Мы забурились глубже, и с глубины в тысячу футов достали еще не то две, не то три каменные звезды, а потом они перестали попадаться, так что на какое-то время я про них забыл. Как выяснилось, стоило мне слушать поляка внимательнее, да я бы и прислушался к нему, если бы пошел за своей интуицией.
Понимаешь… дело в том, что мне и самому там с самого начала как-то не по себе было. Туманы слишком густые, море слишком спокойное… все странновато как-то. Конечно, сам я не столкнулся ни с одной из тех сложностей, на которые жаловались геологи и водолазы. Я же на платформу прибыл, когда она уже на месте стояла, готовая к работе, но с тех пор я ее не покидал. А началось все, на самом-то деле, раньше обнаружения звездочек. Началось все с сонаров.
Ты, главное, пойми, никаких претензий к вашим сонарам у меня нет, Джонни. Они отлично работали с тех самых пор, как их разработали в «Seagasso», и данные давали с точностью до дюйма, так что мы всегда могли четко определить, когда бур добирался до слоя газа или нефти. И на этот раз сонары нас тоже не подвели… мы просто не смогли уразуметь их предупреждения, вот и все.
А предупреждений, на самом деле, была масса, но, как я уже сказал, началось все с сонаров. Мы сонары установили на каждой опоре буровой платформы, прямо на морском дне, и там они «слушали» звуки бура, пробивавшегося сквозь донную породу. Улавливали эхо, пока бур пробивался вперед, и даже доносили до нас отзвуки от нижележащих слоев породы. Ну и конечно, все, что «слышали» сонары, дублировалось в электронном виде и попадало к нам через наш компьютер. Вот поэтому-то мы сначала и подумали, что то ли у компьютера «глюки», то один из сонаров «тряхнуло». Понимаешь, даже когда мы бурение не производили, — а когда заменяли наконечник бура или делали выстилку скважины, все равно мы читали на компе какие-то данные!
Словом, какая-то беда была, но эти данные возникали так регулярно, что это нас одурачило: мы решили, что ошибка механическая. Сейсмограф то и дело показывал нам толчок посреди ровной линии — и такие толчки происходили примерно каждые пять секунд. Тук… тук… тук… Очень странно. Но в остальном компьютер выдавал привычную информацию, так что на эти странные мелочи никто никакого особого внимания не обращал. Толчки отмечались до самого конца, и я только тогда обнаружил их причину, а в промежутке происходили и другие проблемы, в том числе и немалые, связанные с рыбой.
Ну… если звучит немного смешно — так оно и было смешно. Парни обустроили небольшую платформу — пониже основной футов на двадцать, и в свободные от вахты часы, когда не спали и не прохлаждались пивком, порой двое-трое ловили рыбу.
Сначала ничего странного в поведении рыбы около платформы я не замечал, но однажды утром Ник Адамс поймал красотку. Три фута длиной — вот какая ему попалась рыбина. Желтая, ярко сверкала она чешуей под ноябрьским солнцем. Ник только собрался рыбу пришибить, как у той крючок изо рта выскочил, и она упала в распорки четвертой сваи и застряла там. Ник обвязался канатом и полез вниз за рыбиной, а другой конец каната держал его брат. И что же ты думаешь? Ник спустился, а треклятая рыба как бросится на него! Да-да, прямо-таки кусать его начала. Заметалась среди распорок и так щелкала зубами, что Ник испугался и стал кричать брату, чтобы тот его вытянул обратно.
Потом он нам про это рассказывал. Про то, как треклятая тварь даже не пыталась уплыть в море. Ей вроде как интереснее было скалить зубы на человека, чем жизнь свою спасать! Джонни, ну если бы мы говорили про здоровенного угря, я бы еще такое мог понять, да? Но это же треска была. Простая североморская треска.
С того момента Спеллман, наш водолаз, не смог совершать погружения. Не то чтобы не хотел — подчеркиваю: не мог. Рыбы ему не давали. Принимались кусать его костюм, воздушный шланг. Он их так боялся, что стал в нашей работе совершенно бесполезен. Да нет, я и не виню его, если подумать, что потом стряслось с Робертсоном.
Но конечно, до происшествия с Робертсоном была еще одна беда с Борзовским. Случилось это на шестой неделе нашей вахты, когда мы ждали, что в любое время можем добуриться до нефти, и Джо не вернулся из отпуска на берег. Он прислал мне длинную объяснительную записку. Сказать правду, когда я ее в первый раз прочел, я решил, что нам без Джо даже лучше будет. Этот парень явно уже давно не дружил с собственной головой. Написал мне какую-то дребедень про чудовищ, которые, дескать, спят в здоровенных пещерах под землей, а уж особенно — под дном морским, и ждут не дождутся, как бы завладеть нашим миром. Еще написал, что эти самые каменные звездочки — это обереги, чтобы держать в плену этих самых чудищ (он их в записке называл «богами»). Еще там было про то, что боги эти могут отчасти влиять на погоду, что могут управлять обитателями моря — рыбами, в частности. А порой эти боги даже людьми манипулировать начинали. В общем, наш поляк считал, что одно такое божество лежит где-то под морским дном как раз в том самом месте, где мы бурили скважину! И он боялся, что мы этого монстра выпустим на волю! Раньше он об этом говорить не решался, потому что думал, что мы, все как один, решим, что он чокнулся. И вот наконец он решил меня «предупредить», потому как знал, если что-то случится, он себя ни за что не простит, если хотя бы не попытается мне все это сказать.
Ну, в общем, эта записка Борзовского была психованная, не очень понятная, однако же, при всем том, довольно убедительная. Настоящие сумасшедшие так не пишут. Он ведь там цитаты из Библии приводил, в частности, цитировал Книгу Исхода, главу двадцатую, стих четвертый, и вновь и вновь подчеркивал, что каменные звездочки — это доисторические пентаграммы, заложенные на дно морское какой-то великой расой инопланетных кудесников много миллионов лет назад. Еще поляк напоминал мне о густых, необычных туманах, которые мы видели постоянно, и о том, как странно повела себя треска, выловленная Ником Адамсом. Он не забыл упомянуть и о необычных звуках, которые улавливали наши сонары и регистрировал компьютер. В общем и целом, по разумению Борзовского, его гипотеза сходилась со всем, что происходило у нас на «Русалке».
На самом деле, его письмо меня так разволновало, что я потом и вечером о нем думал. О письме и о самом этом суеверном поляке.
И я немного покопался в его досье и обнаружил, что в юности он много путешествовал и вроде как стал кем-то наподобие специалиста по всякой замороченной мифологии. Кроме того, ребята замечали, что, когда появлялись густые туманы, а уж особенно после того, как мы вытащили со дна каменные звездочки, он осенял свою грудь странным знаком. Не крестом, как говорили те, кто это видел, а пятиконечной звездой! И я снова перечитал его письмо.
А потом у нас был выходной. Я сидел на главной палубе и спокойно курил трубку. Табачок, знаешь ли, помогает мне сосредоточиться. Только-только начало смеркаться, как случилось то… происшествие.
Робертсон, наш монтажник, поднялся на середину вышки, чтобы затянуть расшатавшиеся болты. Только не спрашивай меня, откуда взялся туман. Понятия не имею. Затянуло все туманом мгновенно. Он наплыл с моря — плотная серая пелена. И видимость сразу упала до нескольких футов. Только я крикнул Робертсону, чтобы он спускался и уж отложил свою работу на утро, как он завопил, и я увидел, как вспыхнул посреди серой мглы его фонарик (он его небось включил, как только появился туман). В следующее мгновение фонарик упал на палубу, в открытый люк, а следом за фонариком упал сам Робертсон. Он сквозь люк пролетел, едва на задев края. Потом послышались два всплеска — тихий и погромче. Фонарик и Робертсон упали в море. Робертсон начал орать, как безумный, в тумане, ну и я, и все остальные поняли, что он живой, о палубу не расшибся. Мы сразу спустили на воду плотик. Минуты две прошло — и двое парней уже были на воде. Все ни капли не сомневались, что ребята Робертсона выловят. И сам он, между прочим, был превосходным пловцом. И парни на плотике только весело ржали… пока Робертсон не начал кричать!
