Салбар Разде не нравился, хотя он был и красивее, и моложе убитого шаха. Не укрылось от ее взгляда и то, что новый шах очень сильно боялся Гарванов. Когда он узнал, что стало с его братом, он усилил охрану во дворце, и даже спал, спрятав кинжал у изголовья. Советники намекали ему на то, что Триада - враг и хорошо бы ее уничтожить, но Салбар вместо этого прекратил всякую деятельность, направленную против нее, и даже послал дары в местные храмы, надеясь задобрить и богов, и правителей Триады. Но все равно каждый вечер он трясся от страха, думая, что гафастанские убийцы придут и за ним.

Разда тяжело вздохнула: очень хотелось, чтобы кто-нибудь сыграл ей на кифаре или на уде, но траур еще не кончился, а потому всякое развлечение оставалось под запретом. Поговорить было не с кем. Разда скучала по Изумрудной Атгю, по ее звучному голосу, по древним песням. Но Атгю после смерти Орива Салбар продал паше Тенмунда. Песок и ветер времени немного оставили от прежней красоты Атгю: неприкосновенны были лишь голос и прозвище, все так же были зелены шелка ее одежд, и теплым светом лучились глаза.

Разда уронила веер на грудь, чувствуя, как его серо-голубые перья нежно касаются кожи.

«Почему так безжалостно время? Почему безжалостно к нам? Ко мне?» - подумала она.

На ковре у тахты лежало небольшое бронзовое зеркало с длинной ручкой, украшенной мольдским узором, означавшим: «вижу только прекрасное». Разда не решалась подобрать оброненное зеркало, не желала смотреть на свое отражение. Время было к ней тоже немилосердно, как думала сама Разда.

«Потому Великую Тид не зовут милостивой: она никого не щадит», - сказала себе Разда, и потянулась за зеркалом.

Ей вспомнилась Гагатовая Рахте, что зловеще скалилась, глядя на заколовшуюся уинвольскую наложницу. Но сама Рахте наложила на себя руки, когда в один прекрасный день поняла, что уже не так красива, как раньше, и шах никогда не позовет ее в свои покои. И никто не радовался смерти Гагатовой Рахте: все понимали, что сами, рано или поздно, окажутся перед выбором: жить дальше, смирившись с неумолимым течением жизни, или же пойти против Девяти, сбежать от жизни, призвав Вафат прежде указанного Эсгериу срока.

Разда не хотела закончить жизнь, как Рахте. Не прельщала ее и судьба Изумрудной Атгю. Она лучше кого бы то ни было знала, что были те, кого пощадила Тид. И ее мысли все время возвращались к ночи убийства Орива и Бургэда, когда в одном из коридоров дворца она столкнулась с Эмхиром. Она не сказала никому, что он был одним из убийц, и не желала ему отомстить. Ее занимало другое: как получилось так, что все прошедшие годы никак не изменили его? Он выглядел так же, как в тот день, когда они виделись в садах Гафастана.

«Может быть, Гарваны знают эту тайну? - думала Разда. - Быть может, Эмхир или кто-то из его окружения расскажет мне?»

Разду не прельщала вечная жизнь. Она не боялась смерти, но боялась лишь старости, и была готова пойти на многое, лишь бы не следовать судьбе простых смертных.

В бронзовом овале зеркала отразилось ее лицо: черты были, как прежде, тонки, но Разде казалось, будто они стали гораздо жестче и утратили былую плавность. Вокруг глаз же проступила тонкая сеть морщин, которая Разде показалась знамением безжалостно близившейся старости. Разда позволила зеркалу скользнуть обратно на ковер и закрыла лицо руками.

***

Советники нового шаха в глубине души надеялись на то, что он пойдет по пути своего брата, но не падет бесславно от рук убийцы, а, наконец, подчинит Триаду. Салбар же, старательно скрывая необоримый ужас, возникавший в его душе при одном упоминании о Гарванах или темных инээдах*, всячески отказывался от путей, которыми следовал Орив.

- Нет у меня такого славного сына, что мог бы давать мне советы столь дельные, чтобы я подчинил Триаду! - не выдержал шах. - Вы все сами не стоите Бургэда, а требуете от меня таких же решений!

- Так возьми же, о шах, его жену, пусть она родит тебе такого же славного сына, - осторожно предложил ему один из советников.

- Нет, - отрезал Салбар. - Хватит. Я уверен, Гарваны не побоятся пролить еще крови. Они никогда ни перед чем не останавливались.

- Это было бесчестным поступком с их стороны, - заметил другой Советник.

- Да, - сказал Салбар. - Но теперь нам лучше понять Триаду, чем враждовать с ней.

- Тогда лучше поговорить с кем-нибудь из ее правителей.

- Неужели кто-то из них согласится приехать, после того, что случилось? - шах поднял брови.

- Можно попробовать с ними договориться, о шах, - пожал плечами первый Советник.

Гарваны, вопреки всем сомнениям шаха, откликнулись сразу. Но в столицу приехал только один Гарван, правитель Гафастана. Из Тенмунда Салбару сообщили, что несколько гафастанских воинов, прибывших со Старшим Гарваном, остались ждать его в оазисе. На вопрос местного паши о том, что делать с ними, убить ли в отместку за Орива или нет, обеспокоенный шах своею рукой написал: «Никого не трогать!»

Отослав гонца обратно в Тенмунд, шах немного успокоился. Он понимал, что нельзя позволить Гарвану заметить, какой необъяснимый и всеобъемлющий страх вызывает у него любой знатный** воин Триады.

Прежде чем впустить Эмхира в Зал приемов, дворцовые стражники попросили его отдать оружие. Эмхир молча отдал им шамшир и несколько ножей. Обыскивать его стражники все равно не имели права, потому надеяться могли только на его честность.

В зале приемов не было никого, кроме шаха и нескольких стражников, стоявших по углам. Пол зала был украшен синей, бордовой, белой и охристой мозаикой, изображавшей «утонувшее солнце».

Эмхир и Салбар поприветствовали друг друга.

- Перед лицом Девяти, - шах посмотрел в потолок, - я должен извиниться. В моих жилах та же кровь, что и в теле моего брата, которого Вафат проводила в лучшие миры, - голос шаха дрогнул.

Эмхир внимательно посмотрел на шаха: тот смутился не от скорби и не от ненависти. Салбара охватил страх.

«Хороший правитель, - подумал Эмхир, - с ним можно было бы о многом договориться. Жаль только, что он долго не продержится. Ему не хватает смелости Орива».

Тем временем шах продолжал:

- ...то, что не скажет больше он, скажу я. Мы признаем прежние ошибки, и хотим, чтобы наше Западное Царство и ваша Триада жили в мире, подобно братьям.

- Значит, наши желания совпадают, - спокойно ответил Эмхир.

Салбар и не надеялся на то, что Гарван извинится за убийство Орива и Бургэда.

- Если не сеять семена раздора, не будет проливаться кровь, - сказал Эмхир. - Среди воспитанников Этксе земледельцев нет.

Салбар узнал старую формулу, которую нередко произносили Гарваны. Во всех сайханхотских книгах, посвященных Триаде, ее расшифровывали так: «вы нас не провоцируете, а мы вас не трогаем; мы сами никогда не ступаем первыми на путь войны». Шах нахмурился.

- Ты, шах, хочешь уйти с пути твоего брата.

Салбар судорожно кивнул, хотя и не желал этого делать.

- Ты пока тем путем и не идешь. Следуй своим.

- Орив, да не забудут о нем живущие, хотел снизить пошлины.

- Мы не станем ничего менять, - холодно произнес Эмхир. - Столько лет вас устраивало все, что же теперь? Или у тебя и твоего брата один путь?

Шах побледнел и не ответил.

- Ты знаешь, куда он ведет.

- Значит, все, как прежде, Высокий Гарван.

Эмхир кивнул.

- И Триада будет независимой, вы оставите притязания, даже в глубине души. Что вам три наших города? Вам быстрее и проще построить свои, чем завоевывать наши.

- Итак, - Салбар попытался собрать остатки своего шахского достоинства, - пред лицом Девяти мы говорили о мире и о мире договорились.

- Царственная Илму вняла нашим словам, - подтвердил Эмхир.

Хотя в зале кроме него самого, шаха и стражников, больше никого не было, Эмхиру казалось, будто за ним кто-то наблюдает. Он не мог увидеть этого человека, но чувствовал его присутствие. После слов об Илму должна была начаться официальная церемония утверждения того, о чем шах и Гарван договорились. В Западном Царстве все было как всегда: сначала обсуждали все вопросы, не предваряя их никакими церемониями, чтобы в случае неуспеха тихо разойтись. Если же удавалось договориться, шах звал жрецов и сановников, которые должны были записать и утвердить то, о чем договорились правители. Так было и теперь: шах подал знак страже, двери распахнулись, и в зал разноцветной рекой потекли жрецы Илму, Мейшет и Вурушмы, за которыми шли двое царских писарей, за ними - прочие государственные мужи, чье присутствие было не более чем частью ритуала. Но в этот раз шах внес в рутину что-то новое. Когда все свитки, на которых было обозначено, что между Триадой и Западным Царством «вечный, нерушимый мир, каков он был, прежде чем его потрясли известные смуты», были подписаны, шах позвал жрицу Вурушмы. На раскрытых ладонях ее лежал украшенный золотом и рубинами кханджар, и вместо стального лезвия у него был коготь птицы атираа***.