Николаев открыл их «посылку» – рюкзак – и взял, после короткого раздумья, диск, который оставила Мария – «Конан-разрушитель» – и кулёк с конфетами, оставленный Дарьей. Просто потому, что другой памяти, кроме фотографий и видеозаписей, не было.
Я верну, подумал он. Всё верну обратно, когда вернусь. Сразу подумалось «когда», а не «если».
Аввакум, по словам Фёдора, не ушёл в тот раз, со своей командой. Судя по записям, остался. Но почему? И почему оставил другие свои записи в лабиринте, а не в здании? Чёрт, надо было не сидеть, таращась на зеркала, а читать то, что оставил Аввакум. Получается, как сказал Фёдор, что Аввакум мог уходить из здания в лабиринт и возвращаться обратно.
Как это ему удалось? Николаев стоял у выхода. Вокруг здания творилось лето – когда они вошли, была ранняя весна, а сейчас уже и плоды созревают на деревьях, и птички летают, и вообще погода отличная. Как Аввакум ушёл отсюда и вернулся, не собирая новую команду? Как?
Может, надо о чём-то подумать? Ну не думать же «извините, я быстренько в туалет, и сразу обратно»! Николаев чуть не рассмеялся, хотя настроение было не радужным. Я вернусь, подумал он. Один или не один, я вернусь, я не ухожу отсюда насовсем. И шагнул в лето.
- - -
Меньше всего Николаев ожидал очутиться в той самой разбитой машине, в которой началось его пребывание в Чистилище. Но это была она, без сомнения. И разбитый мобильник под ногами, и прочее.
Всё то же самое. Точно так же люди шли шагах в десяти, не обращая внимания на машину и её «пассажира».
— Вот зараза! - невольно вырвалось у Николаева, когда он приложился затылком. И да, теперь он видел, что поклажа может быть не с тобой. Рюкзак нашёлся за машиной, портфель – на заднем сиденье, а ремень с кобурой и бластером вообще шагах в десяти, чуть не на тротуаре. Подберут какие-нибудь детишки, потом будет несколько неловко отбирать.
Всё собрал. Ладно. Николаев надел ремень, поправил рюкзак и пошёл – как в тот раз, к себе домой. То, что в кармане брюк был ключ, уже не удивило. Я в самом начале, пришла мысль. Что я сделал не так? Почему меня не пропустили с остальными? Надо разбираться. Не было никаких, как сказал бы Фёдор, неприятных эмоций. Надо разбираться. Три года почти здесь, уже есть и навыки, и всё. Не пропадём. Сейчас – вникать и разбираться. И надеяться, подумалось вдруг. Все мы надеялись. На то, что будет и другая жизнь, где не будет концов света.
Отставить панику! Николаев выпрямился, глубоко вздохнул и отправился. Идти до дома недалеко, минут двадцать. Если не торопиться.
- - -
Он услышал звуки «На сопках Маньчжурии» шагов за двадцать, и вот тут ему стало не по себе. Однако панику решительно отмёл прочь, и шагнул за угол.
Другой старик. Похож на Петровича, но другой. Играл на другом аккордеоне, но играл мастерски, с душой. И тоже не брал денег, зато охотно принял сигарету. Сам Николаев уже не курил, но в портфеле всё было.
Николаев дошёл до подъезда (не удивился тому, что подходит код от домофона), и ещё через три минуты открыл дверь своим ключом.
Жилая, но пустая квартира. Не нужно гадать, кто здесь жил – прошёлся по комнатам и увидел вещи и Елены, и Дарьи – однозначно их, запомнил с самого первого раза. На полке в гостиной – документы с билетами. Всё есть, кроме людей. Несколько минут Николаев искал кошку – была такая надежда – но кошки не нашлось. Был кошачий лоток с наполнителем, мисочки – одна с водой, другая с кормом – и кошачий домик, «скворечник» на толстом куске дерева. Видно даже, где именно на этом домике кошка точила когти.
Всё есть, кроме жильцов. В холодильнике уже всё готово к отпуску – осталось только то, что не портится. Всё прибрано. И запах в доме жилой.
Николаев недолго думал, оставаться или нет. Оставаться. Где бы вы ни были, подумал Николаев, живите. Долго и счастливо. И улыбнулся. И давешнее ощущение тепла пришло – не очень сильное и ненадолго, но пришло.
- - -
Он выполнил все привычные действия. Доехал до почтамта, оставил записки, дал объявления, купил мобильник... это уже делалось автоматически. Так же автоматически прошёлся по киоскам, и увидел главный предвестник: путаницу с датами. Таблицы уже не нужно перечитывать, всё заучено. Осталось два-три дня. Что ж, возможно, он ещё успеет увидеть, какой именно конец света наступит.
Николаев «выделил» себе ту самую спальную, куда его поселили в тот раз. Не стал копаться в шкафах – достал только постельное бельё, запомнил, откуда его брали – и всё. Ничего он тут не будет трогать.
Он включил свой портативный компьютер, и принялся читать. Читать всё то, что записала Дарья. Нашёл их с Марией фото, с двадцать седьмого дня рождения Дарьи. Обе такие счастливые... Он вывел фото на экран, чтобы всегда было подложкой, стало легче. Фото той Марии и Дениса не было, но он их и так не забудет.
Читаем. Николаев добыл записи Аввакума – фотоснимки страниц тетради и «клада», и принялся читать. Читать, думать, делать пометки. Жить в привычном ритме помогало – не оставалось повода для малодушия. Хотя в чём-чём, а в малодушии тут мало кого можно было упрекнуть. Такие не выживали.
- - -
Николаев читал, и картина мало-помалу прояснялась. Аввакум не смог уйти. Видимо, так же не смог, как и сам Николаев – уходил последним, но его не отпустили. Однако бывшего каторжника это не особенно огорчило – по словам дяди Гоши, Аввакум провёл в Чистилище почти сотню земных лет. И писано, похоже, им самим. Сам обучился, но почему скрывал? Впрочем, скрывал и скрывал, мало ли какие у людей пунктики.
Аввакум, по его словам, вышел из здания обратно тому, как входил, то есть – шагнул, стоя спиной к проёму и держась за стену. И остался в долине. А когда понял, что ничего не происходит, принялся всё изучать. Вот уж точно, необыкновенный человек! Петрович назвал его прохвостом, но в человеке могут сочетаться самые разные качества. Скажем, их Степан, Степан Родионов, с которым поначалу было ой как трудно – и обещания давал, не выполняя, и мог наврать с три короба, и ответственность брать не умел. Но в свой первый конец света, а это были «Легионы смерти» – Степан был совсем другим. Он случайно обнаружил, что если «перечеркнуть» кого-то пером авторучки, на относительно близком расстоянии, то перечёркнутый изымается из реальности, пропадает. Стрелять Степан не умел, толку от добытого оружия не было – но и сам спасся, и ещё пятерых с собой увёл в убежище. А на второй раз повстречался с Петровичем – вторым концом света была «Маска Красной Смерти» – и Степан вновь сам выбрался, и ещё двенадцать человек спас. Во всех нас есть что-то очень человеческое, говорил Фёдор. Есть и то, что другие, или мы сами считаем недостатками. Куда без этого. Но когда приходит беда, сразу становится ясно, что ты из себя представляешь.
Это верно. Но ведь и Степан справился. Частью сам, частью – с помощью Марии. Нет-нет-нет, говорила Мария, я дома не работаю. Пусть приходит в центр психологической помощи и записывается на приём к Белозёровой Марии Александровне. Смейтесь, смейтесь! Так гораздо лучше помогает. Не верите – проверьте сами. И ведь помогало. Только сам Николаев не ходил к ней на приём, остальные все ходили. Все до одного. Ты не ходи, попросила Мария. Ты мне нравишься какой есть. И недостатки очень милые, ведь нужен же повод поворчать, верно? Тем более вас, мужиков, всё равно не приучить класть всё на место и находить с первого раза. А пыль и грязь замечаете, только когда начинаете о них спотыкаться. Не приходи ко мне туда, понял? Если что, я тебя тут буду дрессировать, на месте.
- - -
Второй день на «новом месте» прошёл не менее интересно. Николаев побывал по всем адресам, по которым жила команда, и тоже: находил не то что двойников, но людей, отчасти похожих, и порой даже с теми же именами. Нашлась «здешняя» Мария – на вид похожая, но Николаев поспешил распрощаться, не хотелось лишний раз всё бередить. И остальные нашлись, все до одного. Что это значит?
Предвестники не обнаруживались, и Николаев стал готовиться к самым неприятным вариантам. Хотя к такому никогда не бываешь готов по-настоящему. Но не забыл купить новые батарейки для бластера, заменить и в нём самом, и в «тайнике» в кобуре. Там хватает на сто выстрелов, или на пятьдесят «облаков». И то, и другое – внушительный боекомплект. А насколько хватает диска, Мария не уточняла. Говорила только, что они силы отнимают – устаёшь жутко, словно тяжёлые мешки ворочаешь. Видимо, это и есть ограничение.
