В смущенье глядел астраханский воевода через окно Приказной палаты на встречу Разина астраханцами. Думалось, по всей Астрахани нет столько жителей, сколько вылезло голытьбы из слободских землянок, рыбацких шалашей, из древних каменных щелей окраины.

«Обхитрил, окаянный вор!» – думал о Разине воевода, получив от князя Семена Иваныча Львова с Болдина устья весть о том, что струги его стали там на прикол и ждут, что вот-вот прибудет к ним весь караван Степана.

Если бы эта весть была Прозоровским получена чуточку раньше, он не велел бы сказать атаману, что ждет его у себя, в Приказной палате. Он приказал бы его есаулам воротиться назад на струги и сказал бы, что примет их только у Болдина устья...

Но Разин опередил князя Семена: его есаулы явились от буя раньше, чем Львов прислал весть. Они говорили свои речи с такой хитростью, что воевода подумал, будто князь Семен со своим караваном также стоит на бую. Воевода никак не ждал, что его товарищ стольник князь Львов легковерно отпустит воров со своих глаз. Ужо будет стольнику доброе слово от воеводы за все про все!..

Прозоровский не понял только того, что невластен был князь Семен удержать целый город, что бывшие с ним стрельцы не хотели вступать с казаками ни в спор, ни в драку, а если бы до того дошло, то сошли бы все к атаману. Князь Семен это лучше почуял: потому-то и поспешил он повернуть весь свой караван и пошел прямо к Болдину устью, чтобы раньше, чем Разин придет со своими стругами туда, увести стрельцов от общения с казаками...

Но народ астраханский невиданным скопищем, в котором была не одна тысяча тех же стрельцов, – народ встречал Разина ликованием и приветом, народ кричал ему здравицы, народ его провожал горящими взглядами, жарким сердечным словом и всею душой был с ним, словно сам богатырь Илья Муромец после битвы с татарами въехал с дружиною в город...

«За что почитают его? За что любят?!» – размышлял воевода, глядя в окно, как из закоулков выходили новые и новые толпы, кричали Разину:

– Здравствуй, честной атаман!

И он отвечал им все более внятно, все более громко, уверенно и смело:

– Здоров, народ астраханский!

И вдруг какая-то женщина, вырвавшись из толпы, бросилась на ковер на колени, прямо под ноги атаману.

– Сударь Степан Тимофеич! Князюшка мой, атаман! Велел бы боярам-то сына мово отпустить на волю. Ведь год уж, как гинет в тюрьме!

Она схватила Степана за ноги, целуя его сапоги, стирая пыль с ярко-зеленого сафьяна.

– Что ты, что ты, мать! Не боярин я! – отшатнулся Разин.

Но женщина крепко вцепилась в его сапог.

– Сыночка спаси, князек дорогой! Сжалься, родимец! – молила она. – Его воеводы держат. Последняя ты надежда моя, Степан Тимофеич! Неужто загинуть в тюрьме?! Вот такой же молоденький паренек! – указала она на Тимошку Кошачьи Усы, важно шагавшего в свите.

– В какой же вине он в тюрьме? – спросил Разин.

– А нету на нем никакой вины! Никакой!

– Как так?

– Что тут дивного, атаман! Сколь народу сидит безвинно! Воеводы лютуют, конец свой чуют, – вмешались голоса из толпы.

– Усовести, атаман, воеводу!

– Вступись-ка, Степан Тимофеич!

– Срамно, астраханцы! – громко воскликнул Разин. – Вона вас сколько, а воевода один. Сами уговорили бы добрым обычаем, по-казацки: за хвост – да и в Волгу!

Разин неожиданно громко расхохотался, и тысячная толпа вокруг взорвалась хохотом.

– За хвост – да и в Волгу!.. – передавали со смаком из уст в уста. – Воеводу – за хвост, да и в Волгу!..

Разин развеселился: он шел с изъявлением покорности воеводам, а народ говорил ему, что он сильней воевод. Бесшабашное удальство охватило его. Он случайно взглянул на окна богатого каменного здания Приказной палаты и увидал в широком окне боярское платье. Разин понял, что сам воевода тайно подглядывает за ним.

Подьячий Приказной палаты, с бородкой, похожей на банную мочалку, выскочил на высокое крыльцо, торопясь увести Степана от глаз народа.

– Здравствуй, честной атаман! С приездом к нам в Астрахань, сударь! – залепетал он, согнув спину и кланяясь, как боярину.

– Здорово, здорово, чернильна душа! Где у вас воеводы?

– Боярин Иван Семеныч тебя поджидает. Пожалуй, честной атаман, в большую горницу, – забормотал подьячий, поспешно распахивая дверь и забегая вперед. – Не оступись – тут порожек, – предупредил он.

– Сроду не оступался! – громко ответил Степан, перешагнув порог воеводской просторной горницы.

За его спиной подымалось по лестнице все казацкое шествие.

Разин заранее сам приготовил хитрый чин и порядок прихода в Приказную палату. Он собирался торжественно поднести свой бунчук воеводам в знак покорности и смирения. И вдруг сам же все спутал.

– Здоров, воевода! Иван Семеныч, кажись? – с порога удало и вызывающе выкрикнул он.

Он знал хорошо, как зовут воеводу, и дерзкое, развязное слово само сорвалось с языка.

Воевода нахмурился.

– Здравствуй, казак! – ответил он раздраженно. – Награбился за морем, воротился? Прискучили басурманские земли?

– С отцом-матерью сколь ни бранись – все родные! Погуляли – и будет! – сказал Степан и, словно желая смягчить свою дерзость, почтительно поклонился. – От кизилбашцев подарки привез тебе, князь Иван Семеныч. Слыхал от персидских купцов, что любишь ты их заморские дары. Давайте-ка, братцы! – кивнул Разин спутникам, сбившимся с установленного порядка из-за его проделки.

Они спохватились, торопливо раскинули по полу для подстилки широкий цветной ковер и на него стали класть, выхваляя свои подношения, золотые кубки и блюда, шелковые халаты, ковры, оружие, перстни...

– Не побрезгуешь, боярин? – обратился Степан к воеводе.

– Кто же брезгует экой красой! – от души произнес Прозоровский. – Не возьму – так пропьешь! Уж ваше разбойное дело такое: нашарпал да пропил...

– И то! – засмеялся Разин. – Спасай-ка добро от пропою!..

– Теперь куда ж, атаман, помышляешь? Мыслишь, сызнова пустим грабить по Волге? – строго спросил Прозоровский.

– Что ты, что ты, князь-боярин! – как-то нарочно и деланно, с дерзкой усмешкой ответил Разин. – На что ныне нам грабить? Мы сами теперь богаты. И так в старых винах винимся царю... Нам бы на Дон, домой, к хозяйкам, к робятам. К ногам твоим воеводским бунчук атаманский свой приношу...