Константин вскинул руку, отменяя команду. Люди отшатнулись и встали, уже с интересом смотря за развитием событий. Происходило то, что вполне могло войти в историю.

Константин стоял, задумчиво вращая в руках нож Просо. Тонкое лезвие периодически вспыхивало, посылая зайчики в глаза. Изредка слепящая полоса пробегала и по лицу Великого и по фигурам его ведомых, застывших по периметру в ожидании приказов – любой из них с большим удовольствием порвал бы нас обоих, только позволь. Но Константин молчал. И время тянулось медленнее, чем самая тяжёлая стража.

Набежит светлая полоса на лицо. Исчезнет. Набежит вновь. И снова.

- Вы оба заслуживаете смерти, - подытожил Константин, не отвлекаясь от ножа. - И оба достаточно сильны и упрямы, чтобы принять её и за себя, и за напарника. И для меня нет чести решать за вас, кому тащить эту ношу, а кому жить дальше за двоих. Никому не место между ведущим и ведомым! Так?

Бойцы в кругу согласно выдохнули.

Константин оглядел своих людей и повернулся к нам.

Женька с трудом поднялся на локтях, его лицо вытянулось, а глаза зажглись невероятной надеждой. Губа тряслась от напряжения, и он поймал её зубами, прокусив до крови. Я, наверное, выглядел не лучше.

- Отдайте им мальчонку! – повелел Великий.

Приказание выполнили молниеносно – Юрку принесли от вертолёта, как был, спящий и завёрнутый в одеяло, и сгрузили на руки ошалевшего от происходящего Просо.

– Дайте им машину!

И подступивший боец сунул мне в скользкую от крови и пота руку золотистый ключик на брелке с полуолимпийским символом колец. Я никак не мог сжать пальцы, и боец молчаливо помог, накрыв мою ладонь своей.

– Пусть уходят, - кивнул Константин. – И пусть знают моё Слово.

Слово Великого! Нерушимое, необоримое, необратимое. Магия которого связывает судьбы так же крепко, как узы супружества, клятва верности или обет мести! Слово, за исполнением которого будет надзирать само Небо!

На Великого во все глаза смотрели не только мы с Женькой. Его слушали все, кто стоял рядом. Мы все словно попали в древнюю легенду о сильных воинах, большой дружбе и Великом Туре. Звенела напряжённая реальность, пронзённая цепью поступков, нанизанных на ось нашей встречи. И слова Великого подхватывал тихий ветерок – этот ветер должен был нести весть от Ведущего до всех уголков русской земли, до каждого, кто живёт уложением Храма. Слова пресветлого, который приказывает. Вся реальность мира – грань за гранью – становилась свидетелем Слова Тэра.

- Я даю им три дня убежища – где бы они ни остановились, это место будет признано их домом и не будет осквернено нападением. Через три дня либо один из них придёт в мой дом для принятия смерти за двоих, либо оба примут муки умирания! Три дня! Пусть идут – отпустите.

И, уже отворачиваясь, метнул в землю нож. Клинок встал под Женькину руку косо, почти по рукоять впившись в сухую почву.

Он уходил к вертолёту, потеряв к нам интерес, и бойцы склонялись перед Великим, в который раз доказавший им своё право быть старшим Туром. Лишь когда он отошёл, началось движение.

Один из бойцов показал мне на автомобиль, отданный нам во владение, кто-то помог подняться на ноги Просо. Мы могли идти… И мы пошли. В тишине молчаливого свидетельствования великодушия Константина Великого, в топком солнце, заливающем степь, в едва шуршащей под ногами траве. Шли медленно, спотыкаясь на каждом шагу и молчали. Сил не оставалось. Я вырвался вперёд, чтобы успеть помочь Женьке, нагруженному Чудой.

Дошёл до машины первым и с трудом открыл дверь – сначала уставшее тело не слушалась, потом из окровавленной ладони выскальзывала ручка, затем ослабевшие пальцы долго не могли потянуть дверь… Когда дверь распахнулась, я тяжело обошёл машину, чтобы открыть дверь для Женьки. Сказалась практика – на эту дверь я потратил не больше половины времени от предыдущего опыта. Скоро мастером стану! Я дождался Просо с Чудой на застывших, сведённых судорогой руках. Так и не подняв глаз, мы слаженно произвели приём-передачу.

Лицо Юрки оставалось бледным, но дыхание выровнялось, а на лбу блестели капельки пота. Всё будет хорошо. Вот увидишь, Чуда!

Я устроил его на заднее сиденье и направился к месту водителя, оставив Жаньку самому решать, куда садиться – назад или вперёд. Когда подступил к дверце, Просо ещё не смог выбрать.

Меня окрикнули или чудиться?

Я резко, насколько смог, обернулся на крик.

Пуля рванулась со ствола. Чёрная крупица смерти. Будь в форме – хоть дёрнуться бы успел!

Но тело лишь вздрогнуло в ответ на команду.

И тут же ударило в грудь и отбросило спиной на накалившийся от солнца чёрный металл автомобиля.

Замутило. Закружило. Повело. Страшно так повело… Как бывает только раз. Мир потерял цвета, став серо-бело-чёрным, градиентом от солнца расходясь во все стороны, потянулся щупальцами смерти ко мне…

Жарко, небо всесветлое, жарко! Умерь свою благодать! Вытащи горячую занозу из груди! Больно.

Лицо Жаньки оказалось ровно напротив, и я распахнул глаза, сознавая, что это - всё… Конец.

Во взгляде тиса дрожало откровенное страдание. Горькое и больное. И эти глаза были вровень с моими – ведомый своей спиной закрывал меня от добивающего удара. Он жёстко вцепился мне в плечи, чтобы повторять все мои движения вниз. Как успел он прыгнуть через капот и подставиться под пули, будучи в таком состоянии? Почему не уходит, понимая, что сейчас положат обоих?

Просо чуть скосил глаза, чтобы посмотреть на место вхождения пули. Губы его скривились. Зажмурился, стиснул зубы. И в собранных морщинах мелькнула влага.

Какой ты, в сущности, мальчишка ещё, Жанька…

Мир заволокло чёрным, словно промокашку залили тушью.

И заноза в груди остыла.

…

Меня метало по мирозданию, словно щепку в водовороте меж камней. Било о воспоминания, трепало потоком непонимания. Стачивало ярость и гнев, сводило с сердца горячее клеймо старых обид.

Метались перед взглядом образы, один за другим. Времена учения в школе, пора послушничества перед первым олосом, а вот уже и первая самостоятельность бойца, вот встреченная любовь и поставленный своими руками дом, и дочка в пелёнках… Вот день, когда воля случая сделала меня ведущим и подарила Сашку. И день, когда я потерял всех, кого любил… И миг, когда напротив застыли глаза тура Сергея. И…

Передо мной вставал лес. Высокие ёлки под тонкой вуалью снега. И белогривые единороги. Они подходили медленно, степенно, вежливо фыркали тёплыми клубами пара и отходили, уступая место следующих желающих познакомиться.

- Цыц!

Анна оказалась рядом, словно всегда здесь стояла. Только теперь роскошные каштановые волосы, уложенные в толстые косы, лежали смирно на груди. И вместо блузки согревала вышитая меховая телогрейка.

Махнула рукой, отгоняя единорогов.

- Идите, рогатые! Не до вас пока!

И обернулась ко мне.

Внимательным настороженным взглядом осмотрела и покачала головой:

- Ох, тархово племя, - вздохнула она, - Что ж тебе как неймётся-то? Не торопись ты! Туда, - она вскинула глаза к посыпающему с неба снежку: - успеется. А вот здесь без тебя ни Юрке, ни Женьке не выдюжать! Так что держись, тарх, держись. Я подсоблю. Подкину времени. Тебе его совсем чуток нужно. Ты только держись!

И снег повалил гуще, закрывая мир, где сердце хотело остаться в тепле женских ладоней.

Обратно, образ за образом. Мгновение за мгновением, разматывая ленту памяти. Возвращаясь к тому, кто стал дорог.

И, сквозь нарастающий шум тока крови, услышать реальность. Вернуться в мир.

Или нет?

Зависнуть над ним. Невидимым образом, колышущим воздух.

Видеть всё и всех, и не быть в силах что-то исправить.

…

Пуля ударила в сердце…

Там зияла чёрная дырка, плюющая на каждую судорогу тела порцией крови.

Лицо умирающего искривилось судорогой смерти – знакомой каждому. Он распахнул глаза, преодолевая боль, и смотрел, смотрел на тиса, пока зрачки не закатились за вздрагивающие веки, словно погасшие солнышки.