Ударами и тычками поставили на колени.

Ох!… Клинок вошёл в плечо, меж тонкими косточками левой ключицы. Ещё чуть - и тронет сердце!

И время замерло. Где-то далеко бежит табун. Птица в небе кричит. Возле дальней речки звенят комары. А здесь даже ветер не трогает одежд…

Бойцы стоят, замерев, кто в какой позе, готовые из любого положения броситься на своевольного тиса, лишь только он покажет слабину. Веки дрогнут, пот зальёт глаза, устанет рука или сдастся натруженное больное плечо. Хоть что-нибудь. И его растерзают на месте. С облегчением отпустив ярость за своего Великого.

- Тис! Мне убить его сразу или постепенно? – Тихо, боясь спугнуть сосредоточенное внимание Просо, спросил боец, держащий меня на ноже.

Дурни. Если бы я был ему дорог, если бы я был его ведущим – это бы сработало. А так – это смешно! Просо – просто пацан упрямый. Он не ради кого-то, он ради своей свободы идёт на риск!

Евгений разлепил сведённые губы и, не отрывая взгляда от Великого, произнёс:

- Ты знаешь, чего я хочу.

Константин не ответил.

Он медленно, чтобы не вызывать ухудшения ситуации, приподнял руку, давая знак своим людям подождать, и продолжил молча смотреть в глаза Просо. Было в этом взгляде задумчивое созерцание, оценка и размышление о неисповедимых путях. Только Жанька этого не видел. Для него точка контакта стали и плоти затмевала весь остальной мир.

Секунда. Две… Пять.

Женькина рука дрогнула.

Бойцы ринулись к застывшим противникам, но Константин снова предупредительно раскрыл ладонь.

Глаза Просо стали закрываться. Безвольно от усталости и слабости.

Великий почти нежно зафиксировал падающую руку, ласковым движением, слитым с падениями Женьки, подхватил его ладонь и мягко забрал нож. Женька вздрогнул и начал валиться назад. По бледному лицу потекли молчаливые слёзы обиды.

Какой ты, в сущности, мальчишка ещё, Жанька – так необдуманно себя погубил. И ничем теперь не помочь, не отвести гнева Великого! После того, как он практически простил тебе обидный плевок и глупую невежливость, да так исподтишка ударить его. Эх, Женька.

Он ещё не отключился, лежал, болезненным взглядом смотря в облака, и не обращая внимания на стоящего рядом старого воина.

Константин задумчиво рассматривал нож, поранивший его гортань. Умело крутил в руках, смотрел, как отражается солнце на гранях, и молчал.

Мысли его распознать несложно. А вот как перенаправить?

- Великий!

Клинок возле сердца вздрогнул.

Я задышал мелкими глотками, почти не шевелясь, чтобы не напороться ещё глубже. Искал золотую середину меж вздохом и неподвижностью, чувствуя, как карябает железом нутро.

- Великий, выслушай меня!

Константин покосился.

Слышит!

Начали: подстройка к внутренней реальности.

- Сделанное Просо из Ками-нэ преступно по своей сути и нуждается в жестоком наказании, но…

Уголки губ Константина опустились, а меж бровей чуть наметилась складка. Угадать было не сложно, Великий! Женька достоин смерти, заигрался, ничего не скажешь. И лишь то, что всё-таки он ещё ценен тебе как тис, задерживает твою волю, заставляя думать и искать решения! Не был бы он нужен –сразу добили бы. Но пока ты думаешь, и твои люди стоят вокруг в ожидании, у меня есть шанс.

- Но я прошу быть снисходительным к нему.

- Почему?

Он не спрашивает «зачем?» - понимает, о чём прошу, знает, зачем. А «почему» - это можно расценивать по-разному – и как вопрос о причинах и как желание поторговаться. Моё личное дело – как это понимать. Поторгуемся.

- Потому что я готов заплатить.

Надеюсь, я достаточно заинтриговал тебя, Великий?

Константин опустил нож и повернулся ко мне заинтересованно.

- Чем? – коротко спросил он.

- Долготой своей смерти.

Вот теперь медленно, чтобы не напороться на клинок сильнее, склонить голову и подождать, переводя дух. Теперь его время решать.

Резкая боль заставила стиснуть зубы и сжать кулаки. Лезвие выдернули из плеча. Чисто вытянули – не расширив дыры. Но тяжёлая ломота в теле только усилилась. Словно расплавленным оловом плеснули внутрь оставшейся раны!

Хотелось кричать. Нестерпимо тянуло закрыть сквозящую кровью дыру в плече. Но, взяв себя в руки, я склонился в поклоне перед Великим. Если я сейчас на эту мелочь буду орать, то грош цена моему предложению! Потому что я готов заплатить за Женькину жизнь, ни много - ни мало, а часы терпения. Умереть за себя и за товарища. Долго, страшно. Такую цену предлагали великие воины в наших легендах, в историях старого Схода, когда сила Храмов пылала в зените и мир переполняли сильные люди, не понаслышке знающие честь и правду. Времена, которые ещё застали такие старики, как Великий.

Нет, Константин, не из тех, чьё сердце запятнано желанием причинять страдания, нет. Ему не доставит удовольствия смотреть, как меня вздёрнут на столб и будут медленно и методично убивать и восстанавливать, убивать и восстанавливать, пока у тела не останется возможности задержаться в этом мире. Но его сердце наполнится радостью за то, что и в этом, погибшем поколении, в мире безхрамья, в беспросветности последних лет, окажется кто-то, кто способен на поступок, достойный легенды. От такого не откажется ни один старик, потративший десятилетия своей жизни на подготовку следующих мастеров!

Я давал ему ценный подарок – надежду, что не всё потерянно для нас, что даже с гибелью Схода, мы все всё равно остаёмся воинами, верными своим клятвам. Давал веру в то, что следующее поколение будет не слабее предыдущего. Я играл в самую слабую точку. Потому что не согласиться для него, значило, не узнать – так ли это на самом деле? Действительно ли хороши тархи без Храма, как были с ним?

- Это честь для меня, Борислав из Ляле-хо.

Я распрямился, выдыхая.

Константин смотрел внимательно, подмечая каждую мелочь в моём положении. Наверняка увидел и то, что шатает от слабости и то, что кулаки не разжимаю, держа боль в узде. И что говорить нет сил.

И тут снова вмешался Женька. Упрямый осёл!

- Нет, нет… - зашептал он и стал приподниматься на локте. – Нет, Великий! Это я должен!

Константин медленно обернулся к Просо. Тот протянул руку, лихорадочно цепляясь окровавленными пальцами за плечо Ведущего:

– Я должен. Я… за двоих! Я оскорбил… Я пролил кровь… Я готов умирать долго! Отпусти его!

Вот, ведь, дуралей! И не заткнёшь его.

Я криво усмехнулся, привлекая внимание Константина:

- Великий, младшим нет места, когда разговаривают сильные.

Я смотрел только на него. Пойми, поверь и прими, что не нужен тебе этот пацан! Что он – тупой щенок, он – упрямый осёл, он – дурная кровь, которая не достойна того, чтобы пачкать руки тяжкими наказаниями! Что смерть его должна быть тихой, словно летнее одеяло, накинутое заботливой рукой. Поверь, чёрт возьми! А я с лёгким сердцем умру за двоих. Только дай ему короткой смерти, дай!

- Младший, проливший кровь старшего без оправдания защиты чести или жизни своей или старшего своего, заслуживает девятью девять смертей или одну смерть чужака… - вскинулся Просо, жёсткой от судороги рукой вцепившись в воротник Великого.

Он цитировал старое уложение о крови послушников. Единое для всех Храмов Схода. Пацан давил на закон, пытаясь выторговать себе смерть за двоих. Нет, не для того, чтобы умереть. Чтобы я отступил.

Хрен тебе, Жанька, – этот бой тебе не выиграть.

- Ты принял моё слово, Великий! – надавил я. – Дай ему быстрой смерти или отпусти!

- Твоя рана ещё не закрылась, Великий! Твоя кровь не оплачена! – захрипел Просо, продолжая спор меж нами, меж нашими смертями.

Двум смертям не бывать?

Константин резко поднялся, сбрасывая с плеча занемевшую руку ведомого. На одежде остались кровавые полосы.

Его голос был подобен рычанию взбешённого хищника:

- Довольно! Вы оба правы и оба достойны! Одного на столб, другого на раму!

Бойцы стронулись с места мгновенно. И тут же остановились.