Я это в том смысле пишу, что кричать можно по-разному, Джонни. Робертсон кричал не так, как кричат утопающие.

Словом, не выловили его. А туман исчез так же быстро, как появился. К тому моменту, как плотик коснулся воды, погода снова стала ясная — и видимость хорошая, нормальная для ноябрьского вечера. Вот только монтажника нашего нигде не было видно. Видно было совсем другое. Вся поверхность моря стала серебряной… столько собралось рыбы!

Рыба! Крупная и мелкая — всякая, какую только можно себе представить! А вот вела себя рыба странно: рыбки словно пытались выброситься на плотик. Как только стало ясно, что Робертсон утонул, я дал команду срочно притянуть плотик к платформе. Джонни, зуб даю: больше никогда не стану есть рыбу.

В ту ночь я почти совсем не спал. Ты меня знаешь: я человек не железный. Да, конечно, работа в море, на буровой, так изматывает, что засыпаешь, несмотря ни на что. А мне никак не спалось. Я ворочался с боку на бок и все время прокручивал в уме все эти… странные происшествия — заморочки с приборами, странное поведение рыб, письмо от Борзовского и, наконец, само собой, ужасную гибель Робертсона. Мне в итоге стало казаться, что у меня голова вот-вот от этих мыслей треснет.

На следующее утро снова прибыл вертолет, и Уэс Этли ворчал из-за того, что ему пришлось вылетать к нам второй раз за два дня. Он привез выпивку и все прочее для намеченной на следующий день вечеринки. Как ты знаешь, у нас всегда на борту праздник, когда мы обнаруживаем месторождение — а на этот раз геологические образцы предсказывали, что находка будет отличной. К тому дню пиво у нас уже два дня как закончилось — плохая погода не позволяла Уэсу доставлять нам хоть что-то, кроме почты. Я сам был весь на нервах. Ну ты меня знаешь, Джонни. Я пробрался в столовую и взял себе несколько бутылок. Потом из окошка кладовки я увидел улетающий вертолет и серое, как свинец, небо, какое-то страшноватое, и мне показалось, что неплохо было бы хорошенько надраться.

Этим я и занимался где-то с полчаса, когда Джеффриз, мой заместитель, связался со мной по телефону. Он находился на посту бурильщика и сказал, что, по его подсчетам, бур поравняется с «жижей» через несколько минут. Правда, он был какой-то нервный, и голос у него дрожал, а когда я у него спросил, с чего бы это, он даже и ответить толком не смог — пробормотал что-то про то, что приборы снова регистрируют эти странные звуки и что они такие же регулярные, только теперь стали громче… и ближе.

К этому моменту я впервые заметил, что с моря движется туман — густой, как гороховая похлебка. Туманом заволокло всю палубу, и люди на ней превратились в серых призраков. Туман приглушил шум техники, и лязг металла, и стрекотание лебедок и цепей слились в негромкий гул. Такой звук от буровой платформы я услышал бы, если бы находился в тяжелом водолазном костюме на большой глубине.

В кладовой было тепло, а меня вдруг такая дрожь пробрала, когда я смотрел на затянутую туманом палубу и слышал эти звуки, как сквозь толстую вату.

И вот тогда налетел ветер. Сначала туман, потом ветер — но я еще ни разу в жизни не видел такого густого тумана, который не мог бы разогнать хороший, крепкий ветер! О, случалось мне видеть неожиданные штормы, Джонни, но ты уж мне поверь, это был всем штормам неожиданный шторм.

Он налетел ниоткуда и туман не разогнал, а начал вертеть его по кругу, и туман стал похожим на огромное обезумевшее привидение. А море и так уже разбушевалось, а теперь волны принялись, как сумасшедшие, налетать на опоры нашей старушки, и брызги перелетали через поручни палубы. Короче, полный хаос. Только я успел оправиться от первого потрясения, как снова зазвонил телефон. Я отбежал от окошка, взял трубку и услышал победный голос Джимми Джеффриза — правда, какой-то искаженный.

— Мы пробились, Понго! — проорал он. — Мы пробились, и прямо сейчас по трубе уже наверх пошла нефть! — Потом его голос снова задрожал. Сначала это было волнение, а потом дикий страх, потому что вся буровая закачалась на всех четырех мощнейших опорах.

— Мать честная!.. — У меня едва барабанные перепонки не лопнули от крика Джеффриза. — Что это было, Понго? Платформа… погоди… — Я услышал стук — на другом конце провода положили трубку. Но через минуту Джеффриз вернулся. — Не буровая, — сказал он мне. — Опоры прочны, как скалы. Дно сотрясается, понимаешь?! Понго, что происходит? Боже всевышний!

На этот раз телефон просто умер. Платформа задрожала опять. Ее три раза подряд быстро тряхнуло, и все, что в кладовке не было закреплено, подпрыгнуло. Я едва сумел удержаться на ногах. А я еще держал телефонную трубку в руке, когда через пару секунд снова послышался голос моего заместителя. Джимми вопил что-то неразборчивое. Помню, я кричал ему, чтобы он надел спасательный жилет, что стряслась какая-то жуткая беда. Не знаю, расслышал он меня или нет.

Наша платформа снова задрожала и зашаталась, и меня швырнуло на пол посреди бутылок, коробок, банок и пакетов. Меня швыряло по полу из стороны в сторону, и вдруг я оказался рядом со спасательным жилетом. Одному Богу известно, как жилет оказался в кладовой — обычно мы держали пару штук на палубе, а остальные хранились в особой кладовой, откуда их положено было брать в случаях штормового предупреждения, что означает, что мы этого не делали никогда. Но каким-то образом я ухитрился облачиться в жилет и выбрался в столовую до следующего толчка.

К этому времени сквозь рев ветра и волн, разбивавшихся о стенки столовой, я расслышал вой работающих вхолостую лебедок и раздирающий барабанные перепонки скрежет шестеренок. А еще крики, конечно.

Признаюсь, мной овладела дикая паника. Я с трудом выбрался через баррикаду из столов и стульев к двери, ведущей на палубу, и тут сильнейший толчок так накренил буровую… наверное, под углом градусов в тридцать… Это мне, можно сказать, помогло. Меня вынесло к двери. Я налетел на нее, она распахнулась, и я вылетел в объятия бури. Тут-то я и понял наверняка, что моя старушка «Русалка» тонет. Раньше это было только вероятностью — безумной, невозможной невероятностью, а теперь я понял, что все так и есть. Полуконтуженного после удара о дверь, меня швырнуло по палубе, и я сильно ударился о поручень. Я изо всех сил ухватился за него. Ветер налетал бешеными порывами, вода леденила руки.

Вот тут-то я все и увидел!

Увидел… и в это было настолько невозможно поверить, что я разжал руки на поручне и вылетел под ним прямо в глотку этого шторма, завывавшего, как баньши, и терзавшего содрогавшиеся опоры «Русалки».

Падая в воду, я еще успел ощутить удар колоссальной волны, налетевшей на буровую и сломавшей две опоры так, словно это были спички. В следующее мгновение я уже был в море. Меня подхватила и подняла на гребень та самая волна. Но даже посреди водоворотов и брызг я пытался не терять из виду «Русалку». Это оказалось бесполезно, и я отказался от этих попыток, чтобы сберечь силы на борьбу за собственную жизнь.

После этого я мало что помню — до того момента, как меня спасли, да и это помню не слишком четко. Но вот что я не забыл: я барахтался в ледяной воде и жутко боялся, как бы меня не сожрали рыбы. Теперь мне известно, что никаких рыб там поблизости не было. И когда меня втащили в надувную лодку посреди моря, оно было тихим и ровным, как оладья. Полный штиль, как в запруде возле водяной мельницы.

Следующий яркий момент… когда я очнулся на чистых простынях в больнице в Братингтоне.

Но вот что… Главное я до сих пор не рассказывал — и по той же самой причине, которая удерживала от этого Борзовского. Не хочу, чтобы меня посчитали чокнутым. В общем, я не чокнутый, Джонни, но даже не надеюсь, что ты примешь мой рассказ всерьез. Нет у меня надежды и на то, что «Seagasso» приостановит разработки в Северном море. Но хотя бы, по крайней мере, у меня совесть будет чиста — я попытался тебя предупредить.

А теперь постарайся вспомнить, что мне писал Борзовский в своем письме насчет здоровенных чудищ, которые спят под морским дном, — про этих «богов», умеющих управлять погодой и действиями морской живности, а потом попробуй объяснить себе то зрелище, которое я увидел тогда, посреди безумного океана, когда тонула «Русалка».