Сельчане по-доброму посмеивались и наперебой предлагали себя в качестве сватов. В двадцать втором, одевшись во все чистое, начистив до зеркального блеска еще фронтовые сапоги, пошел сам.

На следующий день восемнадцатилетняя Кася перебралась к нему. Так и звал ее Коваль до самой смерти, оставив имя Екатерина для официальных документов. С двадцать третьего года у них пошли дети: Галя, Миша, Люба, Франя. В самый разгар войны в сорок втором вышла замуж за сына гырбовского лесника, где Коваль в свое время заготавливал лес для угля, старшая дочь Галя. А год спустя, в сорок третьем родилась самая младшая — Стася.

В сорок пятом Коваля подкосила принесенная почтальоном похоронка на единственного сына и преемника по ремеслу — Мишу. Но жизнь брала свое. Вернувшийся с фронта Коля Единак, двоюродный брат и почти полный тезка моего отца, ранее бывший подмастерьем у Коваля, попросил руки Любы.

Почти одновременно тридцатидвухлетний фронтовик Гриша Черней, сам невысокого роста, не давал возможности ни одному из сельских парней даже подойти к семнадцатилетней высокой красавице Фране. Вскоре они поженились. Григория назначили первым председателем колхоза в соседнем селе Плопы.

Однажды мимо него пролетели острые вилы и глубоко вонзились в ствол акации. Вилы метнул его родной отец, Максим Черней, сам из раскулаченных казаков богатеев. Об этом Григорий Максимович и Ефросинья Прокоповна рассказывали много лет спустя детям — Зое и Саше.

Обычно спокойный, если не сказать флегматичный, Коваль, сам с молчаливым неодобрением относившийся к колхозам, не выдержал. Убедившись, что вилы пролетели мимо любимого зятя, с голыми руками пошел к дому Чернея. Кровавую драку сватов в селе вспоминали через десятилетия.

При своем сравнительно небольшом росте, Коваль обладал недюжинной силой. Еще в тридцатых в Дондюшаны с кишиневским цирком дважды приезжал известный силач-борец Иван Заикин. Выступал он на базарной площади, перед церквушкой, где сейчас раскинулся парк. Согнув подкову так, что концы ее прикоснулись друг к другу, силач предложил зрителям разогнуть.

Коваля, приехавшего на базар, кто-то из односельчан вытолкнул из круга зрителей. Заикин протянул ему подкову. Взяв в руки, Коваль прижал подкову к груди. Лицо его от натуги стало багровым. Подкова медленно разгибалась. Потом раздался скрежет ломаемого металла. Заикин подошел и своими руками поднял вверх руки Коваля. В каждой руке была зажата половина разорванной подковы.

В те годы в Окнице построили церковь. Выступающая над всеми зданиями вокруг станционного вокзала, колокольня ее была самой высокой в округе. Оставалось водрузить крест. Вызвавшиеся двое братьев родом из Наславчи, неоднократно водружавшие кресты на построенные храмы, на середине подъема неожиданно спустились вниз, сославшись на тяжесть кованого креста. Церковь стояла без креста несколько недель.

Кто-то из прихожан, переселившихся из Гырбово в Окницу, вспомнил о Ковале. Староста церкви нанял бричку и поехал в Елизаветовку. Привезенный им Коваль долго ходил вокруг церкви, шевеля губами. Обвязавшись веревками, не спеша поднимался Коваль по почти отвесному куполу. Добравшись до макушки, закрепил обе веревки за выступающий кронштейн.

Длинную веревку сбросил вниз. К ней и привязали тяжелый крест. Подняв крест на весу, долго отдыхал. От нечеловеческого напряжения дрожь охватила все тело. Отдохнув, закрепил крест на один болт. Снова отдых. Вывернув крест до вертикального положения, Коваль осторожно вставил болт в совпавшие отверстия. Когда начал закручивать, сорвалась и улетела вниз гайка. Ударившись об жестяную крышу, отпрыгнула далеко в заросли бурьяна. Искали долго.

Коваль, сбросивший конец веревки для подъема гайки, отдыхал, обняв крест. Найденную гайку привязали веревкой. Подняв ее, Коваль бережно закрутил. Потом затянул оба болта. Спускаться было немного легче. Страховался веревками, перекинутыми вокруг основания креста. Достигнув земли, бессильно опустился на траву. Веревку освободили уже другие. Домой везли его в той же бричке. Свободная половина ее была заполнена подношениями прихожан.

Я учился в четвертом классе, когда услышал рассказ о Ковале из уст мамы. Перед закатом с Куболты возвращались повозки с женщинами, работавшими в поле. Внезапно лошади понесли переднюю повозку. Даже по селу слышался крик обезумевших от страха женщин. Стали выбрасывать на обочину острые сапы. От натяжения лопнули вожжи.

Коваль увидел мчащихся лошадей случайно. Выскочив, он встал посередине дороги, подняв правую руку. А лошади несли, не видя ничего вокруг. Казалось, вот-вот сомнут Коваля. За несколько метров Коваль бросился вперед с громким криком. Лошади внезапно замедлили бег. Подхватив дышло, Коваль поднял конец его вверх. Лошади застыли на месте, как вкопанные. Из остановившейся телеги посыпались в разные стороны перепуганные женщины.

Осенью сорок шестого, после того, как крестьяне убрали небогатый урожай, в селе организовали первый в правобережной Молдавии колхоз. Обобществили землю, сельхозинвентарь, лошадей. Решением общего собрания колхоз назвали «Большевик». В сорок седьмом, после бессонных ночей и тяжелых раздумий, на пике голодовки, Коваль сказал своему соседу и куму Бенге Сергею:

— Кум, как люди, так и я. Завтра иду вступать в колхоз.

Вначале все кузнечные работы в колхозе выполнял дома, в бордее. В сорок седьмом построили деревянный, стоящий и поныне, большой деревянный склад. Затем возвели здание конюшни, а по другую сторону дороги выросли два сарая под красной черепицей. Крайнее от дороги здание отвели под кузницу.

С нелегким сердцем разбирал Коваль свою кузницу, увязывал купленный и самодельный кузнечный инвентарь. Мех, наковальню, ручной сверлильный станок и весь остальной кузнечный скарб помог грузить на телегу кум Сергей. Он же, уже работавший в колхозе ездовым, и отвез все имущество в новую кузницу.

Коваль тяжело шагал рядом, держась за люшню телеги. (Люшня — дугообразный упор на телеге, укрепленный нижней частью на оси ступицы, верней через рычаг к кузову и являющийся прототипом реактивной тяги автомобиля).

Шли годы. Я уже учился в медицинском институте. Летние каникулы проводил, как правило, в селе. Нет-нет, да и тянуло меня как магнитом в места моего детства. Кузницу перевели поближе к селу, на территорию вновь построенной тракторной бригады. Войдя, я, прежде всего, втягивал в себя кузнечный воздух, так знакомый с детства.

К сверлильному станку уже был приспособлен электромотор. Появилась электродрель, которую берегли, как зеницу ока. Рядом с кузницей уже работал сварочный цех. А в крайнем помещении разместили доселе невиданный в селе токарный станок.

Если раньше ось телеги отковывалась двумя кузнецами в течение целого дня, то сейчас с помощью токарного станка и электросварки ось была готова к установке за полтора-два часа. Стареющий Коваль ревниво осматривал готовый узел и, не найдя изъянов, тихо и недовольно ворчал. Воздух в горн вместо меха подавал вентилятор. Заслонкой можно было регулировать подачу воздуха в любых пределах. Но Коваль снова недовольно что-то бурчал себе под нос.

Молодые механизаторы весело переглядывались, когда Коваль, сетуя на какую-либо неудачу, утверждал, что воздух, подаваемый мехом по качеству значительно лучше, чем от вентилятора, установленного за стенами кузницы. Семидесятипятилетний Коваль все чаще чувствовал себя ненужным. На ключевых работах все чаще обходились без него.

Все чаще становились ненужными когда-то ценные его советы. Когда-то ювелирную пайку кастрюль и восстановление эмали быстрее и качественнее делал совсем молодой сварщик Фанасик. Коваль придирчиво осматривал работу, выполненную с помощью недавно установленной газосварки и, молча, ставил кастрюлю на место.

Коваль продолжал регулярно ходить на работу. Не привыкший сидеть, сложа руки, тяжело переживал частое вынужденное сиденье без любимого ремесла. Но Коваля понимали многие механизаторы, жалея его. Подходили к нему, сидящему у дверей кузницы, спрашивали о вещах, уже давно им известных. Коваль в такие минуты оживлялся, чувствуя себя по-прежнему нужным.