— Выходи немедленно и бегай, двигайся.

С трудом, словно на чужих, онемевших ногах, спустился на землю. Стал ходить. Попробовал побежать трусцой. Нестерпимо заболели стопы.

— Давай, давай, бегай! — голос Саши доносился, словно из глубокого подвала.

Скоро стал чувствовать пальцы ног. Онемение стоп покидало его, но взамен пришла дикая, нестерпимая боль. Голова еще находилась в состоянии тупой, ледяной заторможенности. Снова, уже на ходу, стал одолевать сон.

— Руки на грудь! Отводим резко назад руки! Раз, два, три, четыре! Раз, два! Стой, стой говорю!

Оказалось, Саша остановил, идуший в сторону Бельц, поздний автобус:

— Друг! Прихвати парня до Бельцкого автовокзала. Околел совсем! Посади, где теплее. Пусть согреется! Поднимайся! Быстрее!

Одной ногой встал на нижнюю ступеньку. Из автобуса его обдало соблазнительным живительным теплом. Тут же убрал ногу обратно. Вспомнил вопрос директора:

— Ты знаешь, какая тут сумма денег?

— Нет! Не поеду. Машина в поле, темно, ты один!

Автобус уехал. Вдвоем снова стали бегать вокруг ЗИСа. Суставы стали более подвижными. Но голова, шея, уши, нос были холодными, бесчувственными, словно камень.

— Тебя как зовут?

— Женя…

— Меня Саша, ты уже знаешь. Фамилия моя Катенич. Будем бегать до утра. Кушать есть что?

— Нет!

— И у меня нет! Надеялся сегодня вечером поужинать у вас. И магарыч выпить. Твой директор обещал. Где он? Наверное уже дома…

Помолчав, добавил:

— Воду надо слить. Как бы не прихватило к утру. Бегай!

А бегать уже не было сил. Всем существом овладело полное, немое равнодушие. Подбежав в двери кабины, потянулся к ручке.

— Нельзя! Бегом!

Обегая в очередной раз, казалось, бесконечный круг у ЗИСа, Саша неожиданно спросил:

— Знаешь, какой главный девиз в жизни?

Не дожидаясь ответа, на бегу продолжил:

— Главное — будь уверенным в себе и не теряй надежды! Повторяй почаще! И будь уверен! Давай! Беги!

Через пару кругов трусцой, продолжил:

— Я хорошо знаком с холодом и голодом. Я ленинградец! В блокаду мне было семь лет. Выдержим! Главное что?

Голова почти ничего не соображала. Начиналась тупая головная боль. Главное? О чем это?

— Будь уверенным в себе и не теряй надежды!

Со стороны оставшегося далеко позади Ратуша показался свет фар. Без просьбы и сигналов остановился, в том году появившийся на дорогах страны, ЗИЛ-130. Его решетку, крылья и кабину, говорили в те годы водители, не стыдно было установить, как передок легкового автомобиля. Даже красивее, чем у «Победы».

Из кабины тяжело спустился грузный мужик. Свет фар высветил свирепое лицо, обезображенное широким, от носа до виска шрамом. В душе лаборанта стало неуютно.

— Что за беда, брат?

— Пробило прокладку головки блока. База в Лазовске. На буксир бы…

— Сейчас! Трос в кузове, снимай!

Трос закрепили быстро. Урча, ЗИЛ плавно тронулся. Трос натянулся. ЗИС двинулся с места едва заметным толчком.

Когда выехали на бельцкую окраину Лазовска, где находилась автобаза, на востоке стала алеть утренняя заря. У проходной затормозили. Вышел заспанный недовольный дежурный. После короткого разговора открыл ворота. ЗИЛ затащил ЗИСа на территорию базы и по указанию дежурного подкатили к длинному боксу мастерских. Освободив трос, Саша аккуратно свернул его в кольцо и забросил трос в кузов ЗИЛа.

— Спасибо, брат!

— Бывай! Удачи! — раздался густой бас уже из кабины ЗИЛа.

ЗИЛ выкатил с территории автобазы и скрылся за поворотом.

— И что же главное, Женя?

— Будь уверенным в себе…

— И не теряй надежды! — закончил Саша.

А холод не отпускал. После езды на буксире в насквозь продуваемой кабине ЗИСа с неработающим мотором, ноги снова окоченели. Спустился с подножки ЗИСа на застывших полусогнутых. Попытка выпрямить ноги закончилась резкой болью в коленях. Перед глазами периодически сгущалась какая-то серая пелена. Слух притупился, звуки доносились словно сквозь толстую деревянную перегородку. Саша, переговорив дежурным, кивком указал на проходную:

— Иди! Там горячая печка. Согрейся!

В тесной боковушке проходной было сказочно жарко. У стены стояла, застеленная только одеялом, койка. Дежурный указал на койку:

— Ложись!

Лаборант отрицательно качнул головой. Придвинув табурет к горячей печке, сел. Прижался окоченевшей спиной к вытертой до серого блеска стенке грубки. Дежурный сказал:

— Ты разуйся, теплее будет. А туфли поставим на печку. Угораздило тебя выехать раздетым в такое время.

Разулся. Действительно, ноги скоро стали согреваться. Вместе с теплом усилилась боль.

В это время в сторожку вошел Саша. Подержав минуту-другую ладони на печке, повернулся к пришедшим на работу водителям. Спросил о какой-то запчасти. Ответил дежурный:

— Есть тут у одного. Но у него снега зимой без денег не возьмешь.

Саша повернулся к лаборанту. Тот вытащил, оставшиеся после Кишинева шесть или семь рублей.

— Это все, что он тебе оставил?

— Нет, ничего не оставил. Это мои деньги из дому.

В те годы семь рублей хватало на рейс автобусом в Кишинев и обратно.

Саша, посчитав деньги, исчез. А лаборант, сидя, провалился в глубокий сон. Разбудил его Саша.

— Сняли головку. Поставим быстро. Встретил однополчанина, вместе в Венгрию попали в пятьдесят шестом. Он тут механиком по выпуску. Организовал ребят. Помогут.

В диспетчерскую вошел парень одних с лаборантом лет. Как оказалось, он проходил стажировку на большегрузных машинах. Развернул на тумбочке газету, в которую был завернут кирпичик серого хлеба и кусок сала:

— Механик прислал. Перекусите, ребята!

Только сейчас лаборант почувствовал, возобновившийся болезненный, сосущий под ложечкой, голод.

Кирпичик хлеба с пересоленным желтоватым салом невольные гости уничтожили в минуту. Запили кружкой воды. Саша опять исчез. А у лаборанта в тепле возобновилась головная боль и пелена перед глазами. Только сейчас серая пелена была особой. Обоими глазами он видел только половину мира. Глядя в центр, висевшего на стене, плаката по технике безопасности, он видел только правую его половину. Закрыл один глаз. Другим видел только наполовину. Затем закрыл другой. То же самое. А головная боль усиливалась. Поворот головы ощущался, застывщим внутри головы, больно колышащимся, дрожащим студнем.

Лаборант вышел на территорию базы. Высоко стоящее солнце приятно грело. Посмотрел на часы. Половина первого. У мастерской ремонтного бокса в радиатор ЗИСа уже заливали теплую воду. Двигатель завели с буксира. Саша обнялся с бывшим однополчанином, пожал руки остальным помогавшим.

Ехали неспешно. Временами Саша напряженно слущал двигатель. Мотор работал ровно, ритмично, без перебоев. В кабине стало тепло. Но спать не хотелось. Проехали Бельцы. Саша повернулся к лаборанту:

— Девиз?

— Будь уверенным в себе и не теряй надежды.

Как-то незаметно разговор пошел о Ленинграде. Лаборант вздохнул:

— Никогда не был в этом чудесном городе. Повезло тебе расти в таком городе.

Саша помрачнел:

— Красивый город. Но я его знаю совершенно другим. До революции наша семья жила на Васильевском острове. Мама рассказывала, что до революции семья дедушки занимала квартиру в два этажа. А мы уже жили в одной комнате нашей бывшей, ставшей коммунальной, квартиры. Отца репрессировали в тридцать восьмом. Мне было три года. С тех пор ни одной весточки. Пропал, и все… И не помню его. Даже фотографии нет.

— Мне было семь с небольшим, когда началась блокада. Мама работала. Приносила с работы пайку. Хлеб делила поровну. мне и сестре. Сама ела сметенные со стола крошки. Говорила, что кормят на работе. Было холодно, жгли, когда-то дорогую, мебель. Выламывали половицы, разбирали паркет. Потом стали жечь книги. Мы, сами малые, видели, что мама тает на глазах. Спали втроем, тесно прижавшись друг к другу. Чтобы хоть как-то согреться.

— Однажды мама уложила меня с сестренкой отдельно, тщательно укутала одеялом. Сверху еще укрыла одеждой. Утром мама не встала. Умерла. Замерзшую, через два дня выносили через узкую дверь нашей комнаты, стоя. Нас взяла к себе жить старушка-соседка. Потом умерла сестренка. Спасла меня старушка. Подкармливала. Потом нас, несколько десятков детей, вывезли по Ладожскому льду на Большую землю.