенты начали наводить порядок в Иннсмуте, в этом городе уже вряд ли сыскалась бы семья, в которой люди не подверглись бы жутким изменениям, которые здесь называли «Иннсмутской внешностью».

Иннсмутская внешность! Страшная дегенерация ума и тканей… чешуйчатая кожа, пальцы с перепонками на руках и ногах… выпученные, как у рыб, глаза… и жабры!

Иннсмутская внешность — вот что стало знаком перехода от жителя суши к амфибии, от человека к Глубоководному! Многие из жителей города, сумевшие уйти от ужаснувшихся федеральных агентов, уплыли к Дьявольскому рифу и погрузились в глубину. Они ушли в И’ха-нтхлей, чтобы жить с настоящими Глубоководными, в «чудесах и славе до скончания веков».

Вот каковы были члены этой подводной секты — но, кроме них, существовали другие.

Существовали другие, еще более чужеродные (те, кого Кроу именовал «выжившими») — оставшиеся из бездны времени, жившие за много тысячелетий до водной фазы, когда на Земле обитали их полупротоплазматические предки и их повелители, и больше никого не было. Одна из таких тварей попыталась напасть на наш «Мореход», и только присутствие профессора Писли, его каменные звездочки и заклинания спасли нас.

Поев и закончив разговор, мы в приподнятом настроении вышли из паба и продолжили путь без происшествий. Кроу вел машину, а мы с Писли удобно устроились на заднем сиденье. Писли свесил голову и задремал — похоже, он окончательно приводил в порядок свои внутренние часы.

Поздно вечером, после того, как профессор завершил свой долгий визит в Британский музей, мы втроем разошлись по комнатам в Блоун-Хаусе и улеглись спать. Впервые — как мне показалось, за много лет — я спал мирно, без сновидений, и даже поскрипывающие за окном деревья мне не мешали.

Миновало несколько месяцев — а теперь кажется, что прошли годы. Уж точно, я состарился на несколько лет. Во многое из того, чему я стал свидетелем, почти невозможно поверить. Даже помнить об этом трудно — и вправду образы тают в моей памяти. Дни проходят, и мне все сложнее сосредотачиваться на каждом событии, каждом происшествии, но при этом — парадоксально — кое-что оставило незаживающие раны на поверхности моего сознания.

Возможно, мое нежелание вспоминать об этом — всего лишь процесс заживления, и кто знает — может быть, тогда, когда я выздоровлю окончательно, воспоминания навсегда выветрятся из моей памяти.

Вот именно поэтому — потому что есть очень большая вероятность «забыть» все, что произошло после появления профессора Уингейта Писли из Мискатоникского университета, — я сейчас предпринимаю честную попытку изложить события как можно более безэмоционально в своем дневнике, не нагнетая ужасов.

Возможно, это странное отторжение у меня началось еще до Писли и последовавших за этим ужасов, потому что я замечаю, что даже чудовищные происшествия на борту «Морехода» до приезда профессора начинают стираться из моей памяти, и для того, чтобы воскресить их, мне приходится перечитывать свои записные книжки того времени. Однако это Божья милость. Кто же это сказал, что самое милосердное в мире — это неспособность человеческого сознания оперировать всем его содержимым? Но все же, хотя бы ради того, чтобы случившееся осталось не в памяти, а на бумаге, я должен сопоставить хотя бы несколько происшествий…

Это было в конце августа. Мы — я, Кроу и Писли — осматривали окрестности, стоя на невысоком, поросшем чертополохом и утесником холме. Вокруг постирались болотистые пустоши. Безусловно, я не собираюсь точно указывать координаты нашего местоположения. Достаточно будет сказать, что мы находились «в глуши». Три заросшие сорняками и давно неезженные дороги пролегали по пустошам, и на каждой из них примерно в четырех милях от центра операции были установлены предупреждающие знаки типа «Опасность», «Неразорвавшиеся мины», «Собственность правительства», «Проезд запрещен» или «Танковые учения, ведется огонь!». Эти объявления какое-то время пугали Кроу, но профессор Писли напомнил ему о том, что у Фонда Уилмарта есть связи в высших кругах и даже в правительстве! А для того, чтобы подкрепить письменные угрозы, несколько сотрудников Фонда постоянно обходили периметр участка проведения операции со сторожевыми собаками. Если бы слухи просочились в мир за пределами периметра, последствия могли бы стать катастрофическими.

Не более чем в миле от вершины холма, на котором мы стояли, располагалась середина участка, избранного для проведения операции. Она выглядела до странности пустынной. Там возвышалась большая буровая вышка, вознесшаяся к ясному, но при этом серому небу. Там, под этой зловещей башней, состоящей из свай, балок, тросов и распорок, на глубине четырнадцать сотен футов, в недрах земной коры, в своей древней тюрьме спало одно из тех чудовищ, подобное которым встретилось «Понго» Джордану и его злосчастной «Русалке». То, что хтониец пребывал в плену, было доказано давно: телепат, который первым выследил эту тварь, распознал характерную картину сознания и уловил ментальные образы, говорящие о гигантских размерах. И в самом деле, здесь находился один из громадных низших прислужников Древних, которые, как говорил Писли, «наименее вредоносны из всех узников тюрем, воздвигнутых Старшими Богами».

Несмотря на теплое солнце, послеполуденный ветер, дувший словно бы со стороны буровой вышки, был на удивление холодным. Мы стояли подняв воротники пальто. Писли переговаривался по рации с британским телепатом, Гордоном Финчем, и передавал нам на словах ментальные «картинки», которые тот получал по мере того, как близилась развязка операции. Голос Писли звучал громко и четко. Гигантский хтониец, которого, скорее всего, никто не беспокоил много тысяч лет, начал пробуждаться от своего коматозного сна еще несколько часов назад и становился все более и более беспокойным. Его чудовищное сознание передавало довольно яркие «картинки», и Финч их без труда видел и интерпретировал. Кроу напряженно вглядывался вдаль, прижав к глазам окуляры мощного бинокля. Без бинокля и люди, и техника, двигавшаяся по хитросплетению дорог, проложенных по увядшему серому утеснику и вереску у подножия буровой вышки, выглядели для нас игрушечными, размером со спичечный коробок.

«Лендровер», расшвыривая из-под колес песок и коричневые, жухлые цветы утесника, пыхал голубоватым выхлопным газом, направляясь к подножию холма. По яркой желтой бандане на голове водителя мы признали в нем Бернарда «Понго» Джордана, собственной персоной. Он двигался к нашему наблюдательному пункту, откуда надеялся заснять момент уничтожения твари. Вряд ли между ней и той, которая погубила «Русалку», могла быть какая-то связь — но для Фонда Уилмарта крайне важна была любая информация. После гибели большинство хтонийцев разлагались настолько быстро, что идентифицировать их ткани было практически невозможно. А представители разных видов разительно отличались друг от друга! Важна была даже частота сердцебиения — или биения того органа, который у конкретной твари выполнял функцию сердца. Скорее всего, «Понго» мог заснять фонтан, выброс чужеродных жидкостей, наполнявших тело подземной твари.