Казаки положили к ногам воеводы бунчук.

Но Прозоровский насмешливо перебил Степана.

– "Бун-чу-ук"! – передразнил он. – Крашено ратовище с любого копья, на три алтына цветной тесьмы да кобылий хвост – вот и новый бунчук!

– Бунчук – войсковая власть! Атаманская честь и знамя – вот что такое бунчук, а не «хвост кобылий»! У меня вон бобровая шуба; бобров-то поболее в ней, чем на шапке боярской. Однако, боярин, не шкурками шапка твоя дорога. Вот так и бунчук! – с достоинством сказал Разин.

– Не учи, казак, сами учены! – остановил воевода. – В царской грамоте сказано не про бунчук. Читали тебе ее?

В этот миг распахнулась дверь в горницу, и легкой походкой, одетый в ратное платье, вошел второй воевода – князь Семен Иванович Львов. С усмешкой и любопытством скользнул он взглядом по дорогим подаркам.

– Здравствуй, боярин Иван Семенович! Здоровы, донские! – приветствовал он, словно не было разницы в чести между воеводой и казаками.

– Здоров, голова! – отозвался Разин, по ратной одежде приняв его за стрелецкого голову.

– Не голова князь Семен Иванович, а воеводский товарищ! – поправил Разина Прозоровский.

– Прости, князь, не ведал тебя в обличье! – сказал Степан, только тут заметив на поясе Львова свою, дареную, саблю и перстень на его пальце. – Стало, я от тебя получил государеву грамоту с милостью. Спасибо за добрую весть.

– Государю спасибо за доброе сердце! – ответил стольник. – Богаты дары, – добавил он.

– Дары хороши, и бунчук атаманский хорош – все ладно! – по-прежнему строго перебил Прозоровский стольника. – Да волен ты, атаман, все дары и вместе со бунчуком со своим унести из палаты назад!..

– Не по-русски, боярин и воевода, дареное уносить! – вставил Разин.

– Ну, как хошь... А ты, без окольных речей, дело сказывай мне: сколько пушек привез? – не смягчившись, по-прежнему резко спросил боярин, который решил, что он возьмет Разина в руки, заставит его покориться.

– Пять медных да десять железных, – ответил Разин.

– Не балуй! Лазутчики есть и у нас. Мыслишь, пушек твоих не считали?.. В государевой грамоте писано как? Все пушки у нас покинуть. Дале – ясырь. Ты мне три десятка привел персиянцев на смех?! Как в грамоте писано, князь Семен?

– Писано, чтобы раздору между державами не чинить, весь ясырь воротил бы, – ответил Львов.

– Слыхал, атаман?! – подхватил Прозоровский. – Ясырь давай до конца, сколько есть. Волжские да морские струги вороти, пушки все привези на площадь – тогда и к хозяйкам в станицы идите.

– Помилуй, боярин-воевода, обида нам будет! – со всем простодушием, какое умел представить, воскликнул Разин.

– Ясырь не отдашь, не отдашь все струги да пушки – и путь тебе на Дон закрыт, – не слушая, подтвердил еще раз Прозоровский. – Дары дарами, а пушки – те по себе.

– Перво – струги, – возразил Степан, внезапно приняв вид расчетливого купца, пригнув один палец. – Без стругов нам не пешим по Волге идти. Доплывем до Царицына, тут и струги оставим – по суше на Дон не потянем. Другое – ясырь, – продолжал атаман, заложив другой палец. – Казаки его с бою брали. Богатые кизилбашцы у нас в полону. Купцы есть, есть два воеводы да княжна персиянская молодая. За тот ясырь казацкая кровь пролита, а я, атаман, тому ясырю не хозяин. Мы за них своих казаков возьмем в выкуп. Нельзя казаков беднить ясырем... Третье – пушки. Сколь можем пушек отдать, и столь отдаем, а как нам идти без пушек степями? Нападут татары, пограбят...

– Как хошь, атаман, а разбойников с пушками я по Руси гулять не пущу, – решительно оборвал Прозоровский.

Разин озлился. Купеческий тон его отлетел, словно не был.

– Нас и шах не хотел-то пустить гулять по Персиде! – окрысился Разин, но вдруг усмехнулся. – А мы умолять тебя станем, боярин. Мыслю, не так-то ты жесток сердцем!

– Дерзок, казак! – легко остановил Прозоровский. – Выше своей головы ладишь мыслить! А ты знай да помни одно: нерушимо царское слово! Надумаешь все, как государь указал, отдать, то пойдешь на Дон, а нет – погости у нас: Астрахань – город славный!

– Ин погостим! – с нарочитой беспечностью ответил Степан. – Нам тоже город по нраву, да чаяли, что воевода не схочет простым казакам дать в городе пристань... А нам-то что! Чем не житье? На Волге шатры раскинем... Прощайте покуда, бояре! – коротко оборвал Степан, выходя из палаты.

Есаулы шумно потянулись за ним. На площади народ встретил их криками радости.

Степан не успел пересечь площадь, как воеводский посланец – стрелец догнал его.

– Воевода Семен Иваныч князь, Львов зовет тебя, Степан Тимофеич, ужо хлеба-соли откушать, – с поклоном сказал стрелец.

– Чегой-то идти медведю на псарню?! – громко заметил Сергей Кривой. – Не дорого и возьмут воеводы его извести отравой! Скажи там своим...

– Скажи – приду! Пироги бы пекли, – коротко бросил Степан, перебив Кривого.

– Тимофеич, неужто польстишься на воеводский харч? Сам шею в петлю? – воскликнул Наумов. – Не пустят тебя казаки!

Степан засмеялся.

– Али худ головой воевода и силы такой не видит? – спросил он, указав на многотысячную толпу астраханцев. – Хоть дорого ценят бояре казачью башку, а своя на плечах-то им все же милей!

Народ провожал Степана от Приказной палаты назад на струги. В толпе кричали ему здравье.

Разин останавливался на пути, расспрашивая астраханцев об их нуждах, а его есаулы, по щедрости и от сердца, раздавали деньги тем из толпы, кто был больше оборван и изможден.

Разинцы жадно вызнавали у горожан, что творится в родной земле, в которой не были они больше года.

Наумов, не слушая возражений Степана и видя, что он пойдет к воеводе «отведывать хлеба-соли», подтолкнул Сергея Кривого, И вот тихомолком от Разина, говоря с астраханцами, Кривой и Наумов их зазывали:

– Ваш воевода Степана Тимофеича звал на ужин, а батька не хочет без вас. Валите вы все во двор к воеводе...

– Не смеем мы к воеводе, честной есаул! – возразил посадский бедняк.

– Кто больше-то: воевода аль ваш атаман? – спросил Наумов.

– Воеводы по всем городам, а Степан Тимофеич один на всю Русь! – бойко крикнул мальчишеский голос.